Хой заметил старого Дьема еще издали, тот прогуливался среди высоких стройных мелий, знакомая сутуловатая фигура, неизменная трубка в зубах. Правда, сегодня дядя приоделся, и этот костюм выглядел на нем странно, темно-серые брюки, желтая сорочка и резиновые тапочки делали его похожим скорее на официанта, чем на учителя. Хой сошел с велосипеда.

— Здравствуйте, дядя!

— А, это ты! — воскликнул Дьем, несколько смущенный. — Куда путь держишь?

— Я, дядя, принес вам лекарство от печени, — с улыбкой произнес Хой условленную фразу.

— О, ты?! — Старик с изумлением уставился на племянника. — Как же это ты оказался… О!..

Дьем долго еще удивленно качал головой и тряс руку племяннику.

— Вы давно укрываетесь в этой деревне?

— Да ведь они буквально мне житья не дают! Однако не те теперь ищейки пошли! Подумай только, — старик затянулся и, многозначительно округлив глаза, продолжал: — ну разве будет недурная собой женщина, и к тому же знающая грамоте, набиваться ко мне в прислуги? Я решил проверить и заявил ей, что не смогу платить, так она согласилась работать бесплатно, за одно только содержание! Тут и дураку станет ясно, что она подослана специально!

Хой кивал, поддакивал, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Сколько людей посчитали бы сейчас за счастье иметь стол и крышу над головой!

— Но что бы они ни придумали, меня не перехитришь! — Дьем заулыбался, не вынимая трубки изо рта. — Ладно, отойдем немного в сторонку, поговорим, а то здесь слишком близко к дороге, могут увидеть.

Они молча пошли рядом, слышно было только, как трещала шестерня велосипеда на холостом ходу. Старик задумчиво дымил трубкой. Петляющая между фруктовыми деревьями тропинка, по которой они шли, тянулась вдоль речушки Толить, а вернее сказать, это была просто грязная канава, заросшая водяными вьюнками и болотной чечевицей. У небольшого деревянного моста они остановились.

— Вчера из Хюэ опять пришла телеграмма, приглашают приехать туда.

Хой снял шляпу и с удовольствием подставил лицо едва уловимому ветерку, оживившему солнечные зайчики под деревьями.

— Я слышал, что Комацу привязался к вам.

Дьем опасливо огляделся вокруг.

— А, чепуха! Институт японской культуры пригласил меня на работу. Своего рода способ дать мне понять: мы, мол, были с тобой предельно вежливы, хотели по-хорошему, не посчитались даже с полицией, а ты все ломаешься, так что потом не взыщи! Тебе известно, что военная полиция снова арестовала доктора Куанга?

Дьем зажег потухшую трубку, затянулся и бросил взгляд на Хоя.

— А может быть, мне все-таки съездить в Хюэ, может, что-нибудь из этого и получится? Правительство Чан Чонг Кима явно долго не протянет, но нужно использовать момент. Хотя бы для того, чтобы успокоить господ японцев и выиграть время. Увидишь, пройдет несколько месяцев, и американцы с англичанами одержат победу, боюсь, как бы с ними не явились к нам французы, чтобы вернуть прошлое. Видел, что произошло в Сирии? Я уверен: нашей земле предстоит еще немало бед!

Старик опустил голову, в каждой черточке его лица явственно ощущалась усталость.

Хой сказал тихо, но решительно:

— Нет, дядя, вам нужно перебираться «туда». Обстановка сейчас осложнилась, тянуть больше нельзя. Арестуют вас — потом будем локти кусать!

— Ты думаешь? А как по-твоему, найдется для меня дело в военной зоне?

Старик прищурился и, не дожидаясь ответа, закивал.

— Пожалуй, действительно нужно ехать! Я ведь могу кое в чем помочь. Недавно я очень внимательно перечитал военный трактат Сунь-цзы…. Было бы хорошо, если бы ты поскорее устроил мой отъезд. Меня ведь и здесь уже отыскали, вчера какой-то подозрительный тип все разнюхивал что-то возле чайной. И староста тоже на меня косится.

— Прямо сейчас, наверное, не получится. Вы бы не смогли переждать где-нибудь до вечера?

— До вечера можно.

— Тогда до встречи… В половине седьмого я приду за вами на набережную, в сквер у Музея древней культуры. Как вы на это смотрите?

— В половине седьмого? Хорошо. Я к этому времени постараюсь уладить кое-какие свои дела.

— Вы уедете, а как же Нган?

