— Ну и кто из нас извращенка, а? — бурчу я, чувствуя, как напряжение и заторможенность понемногу отступают.

— Обе, дорогуша. Ключи давай. — весело отвечает, щуря по-кошачьи подведённые глаза.

Тянусь к сумочке, театрально закатывая глаза.

Стук в дверь сбивает едва сошедшие с нулевой отметки настроение.

Вздрагиваю, переводя перепуганный взгляд на приоткрытую дверь, и едва разбираю слова Алины Васнецовой — одного из наших администраторов:

— Елизавета Павловна? Хорошо, что вы здесь, там к вам следователь пришёл…

Вениамин Алексеевич пьёт вторую чашу кофе в моём кабинете, время от времени перебирая содержимое на этот раз сразу двух папок.

Я не могу понять, то ли у нас поставщик кофе действительно такой хороший, то ли у следователей ввели почасовую оплату.

— Вы изменяли своему мужу? — наконец-то слышу вопрос, ради которого, по моему скромному мнению, стоило бы переться ко мне на работу.

— Разумеется.

— Так легко в этом признаётесь? — мужчина ухмыляется, глядя на меня поверх каких-то листов.

— Если мне и стоит кого-то бояться, то только прессу. А оброни вы хоть слово, мой муж с вашей карьерой такое сделает, что даже в охранники не возьмут.

— Изменяете мужу и им же мне угрожаете? — следователя, похоже, веселит наш разговор.

— Мне вам незачем угрожать. Да и я уже сказала, чего боюсь я. У меня на это моральные причины. У моего мужа материальные и репутационные. Так что никакая это не угроза, а констатация факта. Поверьте, я своего мужа знаю. — с трудом удаётся сдержать порыв закатить глаза.

— А ваш муж вам изменял?

Вопрос застаёт меня врасплох. Я почему-то не думала, что следствие может заинтересовать подобное.

— Разумеется. — не так уверенно, как в первый раз, отвечаю я. — Мой совет будет тем же. Даже не думайте, чтоб внести это в протокол, если вы его вообще ведёте или собираетесь вести.

Вениамин, чтоб его, Алексеевич молчит. Долго и некрасиво молчит, словно испытывая моё терпение.

— Ну? — тороплю я.

— Ах да, — будто опомнившись, вздрагивает мужчина, — Забыл спросить. Простите. Никаких сведений не хотите добавить к ранее изложенному?

…лучше бы он и дальше испытывал моё терпение и молчал.

Закусываю губу, пытаясь собраться с мыслями.

Кто я такая, чтоб самой во всём разбираться? Я не следователь и не какой-то там тайный агент. Пусть следствие разбирается, у кого и на что были мотивы, кто лжёт, а кто говорит правду.

Или…?

Я не могу непредвзято просто взять и всё выложить!

Чёрт бы побрал всю мою жизнь!

Перед глазами вновь встаёт зияющая, холодная пустота. Звон битого стекла царапает слух, сквозь пелену живых воспоминаний.

Две аварии в один день. Если Олег сказал правду, то он попал в больницу из-за Стаса. Он никак не мог никому дать отмашку на моё покушение. А вот тот, кто мне сообщил об аварии, мог.

Хочется мне этого или нет, а пришло время сделать то, о чём я бы никогда не смела подумать — сделать выбор между Стасом и Олегом.

Но скажет ли Олег следователю то же самое, что сказал мне? Мне не кажется, что он пойдёт на это. Их связь со Стасом поистине удивительная. Он, даже говоря мне о своих подозрениях, умудрился ввернуть о том, что Стас не сам, не со зла, что у него неприятности.

— Елизавета Павловна, вы здесь? — насмешливый голос возвращает меня в реальность.

— Послушайте, — собрав всю волю в кулак, я гордо вскидываю подбородок, и рвано выдыхаю: — Уже завтра выборы. Давайте мы дождёмся, когда мой муж станет мэром, а уже после обо всём поговорим?

— Если вы что-то знаете, лучше скажите это сейчас. Связанное с предвыборной…

— Это вряд ли с ней связано. — перебиваю мужчину, нервно улыбнувшись. — Всё же покушались на меня, а не на него.

— Если мне не изменяет память, машина ваша?

Киваю.

— И вы на ней передвигаетесь по городу?

— И за городом. — уточняю я.

— Не суть. — хмурится он. — Так скажите мне, Елизавета Павловна, по логике вещей, обыденной и доступной постороннему человеку, кто должен был сидеть на пассажирском сидении вашей машины?

