Ярик придумал, чтобы мы прямо из-за свадебного стола, в чем есть, полетели на Кипр, чтобы все видели, что у нас медовый месяц, и радовались за нас. Но некстати пошел дождь, и рейс перенесли на завтра — так сказал муж. И поэтому мы остановились на ночь в ближайшем к аэропорту отеле. За рулем был он, в джи-пи-эс заглядывал тоже он (я смотрела только на него). В результате дождь давно закончился, а ни один самолет за это время над отелем не пролетел. Где я?!
Сейчас узкие брюки отлетают в угол, а я так ничего и не придумала. А вот впечатлиться ногами хозяина отеля успела. Длинные, умеренно волосатые, не худые и не кривые, как у большинства мужчин (распространенное мнение), а сильные, но при этом стройные, подстать верхней части тела. Наверное, он из тренажерного зала не вылезает.
И тут же вижу перед собой светлые поджарые ягодицы и понимаю, что он стягивает боксеры. И поворачивается ко мне уже полностью обнаженным. Я смотрю на него и чувствую, как сам собой раскрывается рот и вытаращиваются глаза — та-а-кая штуковина торчит у него между ног, внизу живота.
Конечно, я видела на нескольких фото то, чем отличаются мужчины от нас. И в кино пару раз мелькало. Ну, и статую Давида я изучила, конечно. А младшего братика когда-то в ванне мыла.
Но чтобы ЭТО имело такой размер!.. И оно чуть подпрыгивает, словно молодой горячий жеребец, задирающий вверх голову — другого сравнения не нашла. Как бы живет собственной жизнью. Такое орудие, к тому же расположенное ровно посередине тела, не проигнорируешь. Хозяину к нему точно прислушиваться приходится и обслуживать его, чтобы хоть иногда успокаивалось. Вопрос еще, кто здесь хозяин.
Богато одарила Эдуарда природа, похоже. И у такого выдающегося мужчины нет наследника?! Несправедливость, точно. Пока он не снял брюк, мне хотелось от него спрятаться, а теперь я как бы поняла неотвратимое, словно смирилась с тем, что от меня хотят, и только прикидываю, какая вероятность, что эта штуковина во мне уместится. И будет ли мне сильно больно или нет.
— Я абсолютно здоров, проверился весь, можешь по этому поводу не переживать, — сообщает он.
Да, его лошадиное здоровье видно невооруженным взглядом. Я все еще не могу оторвать глаз от его «украшения», или ракеты, или как там оно называется? Ах, да, — член. Хмыкаю.
Эдуард берет меня за руку и ведет в ванную:
— Надо познакомиться поближе.
Не отпуская моих пальцев, включает душ, настраивает температуру и помогает мне встать под теплые струи. Я скручиваю волосы на макушке. Он тоже забирается в ванную. А потом намыливает ладони и начинает мыть меня руками. Как ребенка? Или не как? Он гладит меня, слегка массирует, обнимает. Рисует на мне мыльные узоры и тут же их смывает. Иногда целует в плечо, в шею; поворачивает меня. Скоро я вся делаюсь скользкая, теплая, обласканная. Остается только то, что между ног.
Он молча протягивает мыло мне. И я сама, краснея, намываю свои складочки под его пристальным взглядом и возвращаю мыло.
Но он снова протягивает его мне. И я, поморгав и помедлив, принимаю игру — намыливаю свои руки и начинаю трогать и гладить его. Или мыть. И опять гладить. Его кожа плотная и упругая наощупь. Он наклоняется ко мне, чтобы я везде достала.
Замечаю, что ему приятно. И трогаю все, что хочу, ну, или почти все, удивляясь, какой он весь большой и могучий. Шея, как ствол дерева, которое не обхватить двумя руками, прямой разворот плеч, занятные ложбинки ключиц, мощные бицепсы в перевязках вен, «крылышки» — тугие мышцы сзади и сбоку на ребрах... А кисти рук — большие, одновременно сильные и изящные, с благородным захватом.
Моего внимания дождались и сравнительно плоские ягодицы, и длинные ноги с мощными коленями, и огромные стопы с высоким подъемом. Его член все время оказывается рядом со мной, направлен в меня, как магнит, что бы я ни делала. И я, наконец, решаюсь помыть его тоже. Мужчина молча вздыхает, не помогая, но и не мешая мне. Похоже, я больше не боюсь его.
Поняла: когда моешь, прикасаться к запретному не страшно и не стыдно. Больных же, например, моют нянечки и не стесняются. Осторожно намыливаю мужское хозяйство, поглядывая искоса в глаза. Стараюсь нащупать и запомнить каждую неровность снизу под густыми короткими волосами. Я не трогаю незнакомого мужчину — я мою.
