— Тебе незачем ехать туда. Уже поздно, на улицах полно патрулей. В тот день, когда ты стрелял в Кама и я потом отпустила тебя домой, я себе места не находила!

Фи поднялась со стула.

— Ты, наверное, проголодался. Посиди немного, я сейчас сварю тебе яички. Всего пять минут.

Потом он ел, а она сидела рядом и молча смотрела на него.

— А соседи не станут плохо о тебе говорить? — спросил Донг.

— Пусть себе говорят, если им хочется. Но сейчас кругом такое творится, что им не до этого.

Фи улыбнулась своей особенной улыбкой, в которой были и вызов и грусть:

— Я хочу задать тебе один вопрос… Только скажи мне правду, не вздумай врать! Ты меня не разлюбишь?

— С чего это ты вдруг?

— Прости… Я столько видела плохого в жизни! Но ведь ты не такой, правда?..

Слезинка поползла по щеке Фи, она смахнула ее и продолжала:

— По правде сказать, я ведь жила неплохо, с детства не знала нужды, получила образование… Но радости у меня в жизни было мало. Я только с виду такая бойкая! Жила без близких, без друзей, не было человека, который по-настоящему понял бы меня. Разве что мама, но она слишком слабый человек. А когда я ушла из семьи, стала все решать за себя сама. Может быть, поэтому мне ничего от людей не нужно и я ничего не боюсь. Одного я хочу — искренности и чистоты! И отчего это в жизни столько скверного, злого, столько подлости! Никогда, слышишь, никогда не обманывай меня! Что бы ни случилось, будь со мной откровенен. Если окажется, что и с тобой нужно притворяться, то лучше умереть!

Фи вытирала слезы и улыбалась своей лукавой улыбкой.

— Если мы будем жить вместе, ты еще узнаешь, какая я выдумщица!

Никто и не ожидал, что развязка, которой давно ждали в Ханое, наступит так скоро — пришло сообщение о капитуляции Японии. Многие задавались вопросом, что это за атомная бомба и почему американцы сбросили эту бомбу, сравняв с землей два огромных города, в то время когда японцы уже признали себя побежденными…

В то утро над Хиросимой появилось звено американских «летающих крепостей», самолеты почти сразу же развернулись и улетели. Полагая, что угроза воздушного нападения миновала, в городе дали сигнал «отбой», и вот тут внезапно налетел еще один самолет, который и сбросил бомбу на несколько сотен тысяч вышедших из укрытий людей. В небе вырос чудовищный смертоносный гриб. Вот как это произошло… Помните об этом, люди!

Небо затянули облака, над Озером Возвращенного Меча веял легкий прохладный ветерок. Появились первые признаки осени.

Тоан, задумавшись, шел по набережной, как вдруг над самым его ухом раздался смех.

— О каких прекрасных вещах задумался музыкант, что не замечает ничего вокруг?

Тоан обернулся:

— А, Ву! Да ни о чем, просто иду на Персиковую, там у меня урок музыки.

Ву неторопливо, вразвалку зашагал рядом с Тоаном. Искоса взглянув на него, он усмехнулся и прищурил глаза.

— Ах, на урок музыки! С букетом роз! Ты счастливец.

Тоан смущенно улыбнулся и покраснел.

— Да нет, это я для одного родственника моей ученицы. Он тяжело болен и много пережил… А ты куда?

— Сам не знаю куда. Ищу кого-нибудь, с кем можно бы выпить чашечку кофе.

— Ну что ж, тогда пошли посидим, у меня есть еще полчаса.

— Ты подаришь мне целых полчаса!

Они подошли к лоточнице, подававшей кофе прямо на улице, и уселись на табуреты под ветвями капока.

— Ты слышал, что император объявил капитуляцию? — спросил Ву.

— Но это достоверные сведения?

— Видимо, да. — Ву пососал трубку, выпустил дым и улыбнулся. — Нужно снова ждать больших перемен в верхах. Хотелось бы мне знать, чем теперь займутся все эти господа, которые подвизались на политической арене! Кажется, они ищут связей с Вьетминем.

У Тоана от удивления расширились глаза.

— Неужели?!

— Вот та-ак! — насмешливо протянул Ву и добавил уже серьезно: — Сдается мне, что дело идет к финалу, дорогой друг. Очень скоро все прояснится. Никто не может сказать, что будет через несколько дней на том месте, где мы с тобой сейчас сидим. Все ждут, когда Вьетминь заявит о себе, но они пока медлят.

