Бросаю взгляд в иллюминатор и вижу завораживающее зрелище – закат солнца из-под облаков.

Нереальные цвета. И красиво, и страшно до жути. Как будто угли гигантского костра прямо под крылом или остывающая лава в жерле вулкана. Просто ад. Фотографирую на память.

Получив еще одни яркие эмоции, опускаю шторку. Вторую часть перелета я сладко сплю в разложенном мягком кожаном анатомическом кресле.

И снится мне, очень предсказуемо, бескрайнее небо, в котором я — птица. Лечу себе все выше и выше в безоблачном небе, легко взмахивая крыльями, разглядывая далекую землю и нежась в солнечных лучах. Но потом что-то серое надвигается и не дает мне спокойно лететь, сдувает и трясет. И грохочет в ушах, и на мгновение слепит глаза, и я вдруг сквозь сон вспоминаю: туча!

Открываю глаза и приподнимаюсь. И тут же сон как рукой снимает от происходящего вокруг. Самолет дрожит и ощутимо подпрыгивает так, что, наверное, на ногах устоять сложно. Стекла иллюминаторов с обеих сторон салона заливает дождем и иногда ярко освещает ослепительно-белым светом молний. Грохот, раздавшийся почти одновременно с последней вспышкой, заставляет меня вжать голову в плечи и вцепиться в кресло.

Успеваю заметить, что Эдуарда в салоне нет, и тут же освещение начинает моргать, а потом и совсем гаснет. Кроме серых иллюминаторов, поначалу различаю только дежурные лампочки над каждой из дверей. Конечно, я слышала, что современные самолеты выдерживают даже прямое попадание молнии. Но испытывать, правда ли это, совсем не хочется.

Постепенно мои глаза привыкают к полумраку, и делается уже не так страшно. Второй охранник, Алексей подсаживается ко мне и считает нужным (или же ему раньше поручили) объяснить мне, что происходит, напрягая голос из-за шума бури:

— Пока вы спали, командир выходил из рубки ненадолго. А самолет вдруг резко клюнул носом. Командир упал. И повредил руку.

— Командир?! — переспрашиваю испуганно.

Может, я еще не совсем проснулась, но для меня «командир» — это, в первую очередь, Эдуард.

— Да, Палыч, — отвечает секьюрити, и это, конечно, тоже очень плохо. — Эдуарда Алексеевича позвали помочь. Из нас никто больше не имеет такого опыта. Мы должны были сесть в Маниле, там и погодная ситуация лучше. Но приходится лететь на запасной аэродром.

Я уже вполне различаю всех, кто находится рядом — Ярослав отдыхает в кресле под присмотром Макса. Дальше сидит стюард, а ближе к кабине — второй пилот.

— А почему, почему летчик не помогает командиру?

Пилот, услышав мои слова, отворачивается. А Алексей, криво усмехаясь, отвечает:

— А он не настоящий летчик, как выяснилось. Так, секретарь в небе. Может договориться о чем-нибудь с землей или маршрут построить — это да. А вот штурвал, похоже, в руках никогда не держал, несмотря на лицензию и записанные часы налета. Положил на штурвал папку с документами и оттолкнул, случайно, говорит. А потом не смог вспомнить, в каком положении он должен быть, и толкнул еще раз. С Палычем у него сегодня первый рейс. Купил, похоже, права-то по случаю, а? — обращается к лже-пилоту. — Сам расскажешь или как?

Тот смотрит на Алексея презрительно, как мне показалось, и опять отворачивается. Какой дурдом! Жаль, нельзя выйти. Так и хочется закричать: «Выпустите меня отсюда»!

Встаю и направляюсь к кабине, держась за кресла. Охранник тут же подхватывает меня с другой стороны. Ему точно поручили меня опекать. Дрожание пола накладывается на легкое дрожание моих ног, и я добираюсь до двери без приключений. Вхожу и застываю на месте.

Прежде всего от вида в иллюминаторах — там серая стена дождя, не разглядеть ничего вообще. И только при очередной вспышке молнии угадываются очертания гор и близкой земли. Ливень такой силы, что я невольно осматриваюсь — не сочится ли где вода. Грохот дождя по обшивке стоит страшный. Командир корабля Палыч сидит в кресле второго пилота и выглядит не очень — безвольно поникшая правая рука подвязана к туловищу поясным ремнем, скула рассечена, лицо очень бледное, это заметно даже в полутьме. И форменный пиджак расстегнут.