«Снарядом» занимаюсь после всего, намыливая его то сверху вниз, то по кругу. Он упруго подрагивает в моих руках. У него словно есть независимый источник тепла, настолько он горячий. И кожа на нем неожиданно нежная и тонкая, словно натянута поверх стальной болванки, а его макушка — более мягкая. Ах, да, он же предназначен «работать» внутри женщины, в нежном и деликатном месте, где закладывают детей.
Как подумала об этом — опять сделалось страшно. И обидно. Не до конца понимаю, что мне предстоит. И зачем мне это. Поливаю мужчину из душа и отворачиваюсь.
Он вылезает из ванны, вытирается, потом закутывает меня в другое полотенце и поднимает на руки. И все это молча, как будто говорить нам уже не о чем — все решено. Несет, прижимая к себе. И только аккуратно уложив меня на постель, сказал, буравя взглядом:
— Отступать поздно. Ты же любишь детей? Надо постараться. Ложись на спину, расслабь ноги и просто думай о будущем ребенке.
Ложусь, вздыхая. Закрываю глаза, приготовившись к самому страшному. Но меня хватает на минуту, не больше. Пытаюсь абстрагироваться от происходящего, смотрю на потолок, сделанный в виде звездного неба, на горящие свечи. Потом перевожу взгляд на мужчину у меня в ногах. Пьяного бомжа я испугалась бы больше. А этот чем-то мне нравится, что ли? По крайней мере он со мной ласков.
Он мягко нажимает на мои согнутые колени, разводя их в стороны, и смотрит ТУДА, особенно пристально. Вдруг я замечаю тонкий косой шрам на его брови, который, вместе с его внимательным взглядом, кажется мне знакомым! Всматриваюсь в верхнюю часть его лица и понимаю: я видела раньше этого Эдуарда!
Две недели назад.
Перед последним экзаменом ЕГЭ мне звонят из секретариата школы и требуют срочно явиться на обследование к школьной акушерке. В трубке грозят, что не допустят до экзамена, если сейчас же не приду. И что осмотреть должны всех, кому уже есть восемнадцать или исполнится до выпускного. Интересно, а если бы у меня прямо сейчас месячные были? Ладно, надеваю платье с широким подолом и иду к гинекологине, как мы ее называем.
В школьном коридоре вблизи ее кабинета сидят мои одноклассницы и девчонки из параллельных классов — всего человек пятьдесят. Обследованные к нам в коридор не возвращаются, — их выпускают через другую дверь, видимо, для того, чтобы процесс шел хоть немного быстрее. Ждем и болтаем про труднодоступные места; хохот стоит на весь этаж. Оказывается, парней сегодня срочно вызвали в военкомат, а нас — сюда. То есть перед выпуском четко разделили по половому признаку. Несколько девушек пытаются заниматься, заткнув уши, бедолаги.
Наконец, моя очередь. Ненавижу осмотры; зачем они нужны, если ничего не болит? Вхожу в кабинет, вижу знакомое лицо акушерки — один раз она меня уже проверяла. А чуть дальше, недалеко от стола перед окном сидит мужчина в белом халате и медицинской маске, что-то ищет в своем телефоне. Он-то вообще что здесь забыл?!
Впервые вижу мужчину-гинеколога. До этого мне казалось, что они существуют только в анекдотах. Не представляю себе женатого мужчину с такой профессией. И ни за что не соглашусь, чтобы он разглядывал меня ТАМ. От зоны осмотра его сейчас отделяет ширма, обтянутая тканью. Меня, раскоряченную на дурацком кресле, с его места вроде бы не должно быть видно. Если он все же соберется притронуться ко мне — ногой врежу, точно.
Здороваюсь, называю свои имя и фамилию и прошу гинекологиню:
— Закройте, пожалуйста, окно!
Оно занавешено белым, как и ширма, но приоткрыто из-за жары. И в нем с улицы я буду превосходно видна в странной позиции. Мужчина-врач молча встает и закрывает окно, почти не отрываясь от телефона. Я за ширмой снимаю и кладу в сумку трусы, стелю простынку на сиденье «пыточного» кресла и прикидываю, как на него лучше влезать. Оно слегка качается; сломанное, что ли? Как забиралась в прошлый раз — память отшибло напрочь. Помню, что потом быстро убегала. Быстрее, чем из кабинета стоматолога. Ладно, кое-как, бочком, взобралась.
