С голой придорожной березы поднялась воронья стая и с карканьем разлетелась во все стороны. Тугой ветер промчался над двором, а у Дзидры по спине пробежала дрожь. Скоро зима… На горизонте проясняется, но над лесом, наискосок, со стороны Таурене скользит темная снежная туча.

— Доброе утро, Дзидра! — воскликнула Инга, входя во двор. — Вот тебе текст. Завтра вечером первая репетиция. Нет, не зайду, тороплюсь. Должна еще повидать остальных и вовремя вернуться. Вот тебе — выучи! Завтра в восемь. — И, дав Дзидре листок с текстом, — они опять готовили устную газету, — Инга закрыла портфель и дружески кивнула: — Пока!

Она ушла быстрым, твердым шагом. В походке ее опять была крылатая легкость, а в глазах — энергичный блеск. При встрече с Ингой Дзидра всегда невольно заражалась ее бодростью и жизнерадостностью.

— До свидания! — помахала Дзидра Инге вслед.

У ворот Инга оглянулась еще раз и, затянув покрепче узел на клетчатой косынке, отозвалась:

— Будет снег!

Но в голосе ее не слышалось ни досады, ни грусти, скорее какая-то радость.

И Дзидра побежала в дом с листком своей роли в руке.

От Вилкупов Юрис повел Гулбиса к Гобе.

— Хочу показать тебе настоящую труженицу, — сказал он, когда они вышли из машины.

Перед дверью вертелась шустрая девчурка в резиновых ботиках.

— Здравствуй, Инесе, — сказал Юрис. — Мама дома?

— Мама в комнате плачет, — сообщила малышка.

Юрис сдвинул брови:

— Плачет? Почему? Что случилось?

— Ничего не случилось, — рассудительно сказала Инесе, поглядывая блестящими глазенками на чужого дядю.

— Так почему же мама плачет? — допытывался Юрис.

— Потому что она лижет ноги.

— Что? Что это значит? Кому?

— Коммунистам, — сказала Инесе с ударением.

— А кто это сказал, Инесе?

Инесе доверчиво посмотрела Юрису в глаза:

— В школе. Улдис Брикснис. И еще он говорил, что мама крадет и что ты, дядя Юрис, позволяешь маме красть потому, что она дает тебе деньги.

Юрис уставился на Гулбиса.

— Пойдем в дом, — сказал тот, — чего мы стали посреди двора.

Сразу же за дверью их встретила Терезе. Она, правда, не плакала, но веки и нос у нее были красные.

Марите обедала. Она отложила ложку.

— Садитесь, пожалуйста… вот стул, — поспешила предложить Терезе.

Гулбис уселся за стол против Марите и улыбнулся ей.

— Кушай, кушай, не бойся, не отнимем.

Девочка втянула голову в плечики и, прошептав: «Не хочется больше», соскользнула со стула и отнесла посуду на кухню.

Гулбис с интересом огляделся вокруг. Комната была очень скромная, но аккуратно прибранная. Только на углу суровой льняной скатерти расплылось большое чернильное пятно — видимо, работа Марите. Терезе повернула угол с пятном к другому концу стола.

— Ой, — пожаловалась она, — чересчур много чернил дома. И как раз гости!

— Послушайте, Терезе, — прямо спросил Юрис, — что случилось в школе? Нам Инесе говорила…

Тереза вздохнула и покачала головой:

— Я, наверно, не должна была свиней брать. Кому-то досадила этим.

— Как это понимать? — спросил Гулбис. — Как вы можете досадить тем, что вы работаете?

Терезе устало посмотрела на него.

— Не знаю, — тихо сказала она, — но, видно, так. А то не стали бы сочинять такое… Мне девочку жаль — мальчишка Бриксниса говорил ребятам, что ее мать крадет колхозное добро… каждый месяц по свинье на базар отвозит… — Она посмотрела на Юриса, запнулась, затем закончила: — А вы об этом знаете… половину выручки я вам отдаю…

— Видишь, что негодяй делает, когда его с должности снимают, — сердито сказал Юрис. — Такой не успокоится! Он всех грязью обольет.

— Девочка плачет, — продолжала Тереза, — не хочет завтра в школу идти. Вот беда!

— Тут дело совсем простое, — сказал Гулбис, — надо в суд подавать — за клевету.

