— Куришь? — спросил он.

— Когда-то курил, но бросил.

— Жаль, а то у тебя, наверно, были бы сигареты оттуда.

Он закурил, пустив дым к потолку.

— Как тебе все же пришло в голову податься обратно на «родину»? — спросил он с любопытством.

Бесчисленное количество раз Теодор читал это слово в презрительном смысле в газетах перемещенных лиц, но было странно услышать его с такой интонацией здесь. Теодор с недоумением посмотрел на своего родственника.

— А почему бы это не должно было прийти мне в голову?

— Ну, знаешь, — с умным видом усмехнулся Эгон и перекинул ногу за ногу. — Со мной ты можешь говорить откровенно. Да разве я не понимаю… пожить в свободном мире, а потом влезть в наш график… ну, знаешь, брат… это прыжок!

— Должен признаться, что я все-таки не понимаю тебя, — нерешительно сказал Теодор.

— Эх! — воскликнул Эгон. — Поживешь, так сам увидишь все прелести нашей жизни. Я на твоем месте не приезжал бы.

— Даже и тогда, если бы ты три года проработал в Шахтах, четыре года по двенадцать часов в день мыл автомобили? — Теодор понизил голос: — Был бы вынужден мыть в ресторане посуду, а затем целый год шататься без работы — жить на случайные заработки или на то, что подкинут сострадательные люди? Нет, должен тебе сказать, что это не легко.

Эгон недоверчиво смотрел на собеседника.

— И ты все это делал?

— Все, даже больше того, — подтвердил Теодор.

— Стало быть, не повезло тебе, — с презрением сказал Эгон.

Теодор пожал плечами:

— Может быть, и так. Только там многим не везет. Вернее, очень мало таких, которым везет.

Они с минуту молчали. Эгон, лихо пустив дым, спросил:

— А… а как же остальные? Те, что нажили дома, автомобили… посылают посылки в Латвию? Ведь им повезло!

Теодор улыбнулся:

— Кое-кому, конечно, и повезло. Я не отрицаю. Особенно тем, кто умеет на чужом горбу ездить. Но прислать посылку с мукой, консервами или парой брюк — это мог и я, это там стоит недорого и очень выгодно фирмам, которые этим занимаются. А что вы тут с мукой делать будете? Разве что попробуете, какова канадская пшеница?

И Теодор махнул рукой.

— Разговор не о муке, — сказал Эгон, — а о свободе.

Теодор смотрел на здоровое, загорелое лицо Эгона и не понимал, чего ему не хватает? Или, может, его кто-нибудь обидел? Он учится… а Теодору не удалось.

— Как бы ни было, — воскликнул он, — но тут родина! Ты этого не можешь понять, потому что не был на чужбине.

Эгон встал, подошел к окну, сунул окурок в цветочный горшок и уверенно сказал:

— Я все же не променял бы тамошние возможности на…

— …возможность мыть грязные тарелки? — спросил Теодор против воли с раздражением. Его вдруг зло взяло. — В самом деле жаль, что тебе не пришлось попробовать.

— Ну, я-то вышел бы там в люди, — сказал Эгон с вызовом.

Теодор молча взглянул на него.

— Теперь я знаю, что ветви зеленеют для тебя только на родине, — сказал он, чуть погодя. — Я знаю, как это, когда у тебя под ногами чужая земля, а над головой чужое небо.

Эгон усмехнулся.

— Очень поэтично. Ну да, ты ведь когда-то пописывал стихи.

Вошла Алине с посудой для завтрака. Она улыбалась, глаза ее светились.

— Ты не убегай, Эгон, — сказала она. — Позавтракаешь вместе с Тео. Поговорите.

— Мы уже поговорили, — ответил Эгон. — Мне нужно съездить в лавку. Может, сахару привезли. Вчера его не было.

И он выразительно посмотрел на Теодора.

— У нас его часто не бывает.

— Где Даце, мать? — спросил Теодор.

— Даце? В поле… еще на заре побежала, — ответила мать, наливая в стакан молока.

— Где это?

— За «Себрисами»… у обочины дороги.

— Поем и схожу туда. Спасибо за завтрак, мать.

Шестнадцатая глава

Осень приближалась, с каждым днем длиннее становились ночи, прохладнее и темнее вечера. По утрам траву покрывала холодная роса, но в полдень солнце грело так жарко, словно отдавало земле то, что недодало в дождливое и пасмурное лето.

