Там, где узкая проселочная дорога подходит вплотную к Мелнупите, не слишком крутой берег зарос ольхой, березками, орешником. Отстраняя ветви, Инга пробралась сквозь кусты и очутилась на небольшой сухой лужайке, она положила на землю книги и легла на траву. Жарко. Как смешно — ноги устали, точно у старухи. Отдохнет и пойдет обратно в Дом культуры. Она растянулась на спине, заложив руки за голову. Вверху, на ветвях, между листьями, зеленели гроздья орехов. На руку вполз муравей и словно обжег ее. Инга стряхнула его.

Это называется неудачей. Как тяжело, когда ты с таким рвением берешься за что-нибудь, а из этого ничего не получается. В горле застрял горький комок, а глаза наполнились слезами, и все вокруг потускнело, точно затянулось серой паутиной. Слезы потекли по вискам. Пускай. Никто не видит. Здесь хорошо. Можно побыть тут до темноты, чтобы не встречаться во дворе с Ливией и не отвечать ей на вопрос: «Откуда вы, Инга?»

Что делать дальше? Жить так до самой зимы, обслуживать четверых-пятерых читателей и получать зарплату? Разве для этого она ехала сюда? Как это ужасно, когда люди равнодушны. Нет на свете ничего хуже равнодушия. Культработница! У тебя сердце сгорает от желания сделать то, ради чего ты приехала сюда. Но если ты не в силах расшевелить людей, то напрасны твои старания. И если ты не сумеешь увлечь молодежь, которую тянет в город, то кому ты здесь нужна?

А пока неудача. Ты забралась в густые кусты, спряталась и с горечью ждешь, когда сядет солнце. Тебе стыдно вернуться с книгами. Ну, разве это не глупо? Конечно, глупо. Но люди всегда почему-то стыдятся своих неудач. Кого же ты стыдишься, Инга? Смазливой, самодовольной Ливии?

Инга села и провела рукой по глазам. Причесалась. Глупо лежать в кустах и хныкать. Она выбралась из кустов и пошла. Солнце уже опускалось на вершины высоких елей. У перекрестка она свернула на дорогу, у которой стоял столб с табличкой «С/х артель «Силмала». На окруженный стройными ясенями и дубами двор Скайстайнов медленно возвращались с пастбища коровы. Тут была самая большая ферма, на ней работали три доярки. Одна из них — мать бригадира Рейнголда, тихая, ласковая, работящая женщина. Она как раз встречала скотину. Инга спросила ее, как найти председателя, и доярка позвала маленькую быстроглазую девочку со светлыми косичками, похожими на мышиные хвостики.

— Анечка, покажи тете комнату председателя.

Анечка, не сказав ни слова, обошла дом, поднялась на увитую диким виноградом веранду, вошла в просторные темные сени, в которых Инге ничего не было видно, и, открыв первую дверь, объявила тоненьким голоском:

— Вот комната дяди. Только его самого нет.

— Нет! — разочарованно воскликнула Инга, остановившись на пороге.

— Он, наверное, с нашим Атисом копает.

— Это далеко отсюда?

— Недалеко, — так же спокойно объяснила Анечка. — Внизу сразу за садом. Около баньки.

Закрывая дверь, Инга не удержалась и заглянула в комнату. Очень большое, залитое закатным солнцем помещение, но какое-то необжитое.

— Отведешь меня туда?

— Отведу, — откликнулась девочка и, соскочив со ступенек веранды, засеменила по дороге к саду. У густой живой изгороди, отделявшей сад от двора, она остановилась и ткнула пальчиком в Ингин пакет.

— Что у тебя тут?

— Тут? Книги.

— Книги? — повторила девочка и живо спросила: — С картинками?

— Нет, Анечка, без картинок, — улыбнулась Инга.

Малышка опять засеменила вперед по большому саду. Сад полого спускался вниз, за ним маячила маленькая серая банька, а за ней зеленел заросший камышом пруд. Около пруда двое мужчин в майках и трусах работали лопатами.

Инга нерешительно остановилась, а девочка побежала к ним.

— Тут одна чужая тетя, — защебетала она, — у нее есть книги, только без картинок.

Бейка выпрямился, смахнул со лба волосы, посмотрел на девочку и засмеялся:

— Без картинок? На что они нам?

Затем он повернул голову и увидел Ингу.

— А, это и есть та тетя! Но какая же она чужая! Ты, Анечка, проводи ее в сад, знаешь, туда, к скамейке, и посидите там, в «беседке», я сейчас приду.

