Теодор вернулся с яблоками, за которыми его послала Алине, и мимоходом тронул сестру за локоть:
— Гораздо интереснее, когда у человека свое лицо.
— Ишь о чем заговорил, — насмешливо отозвался Эгон. — Хочешь нам буржуазные взгляды навязать? Что значит — свое лицо? Мы признаем только стандарт. Массовое производство. Даже в нужник, и туда полагается ходить по плану. По графику.
— Ты любишь сильные сравнения, — сказал Теодор.
— Я люблю правду! — патетично воскликнул Эгон. — Я не червь какой-нибудь, чтобы пресмыкаться.
— Я тоже люблю правду, — сказал Теодор.
— Только любить — мало, — наставительно сказал Эгон. — За правду надо бороться. А ты не успеешь пальцем шевельнуть, как тебя за шиворот схватят. Тебе музыка эта еще незнакома. Ты еще витаешь в мире иллюзий.
Теодор пожал плечами:
— Кто тебя обидел, что ты таким скептиком стал?
— Я с ними там, в академии, поцапался; наверно, уже не вернусь туда, — заявил Эгон, зажигая новую папироску.
— Ну, ну?! Не закончишь курса?
— Тьфу! Очень мне нужна эта бумажка!.. Какой толк от нее?! Разве они могут дать мне настоящие знания? Ни черта они не могут! Натаскают тебя немного — и молодой специалист!
— А какие из них специалисты — недотепы! — поддержал Брикснис сына. — Только и знают речи говорить.
Алине ничего не сказала, только искоса посмотрела на зятя, потом на племянника. Пока Теодора не было, она старалась найти в Эгоне сходство со своим сыном. Ведь они оба были студентами. И если Эгон иной раз заходил к ним, она принимала его с болезненным радушием. Теперь она относилась к племяннику неодобрительно. Не нравилось ей, что он, молодой, здоровый парень, все лето болтается без дела, пьет, матери дома не помогает, а еще требует, чтобы она ухаживала за ним, одевается как-то по-шутовски. Она не сдержалась и сказала:
— Ого! Что это у тебя время вдруг такое дорогое стало? Все равно без дела слоняешься!
Эгон сердито покосился на тетку и огрызнулся:
— Меня-то в навозные дроги не запряжешь, как некоторых!
Теперь и Алине рассердилась. Она натянула на руку чулок, который штопала, и оборвала Эгона:
— Знаешь, парень, если бы никто навозных дрог не тащил, то бездельникам, вроде тебя, жрать нечего было бы. Вот как.
— Ишь какая у меня тетя сознательная! — ухмыльнулся Эгон. — С каких это пор?
— Я всю жизнь работала! — резко сказала Алине. — Когда молодая была, мне никто не позволял лодыря гонять, как тебе.
— Ну, милая, — вмешался Брикснис, — сравнила: работу теперь и работу тогда.
— Теперь работа для дураков и старых лошадей, — самоуверенно заключил Эгон.
В комнате с минуту все молчали. Затем Теодор, барабаня пальцами по столу, не очень громко сказал:
— Спасибо за комплимент, братец.
— Чего вы грызетесь! — вмешался Брикснис. — Неужели сразу ссориться надо? Ты, Тео, сам убедишься, что Эгон прав…
— Я уже во многом убедился, — перебил его Теодор. — Поэтому мне такие разговоры кажутся глупыми… и нелепыми. А ты, Эгон, болтаешь, что в академии ничему не учат, но знания нигде ложкой в рот не вливают. А если бы и хотели — не сумели бы, потому что рот у тебя водкой занят. Ты мне сказки не рассказывай. Видел я, как ты живешь, когда в Риге у тебя был.
Эгон, не ожидавший такого ответа, захихикал:
— А как ты жил, тоже никто не знает. — Он на секунду замолчал, потом, иронически улыбнувшись, продолжал: — И никто не знает, зачем ты вернулся? Ни с того, ни с сего… Подозрительный ты праведник. К нам много всяких шпионов засылают. Большие у тебя задачи?
Брикснис что-то пробормотал. А Теодор твердым шагом подошел к двери, распахнул ее и коротко сказал:
— Прошу!
Брикснис удивленно уставился на него.
— Ого, мальчик, ты полегче. Я пришел к твоей матери, не к тебе…
Даце схватила мать за локоть.
— Мать, скажи им, чтобы они уходили. Ты слышишь — они говорят, что Теодор шпион!
Алине словно очнулась. Только теперь до нее дошел смысл слов Эгона. Племянник… двоюродный брат Теодора… у него язык повернулся… Кто не знает, что такое шпион и чего он заслуживает? Он назвал ее сына шпионом. И еще сидит и моргает глазами?
