«Нет, Ингочка, так просто мы не расстанемся. Не расстанемся навсегда без причины, из-за какой-то нелепости».

И, разыскав дом родителей Инги, Юрис попросил у ее матери разрешения подождать, пока не вернется Инга.

— Здравствуй, — спокойно сказал он, когда она закрыла за собой дверь. — Я жду тебя.

— Вижу, — глухо ответила Инга.

— Ингочка, — сказал Юрис, не подходя к ней, — хочу, чтобы ты поняла одно: ты у меня единственная на свете. Единственная женщина, которую я любил и буду любить. Почему ты отвернулась от меня? Когда-то у меня по молодости была очень короткая и глупая связь с этой женщиной. Скажу тебе откровенно — я не верю, что ребенок мой. Но если это и так, то разве я должен поэтому связать свою жизнь с женщиной, которую не люблю, и испортить жизнь себе и ей? И ребенку. Ну, нет. Можешь ты это понять или не можешь? Ты ведь моя жена, единственная и настоящая, и никакой другой жены мне не надо, ни о ком другом я не хочу и слышать. Неужели ты тоже считаешь меня мелким подлецом, Инга? Единственное, в чем ты можешь упрекнуть меня, это в том, что я не рассказал тебе, что женщина эта когда-то попалась на моем пути… но, ей-богу, она ничего не значила для меня. Это была такая нелепость, что даже вспоминать не хочется.

Инга неподвижно смотрела на него. Как давно, как давно она не видела так близко его лицо. Не хотела видеть. Не хотела, наверное, потому, что знала — стоит ей очутиться рядом, и она окажется не в силах оторваться от него. Вот и теперь…

Вдруг ей все остальное показалось совсем неважным — главное то, что Юрис опять около нее, стоит ей протянуть руки — и она обнимет его. А глаза его пылают от гнева и любви, и он говорит: «Только тебя одну я любил и буду любить».

— Скажи мне только вот что, — тихо попросила Инга, — скажи откровенно: когда ты ездил в Ригу, ты встречался с ней? Бывал у нее?

— Да что ты! — ответил Юрис. — С чего ты это взяла?

Он сделал шаг вперед и крепко сжал Ингины руки.

— Поверь же мне, наконец!

И Инга с облегчением устало прислонилась к его плечу. Все показалось таким маловажным и незначительным — все, кроме Юриса, который обнимал ее крепкими теплыми руками, кроме Юриса — самого лучшего, самого близкого, самого дорогого.

Шестая глава

За два дня до бюро Гулбис, объезжая колхозы, завернул и в «Силмалу». Машина остановилась в «Скайстайнях», и секретарь пошел в контору, надеясь встретить там председателя.

Юриса в конторе не оказалось. Старик счетовод сказал, что председатель рано утром забежал на минутку и сразу же ушел на новую стройку.

— На какую стройку? — спросил Гулбис. — Что вы строите?

— Не заново, а старое чиним. Есть тут у нас полуобвалившийся сарай, стоял все время, как скелет, так председатель решил за его ребра взяться, — рассказывал словоохотливый старичок.

Гулбис расспросил о дороге и поехал на стройку.

Еще издали виднелись новые стропила, поднятые недавно на старые стены. Несколько человек прибивали дранку. Один из них, очевидно, узнал Гулбиса и спускался вниз.

Юрис подошел к секретарю и снял шапку.

Гулбис пожал его руку и спросил:

— Ну что, опять строишься?

— Так получается.

Гулбис молча оглядел стены, заглянул в сарай, где тоже работали люди, и заметил:

— Да, фундаментальная постройка. Отличный коровник будет. Ну, а как с остальным?

— По-разному, — ответил Юрис.

— Ты знаешь, район тобою недоволен — мало ржи посеял, — продолжал Гулбис.

Юрис вздохнул:

— Знаю. Но у нас, ей-богу, не такая земля… ведь это надо понимать. Мы посоветовались в колхозе с умными людьми — они уже годами знают эти поля, им виднее, что тут растет и что не растет. Я и сам в разных пособиях по агротехнике рылся. Приглашали и эзерлеясского агронома, он то же самое сказал. Нельзя такие вещи решать издали. Не по-хозяйски это, товарищ Гулбис!

— Ну, ты мне настоящую лекцию прочитал. Спасибо, — сказал Гулбис.

— Прости, — извинился Юрис, — но это такой больной вопрос, что о нем нельзя говорить спокойно.

— Обо всем нужно говорить спокойно, — сказал Гулбис. — От спокойного разговора толку больше. Это ты еще усвоить должен.

