— Книга о Перворожденных? — не отвечая на мою просьбу, спокойно спросил он. — Мириам любила ее читать.

— Вы это намеренно сказали? — вспыхнула я. — Хватит упоминать мою маму.

— Не хотел вас ранить, госпожа. Извините, — чуть промолчав, Томас Клифф решил меня удивить: — Я никуда не уйду, пока не добьюсь вашего доверия.

— Ультиматум? — с вызовом произнесла я.

— Упрямство, — пусть он и склонил голову почти сразу же, я успела заметить тронувшую мужское лицо улыбку.

— Ладно, — махнула рукой и положила книгу под подушку, чтобы ее не касались прямые лучи лунного света. — И что такого вы собираетесь мне рассказать, чтобы я изменила свое мнение о вас?

Лениво спросила я, скрестив руки на груди. Томас смотрел на меня слишком пристально, и это вынудило поёжиться. Уже который раз в его присутствии мне не по себе.

Может он обладает какой-то невиданной силой и прямо сейчас пытается прочесть мои мысли, чтобы потом передать их Эру? Глупости. Одного только прошлого разговора с ним, где я назвала Песчаный Замок тюрьмой, было бы достаточно для узурпатора, чтобы пересмотреть свое отношение ко мне.

— Не рассказать, потому что слова имеют малую силу — а показать.

— Что именно? — насторожилась я, нетерпеливо ожидая ответа.

— Ту часть замка, где уже более двадцати лет никто не живет.

Да он издевается! Подслушал мой дневной разговор с няньками, а теперь решил поиграть в благодетеля.

— С чего вы взяли, что мне это будет интересно? — перешла в наступление я. — Убедите меня. Найдите хоть одну причину, Томас. Я слушаю.

— В той части Песчаного Замка когда-то жила Мириам.

— Пусть, — не показывая всех тех, чувств, что во мне вызвали его слова, я оставалась непоколебима. — Но как это докажет вашу преданность?

— Я покажу вам места, о которых не знают ни ваши наставницы, — он выдержал паузу. — Ни Эр Лихх.

— Вы хоть понимаете, как это звучит…

— Понимаю, — перебил он. — Есть вещи, о которых вы имеете право знать, и которые должны увидеть собственными глазами.

— Например? — мне не хватало воздуха.

— Забытую галерею сенсарий. Там есть портрет Мириам, он пострадал, как и многие другие, но их сумели восстановить… думаю, вы имеете право узнать, как она выглядела. И как выглядели другие сенсарии, до нее и вас.

Небеса! А ведь Томас Клифф даже не подозревает, что я знаю о чем он говорит. И как именно пострадал портрет моей матери, я тоже знаю. Она сама его порезала! Из-за того, что с ней сделал Эр.

— Что еще? — я едва сохраняла самообладание от картинок, что снова встали перед глазами. — Что еще вы хотите мне показать?

— Место, где похоронена Мириам.

Невозможно обмануть таинственных хранителей Черты и перейти границу.

Невозможно, и я почти смирился. Вернее, временно отказался от этой идеи, потому что Лея из Третьемирья, однажды возникшая перед воротами форта из ниоткуда, захлестнула меня собой. Затопила. Проникла под кожу глубже, чем черные воды миррора.

Или, правильнее сказать, что это сделала сенсария? Мать? Что обитает в Песчаном Замке в самом центре Сорры последние сто дней.

Ровно сто. И я знаю это не потому, что отмечал прошедшие дни в календаре. Отнюдь. Но тому внутреннему счетчику, что отмерял время без нее, противится было невозможно.

Осуждая Максимуса столько лет, я беспрестанно думал о том, как он мог быть настолько недальновидным и даже слепым в плане государственных вопросов?

Как мог не различать обмана советников перед носом? Как не замечал собственных ошибок, что едва не привели к Авенту к страшному концу?

А в итоге, я оказался точно таким же как он. Порок отца, черта за которую я не мог его простить, которую не мог понять, как выяснилось, передалась по наследству. И я даже не знаю, кому повезло больше, мертвецу или мне?

Авента, замерзшая и погребенная подо льдами не имела ни одного шанса выкарабкаться. Ее правитель — Максимус Рейн, окруженный подхалимами и стервятниками, что с азартом растаскивали останки погибающих земель, выбирал лишний раз не осведомляться о том, как идут дела.

