Задумал раз Хамыц пойти в поход,
Который должен был продлиться год.
На этот раз его сестра Сатана
Отъезду воспротивилась нежданно.
Но пренебрег герой ее советом,
Пошел искать своей судьбы по свету.
Сайнаг-алдар тотчас забил тревогу,
Узнав, что враг пустился в путь-дорогу.
С собой доспехи он в дорогу взял,
Хамыцу он навстречу поскакал.
В ущелье узком тесно двум врагам,
Лицом к лицу они столкнулись там.
Бой закипел жестокий и горячий.
Кому из них грозила неудача?
Озлоблены сражающихся лица,
И тело раскаляется Хамыца.
А в это время в зеркале Сатаны
Все отразилось — и моря, и страны.
Чтоб отвратить слепой судьбы немилость,
Сатана в страхе небесам взмолилась:
«Пусть снег, который выпадает за год,
В единый день заполнит дно оврага,
Пусть иглами мороз алдара колет
В ущелье узком до смертельной боли».
Заволокло внезапно небосвод,
И хлопья снега превратились в лед.
Мороз ударил, ветер стал крепчать,
Кора земная начала трещать.
Сайнаг-алдар от холода такого
Весь задрожал, сказать не в силах слова.
Едва дыша под снежной пеленою,
Как жалкий трус, он убежал от боя.
Стальной Хамыц мороза не боялся,
Он от него сильнее закалялся.
Земля такого снега не видала,
Не разобрать под снежным покрывалом,
Что на дворе — день или тьма ночная.
Хамыц же мчался, песни распевая,
Он несся быстро по сугробам снега,
Не уменьшал стремительного бега.
А конь дышал, сугробы растопляя,
Ему вперед дорогу пролагая.
И вот сквозь тьму и снежные бураны
Доехал он до солнечной поляны.
Вокруг поляны — снежных гор громады,
А на поляне — летний день прохладный.
Оттуда веет аромат прелестный,
И тут же конь пасется неизвестный,
Его дыханье воздух согревает,
Лишь фыркнет конь — сугробы снега тают.
А рядом — нарт застыл от удивленья —
Лежала туша свежая оленья.
Сомнение напало на Хамыца:
«Быть может, это все мне только снится».
Он всю поляну молча исходил
И, осмотревши, про себя решил:
«Я уберу убитого оленя.
Должно быть, и хозяин в это время
Появится. И мы тогда вдвоем
Полакомимся жирным шашлыком».
Он снежной пылью руки быстро вымыл,
Нож из-за пояса проворно вынул.
Но лишь дотронулся он до оленя,
Как над деревьями сгустились тени.
«Что ждет меня? Спасение, удар ли?» —
Подумал нарт. И вдруг явился карлик.
Он выскочил из-под оленьей кожи
С Бицента Дыченагом очень схожий.
Но вот Хамыц узнал его. Не враг,
Пред ним был сам Бицента Дыченаг.
«Откуда ты?» — спросил тот удивленно
И посмотрел на нарта благосклонно.
Все рассказал ему Хамыц могучий:
Про бой с алдаром, про мороз трескучий,
Про то, как он сквозь снежные бураны
Добрел до этой солнечной поляны,
Как изумлен был тишиной отрадной
И воздухом столь свежим и прохладным,
Как он увидел лошадь на поляне,
Оленью тушу в утреннем тумане.
Как, не застав здесь ни одной души,
Он удивился, но тотчас решил:
«Я уберу убитого оленя.
Должно быть, и хозяин в это время
Появится. И мы тогда вдвоем
Полакомимся жирным шашлыком».
И как в тот миг, когда он нож свой взял,
Пред ним хозяин ласковый предстал.
С улыбкою ответил Дыченаг:
«Мы встретились, и это — добрый знак.
Оленем я займусь. А ты, дружок,
За топливом скорей сходи в лесок».
Вот топливо Хамыц заготовляет,
С деревьев ветки, по одной, срывает
В сторонку складывает их и снова
В лесок идет он за запасом новым.
Тем временем вечерний час настал.
Оленя Дыченаг освежевал,
Хамыц успел разжечь костер прекрасный.
Тут Дыченаг, нанизывая мясо
На вертелы, сказал Хамыцу: «Жалость!
Так не изжаришь шашлыков и малость.
Ты больше топлива не мог собрать?»
И он деревья начал вырывать.
И от деревьев, вырванных с корнями,
В костре огромном запылало пламя.
Когда шашлык уже румяным стал,
Он кошелек свой кожаный достал.
Был кошелек узором перевит
И позументом золотым расшит.
Он целую семью оттуда вынул:
Жену, и сына, и двух дочек милых.
К огню поближе он их посадил,
И стол отдельный им соорудил.
И досыта он накормил свою
Поистине волшебную семью.
А после ужина в лучах заката
Свою семью вновь в кошелек упрятал.
Оставшееся мясо разделил он,
Как полагалось, на две половины.
Хамыца охватила вдруг тревога,
И доли мяса не хотел он трогать.
И он стоял как бы завороженный,
Семьей необычайной восхищенный.
Хотел спросить, хотел вопрос задать, —
Но он не знал, с чего же речь начать?
А Дыченаг спокойно наблюдал,
Как бедный нарт взволнованно дышал.
Но, наконец, он сжалился над ним
И произнес: «Что хочешь, побратим?»
«Нигде в печали не найду я места,
Коль дочь твою не назову невестой.
Другого нет желанья у меня.
Коль скажешь «нет», то жить не стану я».
Его спокойно слушал Дыченаг
И, выслушав, ему ответил так:
«Одумайся, иль встретишься ты с горем.
Наш род обидчив и к тому же вздорен.
Не терпят и упрека наши девы
И погибают вмиг от вспышки гнева.
Коль ты не сможешь с нею быть смиренным,
От первой ссоры дочь умрет мгновенно».
Хамыц дал клятву быть к ней благодушным
И всевозможным прихотям послушным.
Тут Дыченаг достал свой кошелек,
Семью свою чудесную извлек
И старшей дочери промолвил твердо:
«Отныне ты — невеста нартов гордых.
И радоваться сердцем не тебе ли?»
И заиграл он на своей свирели.
И на его таинственный призыв
Афсати сын, дремучий лес забыв,
К нему примчался на рогах лосиных,
Причудливо изогнутых и длинных;
Сын Бардуага с высоты небесной
Спустился вниз на бороне чудесной,
Он ехал вместе с младшим сыном солнца,
Что восседал на спицах длинных солнца.
Они все трое, дружно как умели,
Играли в такт на золотых свирелях.
И на поляне начали кружиться
В веселом танце звери все и птицы.
Стекался люд со всех концов земли.
С подарками донбетры подошли.
Все танцевали, пели, веселились,
И люди в симде быстром закружились.
С утра до ночи, с ночи до утра
Не прекращалась чудная игра.
Усталости не ведали они,
Не потухали праздника огни.
И, наконец, с предутренней зарей
Отправились веселые домой.
И сам Хамыц уехал на рассвете
И девушку увез с собой Бицента.
Назвал ее Хамыц своей женою.
Никто не знал из нартовских героев,
Что был в кармане дом ее желанный.
Об этом знала лишь одна Сатана.