Терезе испуганно махнула рукой:

— Нет, нет, только не это! Мне еще отомстят… боюсь. Уж лучше пускай свиней другой берет. Пускай сам Брикснис берет, если хочет!

— Терезе, что вы говорите! — возмутился Юрис. — Брикснис и не думает с колхозными свиньями возиться. У него своих хватает, ему только не нравится, что вы хорошо работаете. А главная его цель — не вы, а я. Я получаю половину выручки, я поддерживаю вас. В сущности, он хочет разделаться со мной. Вот и все.

— Знаешь что, — вдруг предложил Гулбис и с шумом отодвинул стул. — Где усадьба Бриксниса? Далеко отсюда? Пошли! До свидания, товарищ Гоба.

Брикснис только что зарезал и общипал пять жирных гусей, которых хотел завтра везти в город, а теперь собирался сходить в «Бугры». Может, у Межалациса еще залежалась бутылка с Мартынова дня.

Появление Юриса Гулбиса его неприятно удивило. Однако он не показал вида и, состроив приветливое лицо, пошел им навстречу.

— Добрый день, добрый день, товарищ председатель! — протянул он Юрису руку.

— Я из райкома партии, — начал Гулбис без обиняков, — приехал я к вам вот по какому делу: вы будто бы можете доказать, что свинарка Терезе Гоба потихоньку продает колхозных свиней, а деньги делит пополам с председателем колхоза. Так это?

Брикснис заморгал глазами, не соображая, что ответить. А секретарь райкома стоял перед ним и не сводил с него взгляда. Наконец Брикснис, запинаясь, пробормотал:

— Как?.. Что?.. Я ничего такого… Ничего не знаю… я ничего не говорил.

Из дома вышел мальчуган и выпучил глаза на приехавших.

— Это ваш сын? — спросил Гулбис.

— Да… мой…

— Послушай, Улдис, — обратился к нему Гулбис, — как ты смеешь говорить в школе, будто мать Марите Гобы воровка и что она лижет коммунистам ноги?

У Бриксниса по спине пробежали холодные мурашки. Но он бросился выручать сына:

— Это неправда, товарищ секретарь… это наглая ложь! Мой Улдис никогда такое не позволит себе… Ну, скажи, Улдис, что ты так не говорил!

— От кого ты такие разговоры слышал? — тихо, но строго спросил Гулбис мальчишку.

— Ни от кого он не слышал… — опять вмешался Брикснис. — Нельзя ведь все, что люди болтают, всерьез принимать.

Улдис исподлобья смотрел на Гулбиса. Затем взглянул на отца, и в глазах мальчугана легко можно было прочитать вопрос: «Что сказать?» Брикснис ткнул сына в плечо:

— Скажи, Улдис, что ты этого не говорил!

— Я этого не говорил, — раскрыл наконец рот Улдис, но в голосе его сквозили такая наглость и насмешка, что и Юрису и Гулбису стало не по себе.

— Хватит, — сказал Гулбис, — я очень не люблю, когда детей учат лгать, даже таких больших, как ваш. Так вот, гражданин, если не перестанете интриговать против Гобы или еще кого-нибудь, то будете иметь дело со мной. И даю вам честное слово — не обрадуетесь. Я не позволю клеветать на порядочных людей, зарубите себе это на носу!

Он резко повернулся и пошел прочь. Брикснис так и остался стоять, разинув рот. Юрис молча последовал за секретарем. Гулбис с раздражением сказал:

— С негодяями иначе нельзя. Надо давать сдачи. Мы слишком много позволяем им… слишком много! И обычно негодяи активны, а порядочные люди крайне пассивны, вот в чем беда! Они не пишут анонимных писем и жалоб, они молчат. Хотя бы та же Гоба — боится защитить себя, сидит в комнате и плачет.

Была уже глубокая ночь, когда секретарь садился в машину.

Крупные капли дождя били в стекла, бледные снопы света пробивались сквозь темную, как смола, ночь, когда машина, раскидывая во все стороны грязь, осторожно ехала через Большой бор.

Гулбис, нахмурившись, смотрел в ночь и думал о предстоящем заседании бюро.

Седьмая глава

В библиотеке состоялась первая читательская беседа о книгах.

Инга не признавала обычных читательских конференций.

Она пыталась найти новые пути. Ей очень хотелось, чтобы разговор о книге получился свежим и интересным, и она старалась добиться от читателей, чтобы они в самом деле говорили то, что думают. Такой разговор был бы и пропагандой книги.