— Топливо почти на нуле. Решайся! — кричит он, настаивая, Ястребову, исполняющему обязанности главного пилота. — Летная ситуация почти такая же, как тогда! У тебя же тогда получилось!

— Это было пятнадцать лет назад! — отвечает Эд, переключая что-то на приборной панели. —И всего один раз, когда узнал, что меня уже отчислили.

— Так опыт же не пропьешь!

— Тогда дождя не было! И бокового ветра! Самолет другой.

— Да, я помню, и аэродром был знакомый. Зато те же шансы разбиться! И посадка опять на ручном управлении.

Палыч замечает меня и требует, чтобы я ушла в хвост.

Возмущаюсь и становлюсь за креслом Эда, вцепившись в подголовник. Если нам суждено погибнуть, лучше вместе.

— Пусть сидит на откидном, — как будто улыбается уголками губ мой мужчина. — Мне вдохновение нужно.

А потом он привстает и целует меня жадно, почти взасос. И сейчас же спокоен, собран; командует мне:

— Сядь и пристегни ремни!

Я слушаюсь.

Наставник ему подсказывает. Они не всегда понимают друг друга с полуслова, сыпя незнакомыми терминами. Также оба переговариваются, видимо, с местным авиадиспетчером на английском. В целом посадка идет неплохо, вроде бы, то есть мне не особо страшно. Перед самой землей даже немного становится видна разметка взлетной полосы. Трижды наш самолет касается колесами, то есть шасси покрытия аэродрома, а потом подпрыгивает, как мячик. И, наконец, просто едет, замедляясь, и застывает.

Эд поворачивается ко мне с распахнутыми руками. Глаза сияющие, шальные. Отстегиваюсь и бросаюсь ему на шею.

— Я сделал это! Ес! — смеется он, сжимая меня за талию.

​

Там, в России Ястебов как-то договорился, чтобы нас без таможни выпустили, даже паспортов никто не доставал. А здесь вполне себе досмотр, смуглые мордовороты в форме внимательно изучают каждую страницу документа, отрабатывая нас по-очереди.

— Which of these men is your husband? — спрашивает меня самый солидный из поверяющих.

Акцент, конечно, непривычный, но я поняла, что он спросил, кто из четверки мужчин мой муж. Кстати, Палыча отправили в травматологию, а второй «пилот» и стюард остались на борту.

Ярик тоже быстро понял вопрос, протиснулся между охранниками, встал рядом со мной и ответил:

— I am, — протягивая свой паспорт.

А потом чуть склонил ко мне голову и принялся быстро шептать:

— Давай поможем друг другу, девочка. Понимаешь, он же буквально купил меня и держит на привязи, как раба. Он перекупил мои старые долги и теперь шантажирует меня ими. И тебя отнял, гад.

А я знаю верный способ получить большие деньги. Очень большие! Я десять лет работал над этим. И сейчас — точно! Вся комбинация здесь, — он постучал себя по лбу. — Но мне нужна твоя помощь. У тебя, вроде, больше свободы. Найди способ нам бежать. Это и в твоих интересах, серьезно.

Нужно погасить долг и вырваться от него, пока нас здесь всех вместе не достал его папаша из-за того, что Эдичка ему насолил. Знаешь, как его отца зовут в ближнем окружении? Стервятник. И сынок — копия.

Тут Эд не выдерживает нашего междусобойчика и отставляет Ярика в сторону. Просто берет и переставляет, как мебель. И поворачивается ко мне, метая взглядом молнии.

Но я делаю вид, что ничего не замечаю и отвечаю его брату в полный голос:

— Перестань, Ярик, я же знаю, что папа Эдуарда — и твой тоже.

— А-а, тебе уже сказали, — не моргнув глазом, с ходу перестраивается он, выглядывая из-за широкого плеча старшего брата. — Значит, это только меня не посчитали нужным поставить в известность, что вводные для тебя изменились.

Ну и семейка! Надо будет расспросить Эда — женщина, мама у них хотя бы есть? Или сплошь одни ястребы, коршуны и другие крылатые хищники? Как в такое неспокойное место принести маленького беззащитного ребенка, заявленного в качестве подарка к юбилею деда?!