— Это ваш муж, Ярослав Ястребов?

— Да, — сдавленно отвечаю на английском, в последнюю секунду вспомнив, что он мне по паспорту — муж. — От чего он умер?

В ответе полицейского чина я из-за волнения не понимаю и половины слов. Но здесь, оказывается, присутствует и представитель Российской дипмиссии, он берется мне переводить:

— Анафилактический шок — замедленная острая негативная реакция организма на химическое вещество. Это случилось из-за полученнй высокой дозы препарата снотворного, у обоих. Семейная аллергия, так бывает. Нападавший с ампулами скорее всего не знал об этом, так что здесь рассматривают как рабочую версию непредумышленное убийство и покушение на убийство.

У Эдуарда Алексеевича, как у более крупного мужчины, реакция протекает легче или полученная доза по отношению к массе меньше; он поправится. В него стреляли, вероятно, по ошибке, из-за временного внешнего сходства с братом.

Не отрываю глаз от Ярика, вижу несколько миллиметров рыжих отросших корней волос под покрашенной основной длиной. Теперь он останется брюнетом навсегда. И смотрю на его брата, переживая, как никогда раньше. А если бы Эд лежал мертвым?!

Мне демонстрируют полупустые ампулы со снотворным, в целлофановых пакетах. Говорят, что нападавший пойман, и что его личность выясняется, и показывают мне его фотографию — совершенно незнакомый смуглый мужчина без ярко выраженной национальной принадлежности.

Говорят, что Ярослава опознали как человека, сутки назад выигравшего крупную сумму в престижном игорном доме, по поддельным документам. И что он был ограблен на обратной дороге, вскоре после стрельбы снотворным. И что ответственность за ограбление взяла на себя одна из местных преступных группировок.

Не может быть! — думаю. Бог с ними, с деньгами, куда бы они ни делись. Но я видела Ярослава живым и полным сил, совсем недавно! Это какая-то ошибка, морок. Я не медик, но как может быть такая поздняя реакция организма — все хорошо и вдруг резкий капец?.. Слышу фразу «Если бы привезли в госпиталь раньше»… То есть я общалась с младшим Ястребовым вчера, не зная, что он уже обречен?! Я могла бы быть к нему добрее. Мысленно прошу у него прощения. И все равно не могу поверить.

Снова вглядываюсь в лицо Ярика. Полицейский при мне раскрывает ему веки пальцами и светит в неподвижные глаза фонариком. И я осознаю, что человек передо мной действительно мертв. Понимаю, что он умер из-за этих проклятых денег. Я совершенно подавлена и растеряна. Если бы не беременность и обещание ребенку, уже рыдала бы — может, мне даже стало бы легче. Но я знаю: если дать волю нервам, может быть выкидыш, тьфу-тьфу-тьфу. Так что очень хочется спрятаться куда-нибудь от всего этого кошмара, словно я сама ребенок.

Мне дают на подпись несколько документов по опознанию, объясняют, что и зачем. Я заявляю, что тело Ярослава отправлю на родину. Мне отвечают, что я могу забрать его сейчас или после вскрытия. Ловлю на себе выразительный взгляд врача Эда, стоящего наготове с новой порцией успокаивающего.

Я, конечно, выбираю сейчас — невыносима мысль, что моего несостоявшегося, отравленного в чужой стране мужа будут еще и резать. Мне тут же рекомендуют его кремировать, чтобы избежать сложностей при транспортировке. Стону. Ярослава укрывают простыней с головой. И правильно — я уже не могу смотреть на него.

Бросаюсь к Эду.

— Как же хорошо, что ты жив! — шепчу.

Не могу, не должна показать при посторонних и при теле Ярика, насколько Эдуард мне близок и дорог. Поэтому только кладу свою ладонь поверх его и смотрю ему в лицо, любуясь. У него пластмассовая трубка вставлена в горло — говорить точно не может. Но глазами за мной следит. И, я не ошибаюсь, уголки рта при моем приближении потянулись кверху.

— Держись! Я тебя очень люблю, — произношу одними губами.

Он выразительно смотрит на меня и ненадолго закрывает глаза, давая знать, что понял. Пожимаю ему руку и отхожу. Федор с Максом оперативно перегружают совершенно голое тело Ярослава на перевозку, снова накрывают простыней и забирают документы на мертвого. Оглядываюсь на Эда со склонившимся над ним личным врачом. Полиция, представитель консульства и пресса тоже переключаются на живого Ястребова.