— Ничего, она ведь уже взрослая. Вызову из деревни племянницу Тыть. Она за ней присмотрит. А Лок ведет себя смирно, из дому не выходит. К тому же иногда он рассуждает так, будто он снова в здравом уме.

— Ну, я пошел. До вечера.

Старик запыхтел трубкой.

— Знаешь, — весело проговорил он, — когда Наполеон умер, у него в кармане нашли томик Сунь-цзы! Выходит, в Европе тайком учатся у нас, азиатов!

Он повернулся и, ссутулившись, зашагал среди фруктовых деревьев.

Жара стоит такая, что, кажется, даже пахнет гарью. На дороге, что ведет к кокосовому рынку, нога по лодыжку утопает в пыли. Со стороны Кхамтхиена, тарахтя, движется вереница повозок, доверху груженных тяжелыми мешками. Обливаясь потом, несчастные кули с трудом тащат их через колдобины и рытвины, ухватившись за вихляющиеся оглобли. Несколько вооруженных японских солдат с плетками в руках и штыками у пояса суетятся вокруг обоза. Порывистый ветер поднимает облака густой пыли, в которой тонут и повозки, и люди.

— Рис везут!

И как только люди видели этот караван в добрых два десятка повозок, тотчас же все смолкало. Было только слышно, как скрипят деревянные колеса, как натуженно и хрипло дышат кули. На тротуарах, толпились неизвестно откуда явившиеся, почерневшие, иссохшие люди с всклокоченными волосами, с тонкими костлявыми руками. Запавшие глаза смотрели жадно, пристально на эти чудесные мешки с рисом.

Но вот в голове обоза произошло какое-то замешательство. В мгновение ока огромная толпа плотным кольцом окружила передние повозки. Солдаты забегали, засуетились, посыпались удары плеток. Те, кто ближе стоял к повозкам, отпрянули либо попадали на землю, но тут же подбежали десятки других и тянули руки к мешкам. Чьи-то костлявые ноги ступали по чьим-то телам, в воздухе замелькали корзины и кошелки. Солдаты, замыкавшие обоз, спешили на помощь. На винтовках засверкали штыки, но толпа продолжала расти. Раздался выстрел. Толпа загудела.

— Стреляют!

Выстрел послужил как бы сигналом для голодающих, и они бежали сюда со всех сторон: из проулков, пустырей, от мусорных куч и неизвестно еще откуда. Плотным кольцом, будто муравьи, облепили обоз обезумевшие от голода люди. Они лезли к мешкам с воплями и визгом, толкая друг друга, царапаясь, кусаясь, падая, уползая и снова кидаясь в толпу. Те, кто оказался на земле, изо всех сил старались выбраться, поднимая над головой кто куцый веник, кто дырявую корзину. Одну повозку удалось опрокинуть, оглобли уставились в небо. Из толпы вырвался истошный вопль. Замелькали сумки, кошелки, сброшенный кем-то сверху мешок тяжело шлепнулся на землю. Из распоротых мешков хлынули белые струи риса, падая на землю, зерна смешивались с пылью. Из соседних лавок выскакивали люди с корзинами, спеша подобрать эти драгоценные зерна. Толпа запрудила всю улицу, гудки автомашин слились в один пронзительный вопль. Началось что-то невообразимое.

И вдруг толпа раздалась, люди бросились врассыпную. Лавочники поспешно закрывали двери. В глубине улицы показались стальные каски солдат с винтовками наперевес. Они бежали со стороны казармы Намдонг. Взлетели в воздух корзины, мелькнул даже какой-то мужчина, нелепо размахивая руками. Японцы с ходу врезались в толпу, щедро раздавая удары и пинки, отгоняя людей, которые продолжали тянуть руки к льющемуся из мешков рису. Какой-то солдат долго и безуспешно оттаскивавший растрепанную женщину от мешка, принялся исступленно колотить ее подкованными ботинками, пока она не свалилась на землю. А рядом мальчишка в наброшенной прямо на голое тело рваной мешковине судорожно собирал с земли и бросал в корзину горсти риса, а потом вдруг бросился бежать сломя голову.

Немало времени понадобилось солдатам для того, чтобы навести порядок, наконец обоз разобрался и, гремя на ухабах, двинулся в путь под охраной разъяренных, красных, распаренных японских солдат. Пожалуй, не было ни одной повозки, откуда не исчез бы хоть один мешок. Обоз удалился, а на земле остался десяток неподвижных тел, скорчившихся в пыли. А тут же ползали какие-то несчастные, выбирая из земли случайно оставшиеся зерна.