Да, может быть, ты на самом деле слишком категорична в своих чувствах, в своих мыслях, Инга? Может быть, и нельзя требовать всего без компромисса, без скидки? Может быть, нельзя требовать так много? Может быть, и нечего расстраиваться, когда работа твоей комсомольской организации стала пустой, неживой формальностью? Нет, ты в самом деле чересчур смела и горяча в своих суждениях, Инга, — ведь возможно, что в других организациях все иначе, что у них все так, как надо, — живая, полная воодушевления работа, творческие споры, горячая инициатива, большие цели и юные волнения. Не может быть, что повсюду так, как в организациях твоего техникума.

От отца Инга унаследовала смелость и энергию. И пылкую любовь к правде. Энергия и смелость привели ее в далекую Силмалу.

Вторая глава

Почему-то именно в эту ночь Юрис Бейка особенно ярко вспоминал свои первые дни в Силмале. Может быть, воспоминания эти вызвала встреча с новой библиотекаршей. Ночь эта чем-то напоминала то время, когда он сам чувствовал себя, как эта девушка, только, конечно, гораздо хуже.

В пасмурный зимний день Юрис Бейка приехал в колхоз «Силмала». Дороги были занесены, райкомовский «газик», захлебываясь, пробивался по наезженной санями узкой колее. Тяжелое, застывшее небо навалилось на темный лес, серо-белые поля, на черневшие на равнине одинокие, заброшенные дома. Издали они казались необитаемыми, а окружавшие их голые деревья выглядели как ободранные метелки. Не видно было поднимающихся в воздух дымков — сырость теснила их вниз, рассеивала над землей.

Юрис Бейка, наморщив лоб, продолжал пристально смотреть вперед. На мгновение он устало прикрыл глаза. Виновата, конечно, противная погода — январь, а воздух сырой, словно в бане. Бейка порывисто выпрямился, стараясь прогнать усталость.

Через несколько километров «газик» застрял. Шофер молча достал лопату и принялся откидывать снег. Пассажиры — секретарь райкома Гулбис и Бейка, сменяя друг друга, помогали ему.

Когда они с трудом добрались до цели, уже наступал вечер.

В колхозной конторе, где на грязно-серой стене сиротливо висел плакат прошлогодней посевной кампании и на потолке в желтом свете керосиновой лампы шевелились тени, людей было совсем немного. И те собрались на час позже назначенного времени. Пожилые и совсем старые мужчины, женщины средних лет и всего лишь несколько девушек и юношей.

— Неужели в колхозе так мало народу? — Новый председатель обвел сумрачную комнату недоуменным взглядом.

— На собрания не ходят… Да и людей-то не больно много, — объяснил сидевший рядом с ним Себрис.

Когда Бейка решил оставить завод и поехать в далекий тауренский колхоз, он знал, что ему предстоит тяжелая борьба. Он знал, что в прошлом году в «Силмале» на трудодень выплачивали… семнадцать копеек деньгами и давали по сто пятьдесят граммов зерна. Он понимал, что прежнее руководство колхоза не только пустило по ветру хозяйство, но к тому еще превратило в пугало даже слово «колхоз».

Однако только теперь, в неуютной конторе, видя хмурые лица, на которых ясно можно было прочесть желание поскорей уйти, новый председатель по-настоящему понял, что тут происходит. Бейка почувствовал себя беспомощным. Есть ли во всем этом смысл? Можно тащить на себе возы, можно самому вырабатывать по две-три нормы, но что ты сделаешь с равнодушием, за которым, как за стеной, прячутся эти люди? Смотри, никто даже не слушает секретаря, кроме этого Себриса, а тот сидит тихий, задумчивый и временами только покачивает головой. Так и непонятно — соглашается он или протестует. У стены в полумраке шепчутся женщины… Э-э, милая, пускай болтают эти приезжие, такая уж у них работа. А нам от их разговоров ни холодно, ни жарко.

Сидя в кругу трепетного желтого света среди недоверчивых, равнодушных людей, Бейка изо всех сил старался придумать: что делать? с чего начать? что сказать?