Пунцовые, желтые и белые сверкали в садах яблоки. С полей Силмалы исчезли скирды ржи и ворохи яровых. Но картофель все еще лежал в земле, и зеленели поля сахарной свеклы.

Рано утром к Юрису в контору вошел коренастый парень в яркой рубашке, поздоровался и, неловко улыбнувшись, представился:

— Меня зовут Леон Зейзум. Я… из Риги. Насовсем.

Юрис вскочил и крепко пожал Леону руку.

— А, здорово! — воскликнул он так, словно давно ждал появления Леона. — Только один?

— Ничего не мог поделать! — признался Леон, с любопытством разглядывая нового председателя. — Прочесть такое письмо и не вернуться… просто нельзя.

— Знаете что, — деловито сказал Юрис, — мне нужно бежать на картофельное поле. Картофелекопалки у нас есть, только людей мало… приходится и самому за корзину браться. Идемте и вы! Это рядом, в первой бригаде.

И он увел Леона с собой.

Но через несколько часов в поле прибежала Анечка Рейнголд и сообщила, что дядю Юриса срочно вызывают к телефону. Как можно скорее.

— Должно быть, из района, — сказал Юрис Атису, бросая свою корзину. — Сейчас вернусь.

Действительно, звонил Марен.

— Завтра к десяти часам вы должны прислать грузовик в Лицены за помощниками. Приготовьте помещение и уладьте все остальное.

— Товарищ секретарь, — удивленно воскликнул Юрис, — нам никакие помощники не нужны!

— Как это вам не нужны?!

— Так, не нужны. Постараемся управиться сами.

— Что это опять за выдумки? — сердито спросил Марен.

— Мы решили, что обойдемся своими силами, — объяснял Юрис. — Для нас помощники очень невыгодны. Во-первых, у нас нет помещений, во-вторых…

— Во-вторых, вы хотите быть оригинальным! — язвительно перебил Марен. — Все колхозы берут помощников, а вам они, видите ли, не нужны! Может быть, вы решили оставить урожай под снегом?

— У нас тут прошлой осенью были помощники, — спокойно отозвался Юрис, — а картофель остался под снегом. Так что они вряд ли что-нибудь решают. Уж лучше мы поднажмем сами. Пускай люди привыкают к тому, что за них другой работать не будет.

На другом конце провода с минуту молчали. Затем раздалось приказание:

— Мне некогда с вами спорить. Одним словом, чтобы транспорт был. А за все остальное отвечаете вы.

— Машина у нас в Риге, — торопливо прокричал Юрис в трубку, весь покраснев, и передернулся. До чего противно…

— У вас ведь две машины.

— Шофер у нас один. Но это не имеет значения — нам некуда людей поселить, товарищ секретарь.

— Ладно, — сказал Марен, выговаривая раздельно каждое слово, — как знаете. Только смотрите, если у вас хоть одна картофелина или свекла в поле останется… вы ответите за это головой!

— Согласен, товарищ секретарь! — отозвался Юрис, повесил трубку и помчался обратно в поле.

А Марен со злостью сказал Гулбису, присутствовавшему при этом разговоре:

— Этот Бейка забывается. Черт знает что такое!

— Что же он сделал? — спросил Гулбис.

Первый секретарь не ответил, сердито отодвинул стул и сел.

— Не знаю, — сказал Гулбис, — мне кажется, что Бейка на правильном пути. Он медленно, но уверенно укрепляет под собой почву. Какой смысл метаться из стороны в сторону, где-то форсировать, а где-то оставлять огрехи и пробелы.

— Никто не велит ему метаться из стороны в сторону! — Марен прервал разговор — его вызвала Рига. Переговорив с Ригой и собираясь в Эзерлею, он мимоходом бросил Гулбису: — Придется заслушать на бюро… На днях я опять получил письмо.

— Анонимное, что ли? — язвительно спросил Гулбис.

— Ну и что с того?

— Ты мое мнение в этом вопросе знаешь. Это просто гадко. Как мы можем говорить о коммунистической морали, если сами поддерживаем подлость! В таких письмах по большей части лгут и сводят личные счеты. А мы рады предоставить трибуну: пожалуйста, гражданин аноним, мы не стесняем тебя — лги, интригуй, шантажируй, твои возможности не ограничены, ты ни за что не отвечаешь, ничего не должен доказывать! Моя бы воля, я бы их всех судил! Я бы их…