Пахнет утренней свежестью и росой. В зеленоватом сумраке по дорожке от клети неслышно прибегает кошка Мурка и садится у ног Инги. На яблоне около дома уже столько полуспелых плодов… — . Яблоко отрывается от ветки и шуршит в высокой траве. Еще пахнет белым табаком, который Виолите посадила на клумбе.
Инга идет к воротам и садится на изгородь. Мурка покорно бредет за ней и, прыгнув на столб, усаживается рядом с Ингой, проводит несколько раз лапкой по мордочке, затем начинает внимательно следить за крышей клети, где, под стрехой, чиликает проснувшаяся ласточка.
Все, все еще спит. Безмолвие обняло землю длинными, сонными руками, и она почти не дышит. Только еле слышно шелестят деревья. И от этого тишина кажется еще глубже. Но если прислушаться, то можно уловить, — не уловить, а скорее почувствовать, — как в этой тишине растет трава, набухают и распускаются почки, зреют плоды. И ты знаешь, что с каждым мигом все ближе и ближе ярко-багряный восход солнца, что вот-вот настанет миг, когда иззелена-розовый небосклон загорится пламенем — и наступит новый день.
Инга сидит на изгороди и ждет этой минуты с волнением, какого еще никогда не испытывала. В ней что-то бродит, клокочет, мучает ее. Инге хочется куда-то идти, что-то делать. Это и понятно — по правде говоря, она ведь ровным счетом ничего еще не сделала тут. Приехала, вытерла на книгах пыль, научилась сгребать сено и выдала в библиотеке две книжки. Что же ей сидеть и ждать, пока пройдет лето и кто-нибудь захочет в осенний вечер почитать роман? Ну нет!
Инга так порывисто соскакивает с изгороди, что Мурка с испугу прыгает за ней в мокрую траву. Отряхивая с лапок росу, она выбирается на тропинку и укоризненно смотрит вслед Инге. Иди, иди, если тебе охота мочить ноги в этой противной росе! Осмотрительно петляя, Мурка уходит к дому, садится на сухое место и старательно моется. Потом начинает ждать, пойдет или не пойдет хозяйка доить корову?
А Инга, взяв сандалии в руки, бредет по обочине дороги, по пустому белому клеверу, радуясь, что роса обмывает ей ноги. И ей кажется, что только в это утро она впервые увидела лицо мира, в котором живет. Она идет и восхищается всем, что ей попадается на глаза: мелкими гроздьями таволги, которые провожают ее, выстроившись в ряд на меже, серым ольховым кустом, который ласкает ее мягкой мокрой веткой, и широким гнездом аистов на дубе под пригорком.
Инга садится на красноватый камень, очень гладкий и круглый. Около него кустиками растут белые и розовые кошачьи лапки. Рядом чернеет широкая полоса вспаханной недавно трактором залежи.
Небо над темной дугой бора уже пылает. Инга знает, почему ей все кажется таким прекрасным, — она здесь уже не гостья. Она уже начала жить тут. Все, что окружает ее, теперь тоже ее.
— Ого! Откуда это вы в такую рань? — воскликнул Дижбаяр, встретив Ингу во дворе Дома культуры. В руке у него была удочка. Он шел на реку. — Сегодня ведь воскресенье.
— В такое дивное утро не спится, — ответила Инга, не останавливаясь. — Вы ведь тоже на работу.
— Попытаюсь поймать щуренка на уху…
Инга вошла в библиотеку. Тут было душно. Она распахнула настежь окно. На полках жались друг к другу книги, немые, покинутые. Печальные. Инга принялась отбирать книги, увязала их в два пакета и вышла из комнаты. Ливия, вытряхивая в окно простыни, крикнула ей:
— Вы что, ночевали тут, товарищ Лауре?
— Да, — отозвалась Инга, уходя по двору, и Ливия в недоумении пожала плечами. Она не понимала, зачем Инга потащила с собой столько книг?
Когда Инга вошла в «Вилкупы», хозяин с хозяйкой как раз садились завтракать. В комнате, как и на дворе, не было никакого порядка — Луции все было некогда: она ходила за двенадцатью коровами, считая и собственную, варила на своих трех откормков, кормила десятка два кур и много цыплят. По двору ковылло еще с десяток серо-белых гусей. На огороде грядки заросли мокрицей и лебедой — всюду Луция должна поспевать, а у нее всего-навсего две руки. Дочери в Риге. Они, правда, работают там, но это не значит, что не ждут из дома яичек, куска масла и бидончика со сметаной. Все это очень кстати, когда живешь на голых камнях.