И Алине закричала не своим голосом:
— Вон из нашего дома!
Отец и сын переглянулись и машинально двинулись к двери.
Переступив порог, Брикснис обернулся и крикнул:
— Ты еще пожалеешь, свояченица… Ты запомнишь это! — И дернул Эгона за плечо: — Пошли, сын! Нечего нам делать у этих коммунистических подлипал. На свете еще хватает порядочных людей…
Эгон, уже опомнившись, тоже крикнул:
— Уж я тебе схлопочу Сибирь, шпион ты этакий! Приехал сюда диверсии против советской власти устраивать!
Алине кинулась к двери:
— Я тебе сейчас устрою диверсию… поленом по голове!
Теодор схватил мать за плечи:
— Не связывайся с ними… не стоит!
Алине, тяжело дыша, опустилась на стул.
— Ох, господи, какие подлые… гнусные люди! Родственниками еще называются! Нет, ничего я больше не понимаю — как можно говорить такие подлые, мерзкие слова о другом… о своем брате?! Сам пьяница, смотреть на него совестно, и такие слова.
— Жаль, что Максис уже ушел, — сказала Даце, поджав губы.
— Я и сам мог поколотить его, — тихо сказал Теодор Даце, — не хотел из-за матери.
Но Алине услышала. Она встала, подошла к двери и бросила:
— Ну и дурень. Он тебя шпионом обозвал, а ты стоишь как теленок. Дубиной огреть надо было.
Она вышла за дверь и загремела ведрами.
Алине пролежала без сна всю ночь. Все снова и снова думала о происшедшем и никак не могла успокоиться. Чего только в жизни не бывает?.. Никогда не поверила бы, что способна выгнать единственных близких родственников. Да разве другая мать могла бы равнодушно слушать, как оскорбляют ее сына? Да еще такого хорошего сына, как Тео?
И кто? Этот забулдыга Эгон. А что, если б кто-нибудь услышал и принял это за правду?
У Алине лоб покрылся холодной испариной. Ведь шпионов засылают, об этом пишут в газетах и говорят по радио. А что, если Эгон ткнет пальцем в ее сына и скажет, что Теодор вернулся, чтобы шпионить, — как Теодор докажет, что это неправда? Ох, господи!
Голову кольнула острая боль. Алине села и дрожащими пальцами стала растирать виски. В ушах звучали злые слова Эгона: «Уж я схлопочу тебе Сибирь…»
Алине слезла с кровати, нащупала спички и зажгла свет. Оделась и, ваяв вязанье, села около теплой лежанки. Проворно забегали пальцы, время от времени, позвякивали спицы, а у Алине в голове теснились сотни противоречивых и страшных мыслей. И чем дольше она думала, тем больше боялась, как бы болтовня Эгона не навлекла на сына беду. Алине никак не хотела поверить, что сын сестры может донести на Теодора… нет, нет, этого-то он не сделает! Но спьяна он может то же выболтать и в другом месте, а слово — не воробей, его не вернешь.
А Брикснис тоже хорош, хоть и зять ей… вместо того чтобы сыну рот заткнуть, еще пригрозил. Нет, Алине не позволит чернить своего сына, да еще в собственном доме! Она не позволит, чтобы о Теодоре так думали.
Вдруг вязанье упало на колени, Алине испуганно уставилась на желтый свет лампы, горевшей на столе. А если люди поверят, что Теодора прислали шпионить… ведь люди падки на всякие слухи? Что тогда? Разве ее спросит кто-нибудь? Разве станет кто слушать мать?
Алине отложила вязанье и начала ходить по комнате, безотчетно что-то переставляя и прибирая. Ей было ясно — нельзя сидеть сложа руки в постоянном страхе и ждать, что будет. Нет, нет! Это хуже всего! И разве для того она столько перестрадала и перетерпела? Чуть все глаза не выплакала, и теперь, когда сын уже дома, потерять его?
Надо что-то делать. Неужели люди поверят, что Теодор способен на такую мерзость? Нет, конечно, нет… Они не смеют поверить! Ведь они знают, что Теодор и тогда, когда убежал, ничего плохого не сделал. Каждую свободную минутку он роется в своих книгах, пишет какие-то стихи, всегда спорит с матерью, защищает все то, что делается теперь, — совсем как Даце! Пускай того же Бейку спросят… он в партии, ему-то поверят! Теодор не Эгон Брикснис, который на колхозной работе и пальцем не шевельнул. Сын ее от других не отстает. Разве Бейка не знает, как Теодор тогда в лесу… еще малость — я остался бы под сосной. Ведь Бейка сам спас его.