Ведь зачем это делать? На нас же никто не нападет. Черту охраняют джинны, а Третьемирье намного слабее нас, даже обескровленных и слабых.

Но он не понял, не рассчитал того, на что способна природа и как страшен ее гнев.

А Доминика Рейн, его супруга и наша с Лексом мать, чуткая, неисправимо ведомая почему-то решила стать тенью отца. Бесполезным было твердить ей о вакууме власти, когда она, глядя в окно отказывалась замечать снежную пелену и все более частые скопления недовольных людей у стен Ледяного Утеса.

Одно дело, когда правитель — пешка, или глупец. Но Максимус, не был ни тем, ни другим.

Пороком отца было упрямство. И сейчас, я как никогда ощущал невозможность бороться с этой чертой. Сидящей слишком глубоко, вшитой в нутро.

Перед смертью он напоминал мне капитана тонущего, некогда великого корабля, что смирился со своей судьбой и не собирается бороться с наполняющей каюту водой. А ее все больше, она все холоднее. И одним только Небесам было известно, что та самая вода, что лишит Максимуса Рейна жизни будет черного цвета.

Мне было восемь, когда я нашел миррор. И стоило ребенку открыть для себя его дары, потустороннюю силу, как я решил попросить. Загадать вслух желание: чтобы все стало хорошо. Потому что снег и льды — это плохо, крики под окнами дома и люди с горящими палками — это плохо, подслушанные разговоры взрослых — тоже были о чем-то сулящем неприятности для нашей семьи.

И черные воды пообещали исполнить мое желание. Не сказав когда, не объяснив как.

Я должен был сохранять связь, приходить регулярно. Позволять черной воде напитывать тело силой. И когда я наконец получил в дар ручную Тьму, что обняла второй кожей, миррор прошептал, что сегодня все решится.

Только я не ожидал, что решением будет смерть отца — сошедшая с моих рук, сотворенная Тьмой. И, что вслед за ним уйдет и Доминика Рейн. Мягкая, уязвимая и преданная мужу до последнего. Единственным утешением, слабым и жалким, было то, что Лекс в тот день был далеко от Ледяного Утеса.

До конца не осознавая, что произошло, я смотрел останки дома моей семьи и ощущал, как ненависть заполняла каждую клеточку. И как бесконечный холод, что пропитал эти проклятые земли добрался и до меня. Окутывая, замораживая, лишая всех желаний.

От моих рук только что погибли отец и мать, еле спаслись обитатели замка и идти им пока некуда. С лица земли исчезла история и наследие правящей семьи. И это как-то нужно будет объяснить Лексу.

Хуже быть не могло.

Услышав мою надежду на то, что худшее позади, из руин Ледяного Утеса прямо на моих глазах, камень за камнем, вдруг поднялась высокая башня. Истрёпанная, со сломанной крышей… и она стала моим могильным камнем. Напоминанием о дне, когда исполнилось загаданное мной когда-то желание. Страшным, невообразимым способом.

Ребенок не мог предвидеть ловушки. Не мог предсказать, что, отдавая часть себя черным водам, станет вечным пленником невидимой тюрьмы из боли и сожаления.

А я был обязан рассмотреть в глазах своей жены ее истинное намерение. Так же, как и разобрать послание в словах джиннов, что называли ее Матерью.

Должен был докопаться до правды прежде, чем надевать на нее венец. Разузнать все, а не поверить в то, что на мою голову вдруг свалилась милость провидения.

Когда Лея исчезла, я, по глупости, решил дать ей время. И не на долго смирится с ее выбором, чтобы потом непременно вернуть. Ведь иначе быть не могло.

Бессонная, потому что спать я не планировал, и невозможно длинная ночь почти закончилась, первые лучи рассвета коснулись горизонта. И я отправился в Третьемирье, уверенный в том, что Лее больше негде быть.

Но дом был пуст. Как и сад. Пустовал так же погреб и крохотный чердак.

Где она?!

Разум шепнул, что прямо сейчас мне нужно уйти вместо того, чтобы обыскивать дом. Отступить и дождаться ее возвращения в форт. Только этот слабый голос заглушала неутолимая жажда, больше похожая на пульсирующую рану.