Вилкуп встретил Ингу любезно. Он был рад любому гостю, с которым можно было бы поболтать и узнать что-нибудь новое.
— Гостья как раз к завтраку пришла, — усмехнулся он. — Милости прошу, к столу! Луция, чего это ты замешкалась… тащи свои оладьи!
— Спасибо, я уже поела, — отказывалась Инга. Но ее заставили сесть за стол и отведать оладии со сметаной.
Луция за едой молчала. Она, в противоположность своему мужу, была очень неразговорчивой. Это была худосочная женщина с широким лицом и острым носом. Казалось, она все чем-то недовольна, и Инга чувствовала себя очень неловко. А Вилкуп с невозмутимым видом поддевал вилкой коричневые оладьи и, поливая их сметаной, с удовольствием отправлял в рот.
— Берите смело, — подбадривал он гостью, — яички у нас свои. Мука-то, правда, из Риги… Когда ездим в гости, привозим. В прошлом году у нас пшеница уродилась, точно свиная щетина, да и ту бодяк загубил. Вон эту возьмите, она лучше прожарилась.
— Сметану положите… кто же оладьи сухими ест, — безразлично проговорила Луция и снова замолчала. Зато хозяин не переставал расспрашивать Ингу об ее родителях и о том, как ей пришло в голову уехать из Риги в совсем незнакомую сторону, интересовался, столуется ли она у Себрисов или ест свое, длинно и пространно рассказывал про своих дочерей, из которых одна работает парикмахершей, а другая ходит за пятилетним ребенком в какой-то семье, где все работают.
— Молодым в деревне сидеть нечего, — говорил Вилкуп. — Чего они дождутся? Там хоть какая-то копейка обеспечена… поработаешь две недели — и получай. И сходить есть куда — и клуб, и кино, нельзя же требовать, чтоб молодой человек сидел, как барсук в своей норе. Берите смелей оладьи… Это только баловство… молодой человек должен поесть как следует. Луция, налей барышне молока!
Наконец Инга отодвинула тарелку, поблагодарила и взяла свои книги.
— Я ведь знаю, что теперь самая страдная пора, — обратилась она к хозяину, — некогда ведь… но все-таки… я думала, выпадет дождливый день… или же вечером… Может быть, возьмете что-нибудь почитать?
Вилкуп разгладил ладонью свои седоватые усы и посмотрел на книги, которые Инга положила на стол.
Луция, собиравшаяся с грязной посудой на кухню, остановилась на полпути, бросила на Ингу короткий невыразительный взгляд и молча вышла за дверь.
— У нас с вами, милая барышня, ничего не выйдет, — усмехнулся Вилкуп и, порывшись в ящике стола, достал оттуда табакерку. — Что нам с книжками делать?.. Они для тех, кому время девать некуда. А мы со старухой носимся весь день сломя голову… сами видите, помочь некому, а в хозяйстве одна работенка другую подгоняет, только поспевай…
— Но все-таки случается свободная минутка, — пыталась убедить его Инга. — Я подыщу вам что-нибудь интересное… хотя бы, например, вот эту…
Инга подала Вилкупу «Времена землемеров» в сильно потрепанном переплете, но старик только махнул рукой:
— Не надо! Не надо!
— Вы никогда не читаете? — чуть ли не с отчаянием спросила Инга. — Не может этого быть! Да разве можно совсем без книг?.. Ну, попробуйте, возьмите эту — тут очерки про север… интересно!
— Ты, дочка, их другим понеси, — наставительно сказал Вилкуп, свертывая папироску. — Нам теперь не до твоего севера… нам бы с хозяйством управиться.
Он гостеприимно проводил Ингу вместе с книгами. В сенцах его позвала Луция:
— Иди же, помоги котел снять! До свидания! — коротко ответила она прощавшейся Инге.
Неудача. Инга крепко стиснула губы и быстро пошла к воротам. Зачем она начала именно с Вилкупов? Но ничего. Это только начало.
Она пошла в усадьбу «Бугры», где жили Межалацисы.
Название этой усадьбы оправдывалось двумя буграми, между которыми она лежала. По первому из них пробегала узкая, обсаженная кленами дорога, исчезавшая во дворе, за которым она, минуя скотный двор, опять выбегала, уже мимо старых ветел, и, поднявшись на другой бугор, спускалась по пологому склону, вдоль поляны, к лесу.