Когда он чуть погодя пришел в «беседку», под листву исполинской липы, вокруг которой росли густые кусты диких роз и жасмина, он был уже одет и на ходу приглаживал волосы.

— Я оторвала вас от работы, — виновато сказала Инга.

— Ничего, — махнул рукой Юрис. — Мы с Атисом решили побаловаться у пруда. Надумали рыбу разводить.

К левому виску у него прилип комок ила. Юрис, видимо, не заметил этого.

— А я, — начала Инга, — пошла сегодня в наступление с книгами… только потерпела поражение. Вот они… книги без картинок. Тащу их обратно. Вот и к вам зашла. В конце концов, нигде не сказано, что председателям летом нельзя книг читать.

— Да, особенно в косовицу, на валке, — весело засмеялся Юрис, — очень удобно!

— Я понимаю, — сказала Инга, глядя на забрызганный грязью висок Юриса. — Начинаю сомневаться, нужна ли я вообще тут кому-нибудь…

— Ну, ну, — он слегка нахмурился, — вы это что?

— Я приехала сюда работать, а пока слоняюсь как неприкаянная, — тихо сказала Инга. — Мне кажется, что я тут совсем лишняя…

— Глупости, — он серьезно посмотрел ей в глаза и по-дружески улыбнулся. От этой улыбки у Инги на душе стало теплее. И она неожиданно для самой себя взяла носовой платок и просто сказала:

— Позвольте, я вытру вам висок… грязь прилипла.

— В самом деле? — Он наклонил голову. — Спасибо. Это у пруда.

И он стал рассказывать ей, что они решили вычистить и расширить пруд, чтобы развести в нем карпов… А рыба — это чистые деньги, которые так нужны хозяйству.

— Если б вы знали, как нам нужны деньги, — сказал Юрис и принялся чертить на земле веткой. — Иногда я ночами не сплю, все думаю, где бы раздобыть денег. О, если бы у нас были деньги! Тогда бы вы посмотрели. Честное слово… — Он вдруг осекся, бросил ветку и встал. — Пойдемте в комнату. Вы впервые у меня, а я даже не пригласил вас в дом.

В большой, полупустой, теперь уже темной комнате Инга постояла у двери, пока хозяин не достал спички и не зажег настольную лампу.

— Проходите сюда и садитесь, — пригласил он. — Мы сейчас организуем ужин.

Инга вдруг почувствовала, что очень проголодалась. Еще бы — ведь она, кроме оладий утром у Вилкупов, весь день ничего не ела.

— Ладно, — решительно сказала она. — Несмотря ни на что, мне все же хочется есть.

— В таком случае, вы будете жить, — улыбнулся Бейка, — это точно. Ага, вот и ужин.

В комнату вошла мать Рейнголда с большой миской дымящейся вареной картошки. За ней следовала Анечка с миской поменьше.

— Мамаша, — сказал Бейка, — у меня гостья…

— Знаю, знаю, — отозвалась она, ставя миску на стол. — Кушайте смело, у меня картошки полный котел. Сейчас простокваши принесу.

— Да разве мы такую миску одолеем? — спросила Инга.

— Подумаешь! — воскликнул он. — Это только для затравки.

И он наложил Инге на тарелку гору картошки и творога со сметаной.

— Мне приличия ради теперь надо бы сказать, что это слишком много, — пошутила Инга, глядя на огромную порцию, — но я, ей-богу, все съем.

Он громко рассмеялся.

— Тогда я вам еще добавлю.

Удивительно, как хорошо с этим чужим парнем, словно ты знакома с ним уже годы. Вот бывает так — встретишь случайно человека, и при первом же знакомстве тебе кажется, будто у вас с ним что-то общее. Другому ты не расскажешь того, что расскажешь ему, с другим ты не почувствуешь себя так свободно и непринужденно. С глубоким интересом ты слушаешь, что он говорит о себе, и когда ты начинаешь говорить сама, то и не замечаешь, как рассказываешь все о своей очень недолгой жизни. Даже о том, чем ты обычно не делишься ни с кем. О том, что любишь и что ненавидишь, о своем дяде, красном стрелке, и о приятельнице по техникуму, которая не признает советскую литературу, и что тебе в школе было стыдно носить очки и не нравится носить их и сейчас, хотя и надо было бы… И что ты очень любишь стихи, только не анемичные, в которых поэт блуждает как в тумане, и трудно понять, что он хочет сказать, а сильные, ясные, пламенные…