Я некрасиво пучу глаза. Чувствую, что все эмоции отражаются на моём лице, но ничего не могу поделать с собственной мимикой.

— Вы расследуете дело о покушении на Лёшу?

— Увы, у меня нет улик, чтоб эта версия устроила моё руководство.

Мне удаётся справиться с потрясением. Я усмехаюсь, проникнувшись к мужчине напротив минутной симпатией:

— Понимаю, расследовать дело о покушении на мэра гораздо перспективнее и выгоднее, чем на его жену.

— Оказывается, мы можем достигнуть взаимопонимания. Да, Елизавета Павловна?

…сама не поняла, когда допрос перешёл в разговор и спор на повышенных тонах.

— Ревность — это правило!

— А я вам говорю, что это правило не работает! Ну не мог мой муж вот так сразу заревновать и всё это провернуть! Да и зачем? И как? — не унимаюсь я, незаметно для себя встав на защиту гулящего мужа.

— Вы мне сами сказали, он потребовал ключи от вашей машины и сел за руль… — следак упёртый — тоже не унимается.

— И? Взял ключи, чтоб через десять минут попасть в им же подстроенную аварию? Ревность — не мотив. Не в нашем случае. Да и что это дало? Ничего.

— То есть, — глаза напротив подозрительно щурятся, — Вы хотите сказать, что встречи с Шустером и Емельяновым после аварии продолжались в прежнем… графике?

Я бессильно сжимаю кулаки, чувствуя, что остатки кофе из моей чашки вот-вот окажутся на лице этого упёртого следака.

— Помолчите! — кричу я, теряясь в хороводе мыслей. — Я… Глаза. Звонки… Слушайте, если вы так хотите видеть ревность мотивом этого преступления, то пишите себе там. — прочищаю горло, кашлянув в сжатый кулак, и чётко проговариваю. — Станислав Шустер. Вот его поведение меня только сейчас натолкнуло на мысль о… чем-то большем. О ревности, в общем. Хотели ревность? Получайте. Проверяйте. Идите и работайте, Вениамин Алексеевич!

Лицо следователя незамедлительно кривится.

Я понимаю, что перегибаю палку, но разговаривать с ним нормально, у меня уже не хватало никакого терпения. А это плохо! Для всех наших с Лёшей секретов плохо — плохо для моей семьи, ещё сболтну чего лишнего.

— Один из ваших любовников… Дорогая Елизавета Павловна, я прекрасно осведомлен об их роде деятельности. Вы женщина. Вы смотрите на ваши отношениях сквозь призму идеализации и романтизации подобных отношений. Понимаю, это непросто принять, но вы им не интересны, как равноценный партнёр. По жизни. — не скрывая издёвки в голосе, высказывается мужчина, наконец-то принявшись упаковывать свои листы в папки. — Я обоих уже допрашивал. Если хотите моё мнение, то Емельянов вызывает больше подозрений. Ранее судимый. Замкнутый. Шустер… В вас играет чисто женское. Один из ваших любовников решил выйти из игры и вы сейчас пытаетесь пустить следствие по ложному следу, даже не отдавая себе отчёт…

— Стооо-оять! — кричу, стукнув кулаком по столу. — Что значит, решил выйти из игры?

Вениамин Алексеевич почему-то смотрит на меня как на идиотку. Даже собираться перестал. Так и замер, с раскрытой папкой и стопкой скреплённых степлером листов.

— Я проверял. Всё так и есть. Он продал долю в клубе. Готовится к переезду. Я даже связывался в Сочи с арендодателем, с которым у Шустера уже подписан договор. Не знаю, почему он вам ничего не сказал… — следак зависает.

Собственно, я недалеко от него ухожу. Сама начинаю чувствовать себя идиоткой.

Стас решил бросить нас с Олегом?

Не понимаю, какие чувства во мне вызывает этот вопрос. А какие должен? Я должна огорчиться или вздохнуть с облегчением, что наш любовный треугольник распался?

Но разве те, кто хочет уйти и начать жизнь в другом городе, названивали бы Инге, интересуясь мной, приходили бы ко мне с цветами, писали бы, как ни в чём не бывало?

Хочется стукнуть себя по лбу.

Почему я об этом думаю? Я разве когда-то кого-то бросала? Я даже от Лёши, столько натерпевшись, уйти не смогла. Откуда мне знать, как ведёт себя тот, кто хочет со всем порвать?