Целых три дня он пробыл в районе и как мог подробно разобрался в делах колхоза. Он убедился, что положение катастрофично. Какие нужны слова, чтобы убедить этих людей в том, что все можно повернуть по-иному, что во всех бедах виноват не колхоз, а руководители, которые завели его в тупик? Что сказать, чтобы растормошить людей, вырвать их из оцепенения, пробудить в них желание засучить рукава и начать все сначала? Без уверенности в своих силах и шага не сделаешь к будущему.

«Может быть, я иду на риск, может быть, я не вправе бросаться обещаниями? Но надо же как-то добиться, чтобы в умах людей возникло реальное представление о плодах своего труда, чтобы рассеялось это страшное равнодушие!»

И новый председатель сказал:

— Я уверен, что в будущем году нам удастся платить до двух рублей на трудодень. Семнадцать копеек и два рубля — ведь это разница, не правда ли? И это только первый шаг, товарищи… Первый шаг!

Он надеялся, что его слова по крайней мере вызовут интерес. Но ничего не изменилось. Только несколько человек повернулось к столу, а откуда-то из темноты протяжный мужской голос довольно громко, так, что было слышно на все помещение, сказал:

— Еще подкинь! Побольше посули!

Юрису кровь бросилась в голову.

— Вы, товарищи, думаете, что здесь торги идут? Торговать уже нечем. Все расторговано, — не без раздражения заговорил секретарь райкома.

— Мы тут ни при чем! — сипло ответил кто-то.

Какая-то женщина злорадно воскликнула:

— При чем или ни при чем, а отвечай!

— Как бы ни было, а отвечать, как видите, приходится всем, — продолжал Гулбис, стараясь говорить спокойно. — Видно, мы миндальничали в свое время, допуская такие безобразия. Но ничего еще не потеряно. Партия учит нас…

— Старый председатель тоже партейный был, — перебила его на полуслове та же женщина. И, видимо, ободренная собственной смелостью, уже чуть ли не с издевкой закончила вполголоса: — Видно, хорошо все-таки в партии быть!

Наступила тишина, в которой не слышно было даже дыхания. Только шипела керосиновая лампа. И, опередив секретаря, который собирался было встать, Юрис вскочил и, мучительно подыскивая слова, воскликнул:

— По-вашему… негодяи, которые пролезают в партию с подлыми намерениями… коммунисты? Ну, нет! Ваш Мачулис в партии числился, но коммунистом не был. И его выгнали. Так рано или поздно выгонят всех таких, как он! — Юрис смотрел в упор на эту женщину, хоть она уже отвернулась, и, обращаясь к ней одной, продолжал: — Не верю, что вы не понимаете этого, — а спрашиваете. Почему вы спрашиваете?

Гулбис положил Бейке на плечо руку и, силой заставив сесть, перебил его:

— Из-за этого волноваться нечего! Спрашивать можно обо всем, о чем угодно. Как видно, гражданка чего-то не понимает.

Пока секретарь говорил, Юрис недвижно смотрел на серый стол, от злости у него сдавило грудь. Ведь ты добровольно оставил обжитый угол в столь привычном городе, с троллейбусами и световыми рекламами, с кино и театрами, с гладкими, чистыми улицами, и не ради корысти или личной выгоды по сугробам добирался к этому захолустью! Какая тут может быть выгода? Неужели женщина не понимает этого? И как еще понимает! Но она хочет кинуть в тебя комом грязи, встречает тебя с явной ненавистью. А ты ждал, что тебя встретят с хлебом-солью на серебряном блюде, похвалят за великодушие, за благие порывы… Так, так, товарищ Бейка, великолепно. Тебе, видимо, уже стало жаль самого себя. Бедняжка! Неженка, а не тридцатитысячник!

Новый председатель яростно стиснул под столом кулаки — ногти больно впились в ладони — и строптиво поднял голову.

Новая жизнь началась. Он чувствовал в себе странную пустоту. Нет, это был не страх. Быть может, неуверенность — и только.

По ночам он лежал подавленный впечатлениями, его беспокоил завтрашний день. Со скрипом и визгом били стенные часы. Он через силу ненадолго засыпал, и голова пылала от сотни тяжелых мыслей. Еще на рассвете он поднимался с постели, разбитый и угнетенный.