— Да-а-а! — удивился Тоан.

— А ты, мне кажется, по-прежнему самый счастливый человек на свете! Ну ладно, пойду в редакцию узнать, нет ли чего нового. Поговаривают, что наместник нашего обожаемого императора намеревается подать в отставку и сдать полномочия так называемому Политическому комитету Северного Вьетнама. Забавно: эти провалившиеся актеры все еще торчат на сцене, точно они не замечают, что публика уже покинула зал.

Они поднялись и попрощались.

— Я желаю только одного — чтобы опустили наконец занавес и прекратили эту осточертевшую всем комедию.

Ву ушел, бормоча что-то про себя. «Черт возьми, я все витаю в облаках и даже не знаю, что творится вокруг!» — с досадой подумал Тоан.

Все газеты, вышедшие семнадцатого августа, напечатали крупным шрифтом сообщение Ассоциации служащих, призывающее жителей Ханоя принять участие в митинге «в поддержку независимости», который состоится на площади перед городским театром.

После переворота, совершенного японцами, Ханой привык к такого рода митингам. Люди собирались на площади, выслушивали очередную речь какого-нибудь должностного лица и молча расходились по домам. Однако последние месяцы, когда вся японская военная полиция была брошена на розыски организаций Вьетминя, все собрания в городе были запрещены. И вот снова митинг!

Часам к четырем на площадь перед театром собралось несколько десятков тысяч человек. В начале улицы Чангтиен и по краям площади цепочкой растянулись солдаты охраны порядка с винтовками на ремне. На площади, в толпе, рыскали солдаты и полицейские, ни разу еще во время митинга «в поддержку независимости» не было столько солдат и столько винтовок. Казалось, устроители этого митинга хотели продемонстрировать силу власти, они словно давали понять, что правительство «не позволит кому бы то ни было сеять смуту». В толпе шептались, будто сегодня впервые публично выступят представители новой власти, что якобы будет говорить даже посланник Бао Дая, который привез с собой из Хюэ новейшие постановления «правительства».

Фи пришла с группой учениц, надевших ради сегодняшнего митинга белые ноны, изящные национальные платья и нарядные белые шаровары. Рядом стояли рабочие с авторемонтного завода «Авиа». Сегодня на митинг собрались представители всех возрастов и профессий, и все они смешались в одну большую толпу, только служащие государственных учреждений стояли отдельно — они окружили деревянную трибуну, сооруженную перед входом в театр. На мачте над трибуной развевалось знамя: три красные полосы на желтом фоне — точно гадальные палочки. Наверное, император Бао Дай позаимствовал их у какого-нибудь предсказателя судьбы для своего «знамени независимости», когда японцы произвели переворот.

Фи вертела головой, она смотрела то на трибуну, то на людей, стоящих рядом с ней. На трибуне уже собрались ораторы и устроители митинга. В европейских костюмах, накрахмаленных сорочках, при галстуках, они с важным видом расхаживали по трибуне. Фи рассматривала толпу, надеясь отыскать Донга. Куда же он делся? Она знала, что сегодня он непременно должен быть здесь. Но разве в такой массе людей его найдешь!

Несколько молодых полицейских, желая, видимо, обратить на себя внимание хорошеньких девушек, прохаживались в толпе, у каждого был настоящий черный револьвер, не то что у французских блюстителей порядка, которые хранили в кобуре табак.

Пришло время начинать митинг. Мужчина с черным галстуком-бабочкой подошел к микрофону и, проверяя, постучал по нему пальцем: «Алло! Алло!»

И вдруг над толпою взметнулось красное полотнище, оно развернулось и медленно поплыло над головами. Красное знамя с золотой звездой в самом центре толпы! А потом вдруг возникли второй, третий — десятки алых флагов развевались на площади!

Фи выбросила вверх правую руку и громко крикнула: «Да здравствует Вьетминь!» Девушки рядом с ней подхватили: «Да здравствует Вьетминь!» В группе рабочих ремонтных мастерских кто-то поднял большой красный флаг. Девушки-ученицы бросали вверх ноны, поднимали сжатые кулаки, а некоторые даже прыгали от радости. А Фи кричала что было сил: «Да здравствует Вьетминь! Да здравствует Вьетминь!»