Я бреду вслед за каталкой, как в полусне. Вдова в восемнадцать лет.

Не таким мне в мечтах представлялся мой брак, а также свадебное путешествие в экзотическую страну.

Водитель Федора подгоняет черный, сверкающий лаком минивэн с тонированными стеклами и открывающейся сзади дверью. Вижу, как тело Ярослава загружают внутрь. Подхожу, мне помогают забраться на сиденье через боковую дверь. Обращаю внимание, что все мужчины в довольно темной одежде, одна я в идиотских ярких цветочках — никто меня не предупредил.

Неприкрытая голова Ярослава лежит на носилках недалеко от моих ног. Снизу до шеи его тело зачем-то укрыто шерстяным одеялом — как будто он спит. Смахиваю одинокую слезу.

Мужчины все делают сами, от меня ничего не требуется, и я все силы кладу только на то, чтобы не расплакаться. В принципе, ничего настолько плохого, чтобы обижаться на него за порогом смерти, младший Ястребов мне не сделал. Наоборот, сейчас вспоминается только хорошее. Прекрасные пионы, например, а еще особая трепетность, с которой он ко мне всегда прикасался, словно не веря, что имеет на это право. И то, что хотел отдать мне выигрыш, который для него значил больше, чем просто огромная куча долларов.

Мы едем, петляя по городу на приличной скорости. На окраине въезжаем в какие-то ворота, которые водитель открывает пультом, не выходя из машины, и сразу закрывает за нами. Носилки с телом Ярослава перегружают в стоящую здесь машину скорой помощи, мы все выходим во двор, а черный минивэн уезжает.

Мужчины, а здесь Федор, Максим, Алексей и двое из тех, что охраняли мешок с деньгами, неспешно располагаются в тенечке, словно ожидая чего-то. Это выглядит немного странно, но пытаться командовать или приставать к ним с вопросами мне совершенно не хочется. Надеюсь, они знают, что делают. Сижу на скамейке под развесистым деревом с крошечными плодами, похожими на гранат, и пытаюсь сообразить, как мне жить дальше, что меня ждет.

Поглаживаю живот, стараясь успокоить себя и ребенка, но, конечно же, очень переживаю за Эда — восстановится ли он полностью. Мне даже на минутку хочется, чтоб он остался слабым, беспомощным — тогда я была бы ему больше нужна, тогда он не отталкивал бы меня. Я катала бы его на коляске и то и дело обнимала бы и целовала.

Через час, примерно, в этот двор въезжает другая машина. С водительского места шустро вылезает тот самый личный врач Эдуарда, в обычной одежде и с кейсом в руках и зачем-то ныряет в салон машины, где лежит тело Ярослава. Я удивляюсь, как он мог оставить своего пациента и спрыгиваю со скамейки, чтобы пойти и расспросить врача, и тут вижу: Федор с Максом вытаскивают с пассажирского сиденья и ставят на ноги... Эда!

Срываюсь с места, бегу к нему, обнимаю и плачу все-таки. Наверное, от радости можно. Живой! Трогаю его лицо, волосы, плечи в свободном худи и не могу натрогаться. Шепчу его имя, встаю на цыпочки и утыкаюсь губами в его шею, целую и замираю так, прижавшись к нему. Как же хорошо прижиматься к нему! Его кожа сейчас солоноватая на вкус; она напоминает мне о наших купаньях в море и, к сожалению, о том, что он решил не быть со мной больше. Осознаю, что сейчас он не обнимает меня в ответ.

Отрываюсь от него, вглядываюсь в лицо и замечаю, что Ястребова держат под руки, помогая стоять, охранники, и все трое терпеливо ждут окончания проявления моих чувств. Отхожу в сторону, неловко улыбаясь, и парни доводят Эда до скамейки и усаживают, прислонив к спинке. Я тут же сажусь рядом и прижимаюсь к нему, не могу не прижаться к моему любимому. Это невозможно.

— Ребята, если я еще раз придумаю что-то подобное, — говорит этот мужчина хриплым и слабым голосом, покашливая, — лучше сразу пристукните меня бутылкой виски по голове, чтобы не мучился.