— Знаю, — ответил Юрис, — стараюсь, только не всегда получается.

В сущности, Гулбис с Юрисом сходились на том, что планирование сверху — вещь ненормальная. Более того — Гулбис считал такое планирование одним из главных зол, тормозящих развитие колхозного хозяйства. Из-за этого у них с Мареном доходило до настоящих столкновений. Еще вчера Марен упрекал Гулбиса за это.

— Но какое же это плановое хозяйство, если мы из кабинетов диктуем колхозам, что и сколько сеять? Абсурд! Это уже давно осуждено Центральным Комитетом, а мы все продолжаем по старинке. И добиваемся того, что колхозники вынуждены сами вредить себе. Нас за это бить надо. Пусть люди хозяйничают самостоятельно, тогда будет совсем другой результат.

Марен не выносил, когда ему прекословили и не подчинялись слепо. Председатель «Силмалы» безусловно был ему не по вкусу.

Юрис чувствовал это и старался понять, за что же первый секретарь не любит его? Разве он не видит, что Юрис старается поднять благополучие колхоза, отдает все свои силы, сам отказывается от многого, ибо сознает, что коммунист всегда должен брать на себя самое трудное. Неужели секретарь райкома не видит преданности Юриса идеалам партии?

Наверно, все-таки не видит. А то не было бы этого холодного тона, этих поисков «блох». И не читал бы Марен с таким удовольствием анонимные письма о Юрисе и слезливую жалобу Илмы Стурите на то, что член партии Юрис Бейка почему-то бросил ее, артистку, с ребенком. Она просила райком повлиять на Бейку, чтобы он вернулся.

— Скажи мне, — заговорил Гулбис, глядя в упор на Юриса, — что у тебя на самом деле с этой женщиной? Я к тебе приехал не из-за твоих посевов или строек, а потому, что хочу услышать откровенный ответ. Правду она говорит? Ребенок у нее от тебя?

— Не думаю, — ответил Юрис и, рассказав в коротких словах о своих отношениях со Стурите, закончил: — У меня есть жена, правда, еще неофициальная, но я люблю ее, и было бы смешно говорить о каких-то отношениях с другой женщиной. Это все, что я могу сказать. То же самое я скажу и на бюро.

— Все ясно, — промолвил Гулбис, бросив на землю окурок и втоптав его в грязь. — Заодно, может, зайдем в твою контору? Покажешь свое бумажное хозяйство, раз я уж тут…

Гулбис остался в «Силмале» до вечера. Они вместе с Юрисом обошли и объездили все хозяйство, побывали во всех клетях и коровниках, беседовали с людьми.

Когда Гулбис и Бейка заехали к Вилкупам, из коровника вместе с матерью вышла Дзидра, в резиновых сапогах и пестрой косынке. Луция Вилкуп, увидев председателя, отвела глаза и отошла в сторону, а Дзидра встретила приехавших открытым взглядом и смело пожала протянутые ей руки.

— Вот это та самая Дзидра, которую мы из Риги сманили, — сказал Юрис с улыбкой. — Уговариваем за новыми телятами ходить.

— Ну что, уговорят? — спросил девушку Гулбис.

Дзидра пожала плечами.

— Не решусь никак. Еще подумаю.

— Ну, чего там долго думать?! — сказал Гулбис. — Телят растить надо? Надо. Кому-то ходить за ними надо? Надо. Ну так что ж?..

— Я… немножко боюсь ответственности, — нерешительно сказала Дзидра и с интересом посмотрела на секретаря райкома. «Некрасив, — подумала она, — но глаза очень приятные… Смотрит так, словно уже давно знает тебя».

— А если поговорить начистоту? — спросил Гулбис Дзидру, посмотрев на нее именно так. — Вы правду скажите: ответственности боитесь или трудностей?

Дзидра покраснела. Она на самом деле боялась, что работа окажется чересчур трудной. Телятница… К этому слову горожанке надо было еще привыкнуть. И она покраснела еще больше.

— Не беспокойся, председатель, — улыбнулся Гулбис, — эта горожанка будет ходить за телятами. По глазам вижу. Она только переживает переходный период. А переходный период всегда труден. Правильно говорю я? — Он по-дружески протянул Дзидре руку, серьезно и просто сказал: — Поймите одно: телята для вашего колхоза теперь важнее всего. Не только для колхоза, но и для всей республики. Если будете хорошо ухаживать за ними, так заранее душевное спасибо вам за это. До свидания!