— Тесно, — бормочет он.

Наверное, это плохо. Я забываю, что надо дышать, так стараюсь расправиться, разложиться внизу для него. А он приостанавливается, словно решая, стоит ли двигаться глубже. Тогда я обхватываю его ногами за поясницу и подтягиваю себя к нему, как на тренажере.

​

Ну, что сказать? Искры из глаз посыпались, конечно. Чувствую себя, наверное, как узкая перчатка на широкой руке или как барабан, натягиваемый на основание. Узнала изнутри, где у меня печень и что там еще есть, — Эд все нащупал и явно радуется, что мне не больно. Знай наших! Не зря мне думалось, что мы с этим мужчиной подходим друг другу как пазлы, как лего и как клеммы «мама-папа».

Он целует мне все лицо, и глаза, и шею. Посасывает мочки ушей и одновременно ласкает груди. Это, наверное, самое приятное — когда нежно мнут грудь. И второе самое приятное — когда он вынимает из меня свой член почти полностью и тут же вставляет снова. И я сама шепчу ему:

— Еще. Еще!

Или не шепчу, а гораздо громче, не знаю. Это так здорово, что скоро я не хочу уже ничего другого, не воспринимаю ничего больше, только эти движения вперед-назад или вверх-вниз. Если он сейчас прекратит — наброшусь на него с кулаками, точно! Пусть только попробует перестать! Но он продолжает и продолжает, наращивая темп. Вижу перед собой его сосредоточенное лицо то с закрытыми глазами, то со сведенными челюстями, страстное, резкое и красивое. А я не знаю, пытаться ли сейчас его гладить или лучше не отвлекать.

Сейчас он держит меня за плечи и весь отдается процессу. Нет, он не остановится, пока не сделает это дело до конца. До восхитительного конца. Еще раз. И еще... Меня вдруг сжимает внутри, как тугой пружиной, и я непроизвольно вскрикиваю от удовольствия каким-то странным, не своим голосом. А потом накатывает блаженная усталость. Тело становится мягким, словно у меня больше нет ни одной косточки. А бабочки в животе вспархивают и разлетаются, поглаживая меня изнутри легкими крылышками. И все это накрывается салютом. В нашу честь.

​

Я даже забыла, что мы летим. Что прямо под моей спиной сейчас километров тринадцать. Только попыталась их себе представить, как мне стало холодно. Или страшно, и зуб на зуб сразу перестал попадать. Эдуард накрывает меня платьем.

— Мне понравилось делать это в самолете, — выдает со смешком обжигающе-горячий мужчина, прижимая меня к себе. — Надеюсь, мы его не сильно расшатали... Делать это с тобой, — поправляет он себя.

Я лежу, уткнувшись в его плечо. Мне хорошо. Он перебирает мои волосы и добавляет:

— Благодарю.

А потом еще:

— Ты спрашивала, почему я выбрал тебя. Ты даже не представляешь, какая ты красивая там, — он очерчивает кончиками пальцев нижнюю часть моего живота. — Когда у школьной акушерки ты дернулась, чтобы свести ноги вместе, то показала мне даже больше, чем я рассчитывал увидеть.

Так. Пора мне, похоже, прийти в себя. Несмотря на то, что наши тела прекрасно подходят к друг другу, я также знаю, что Эдуард — сволочь. И пусть он — сильная половинка, а я такая нежная, сейчас я ему выдам по полной.

— Значит так. Во-первых, не надо меня таскать на руках при других людях. Я не больная, — стараюсь говорить твердо.

Но получается не очень. Особенно когда он мягко касается пальцем моей нижней губы, а потом целует этот палец и тут же хищно вцепляется в него зубами. Меня от этого даже бросает в жар. А другой рукой он нежно, длинно поглаживает мне бедро. Мы все еще лежим рядышком. Я словно накрыта его аурой, как сияющим теплым одеялом.

— И не перебивай, когда я говорю. Пожалуйста, — добавляю.

Он поднимает руки:

— Сдаюсь.

Я разговариваю, а сама думаю: только бы он не понял, как сильно он мне нравится, как я загораюсь внутри от его тягучего взгляда, от ироничной улыбки и даже от случайного прикосновения. Просто от присутствия рядом сильного мужского тела — его тела. Хочу и сама гладить его, трогать, любить.

Если догадается — все, капец. Сразу поймет, что я влюбилась, как кошка. И что я ему все, что угодно прощу.

— А то получается ассоциация с той княжной, которую потом за борт в набежавшую волну бросали. Песня такая старая есть, ты, наверное, помнишь, а мне ее бабушка пела, — обиженно надуваю губы. — И даже сходство с овцой, которую на заклание тащат. Или на шашлык. Я не овца, прошу это запомнить, — говорю, как строгая училка.

— Ух, ты! — он заинтересованно поднимает бровь. — Я весь внимание.

И улыбается. Ну, точно сволочь! А еще он шкаф неподъемный и танк на колесиках. Отворачиваюсь от него, чтобы не видел, как я тоже улыбаюсь. Невероятно приятно знать, что этот мужчина с фигурой греческого бога предпочитает проводить время со мной, что вот-вот он опять коснется меня! Откуда сразу столько мурашек?! Тихонько вздыхаю (сама же просила его не отвлекать) и продолжаю:

— Второе. Хватит держать меня за дурочку. Я не кукла, а человек. И должна знать, что вокруг меня происходит, и чего мне бояться или вообще ждать. Один раз ты все решил за меня, но дальше учитывай мои интересы. Иначе...

— Бросали-бросали, да не выбрасовывали, — говорит он со странной интонацией и смотрит, прямо-таки давит меня взглядом с прищуром; неужели угрожает?!

Забываю, что хотела сказать. Хотя для склероза вроде еще рано. Должно быть. Сразу опять ощущаю под собой все тринадцать километров, — за бортом, кстати, как у той несчастной княжны. Нет, со стороны Эда это такая своеобразная шутка, — понимаю. Но на мгновение поверила. Хмыкаю. А еще чувствую себя так, словно трусы забыла надеть. Но их и правда, больше нет.

— Это я про ту княжну, если что, — вежливо поясняет этот черноволосый вальяжный красавчик. — Ожидал, что ты брюликов попросишь, пару килограммов, не меньше.

— У тебя и брюлики есть?

— Конечно. А ты умничка — если бы не знал, что ты вот только что была девственна, не поверил бы. Похоже, мы удивительно подходим друг другу.

Надо же! Он тоже это сказал. И опять начинает меня гладить.

— Подожди! — делаю попытку отодвинуться. — Почему ты так со мной обращаешься — потому, что я малолетка, в дочки тебе гожусь или вообще потому, что я женщина?

— Ты разве против? — делает он удивленные глаза.

— Ты меня унижаешь, — с содроганием думаю, что мне придется найти в себе силы повторить свои претензии еще раз, но он отвечает:

— Ладно. Бояться тебе вообще ничего не надо. Особенно сейчас. На Филиппины летим преимущественно отдыхать. Ну, там купаться в море, загорать. Хочу, чтобы ты готовила мне коктейли и мазала кремом. Будем наслаждаться друг другом и ждать, когда дома все успокоится.

Тут в дверь негромко стучат. Я вскакиваю, пытаясь мгновенно натянуть платье, но запутываюсь в юбке и с ужасом представляю себе, как сейчас войдут и увидят меня ни в чем. Загораживаюсь платьем, как могу.

— Эдуард Алексеевич, прощу прощения, — слышится из-за двери; ручка не пытается повернуться. — Вы хотели посидеть за штурвалом. Сейчас подходящее время, а дальше будет низкая облачность.

— Хорошо, скоро приду, — отвечает он и целует меня в губы, точно пробует сочную спелую сливу.

​

Эдуард неторопливо одевается. Жаль, здесь нет душа, и в туалет ведет отдельная дверь из салона, — думаю я, глядя на моего мужчину; не могу себя заставить не смотреть. Аромат нашей близости, как мне кажется, могут почувствовать и коллеги, и члены экипажа. И еще я вскрикивала раз или даже два, в салоне точно было слышно, — выговариваю себе. Да и вообще, разве не понятно, чем занималась парочка за закрытыми дверями?!

А теперь я, как ни в чем ни бывало, пройду к своему сиденью и забьюсь в самый угол. Вздыхаю. Тоже влезаю в платье, поглядывая на тряпочки от трусов на полу. Выходим. Снова иду за Эдом, как ниточка за иголочкой.

Проходим мимо своих кресел. Я собираюсь сесть, но мой мужчина берет меня за руку и ведет за собой в кабину пилотов.