– У тебя получится, – повторила Маккензи. – Я выросла в Салеме. Мои мама и тетя – члены местного ковена. Они проводят чтения в задней комнате семейного магазина, который они купили исключительно из-за его близости к лей-линии. Я провела свое первое чтение для клиента, когда мне было шесть лет. Как только Годбоул открыл свои двери, я поняла, что буду поступать.

– Это должно быть подбадривающее напутствие? – нахмурилась Делейн.

– Нет. – Маккензи закатила глаза. – Я хочу сказать, что я подала заявление на раннее зачисление. Я прошла собеседование. Я написала потрясающее эссе. Но нет никаких гарантий, что у меня есть все необходимое, чтобы шагнуть между мирами. Многие кандидаты отсеиваются после первого семестра. А ты? Ты могла оказаться буквально где угодно, а стипендиальная комиссия определила тебя в университет Хау. Это значит, что-то внутри тебя подсказывает: твое место здесь. Может быть, в большей степени, чем все остальные.

Звук разбившегося стекла привлек внимание обеих. Адья стояла в центре комнаты, ковер вокруг ее ног был усеян осколками. Зеркало лежало лицом вниз, оловянные розочки блестели на свету.

– Простите, – сказала Адья, быстро моргая. – Просто в зеркале было что-то такое.

– Что-то, – повторила Делейн. – Лицо.

– Да, – сказала Маккензи, не впечатленная. – Твое. Ты смотришь в это зеркало с тех пор, как я пришла сюда».

– Не мое. – Адья отодвинула зеркало подальше от себя. – Это был мальчик. – От того, как она это сказала, от ее напряженного голоса у Делейн застыла кровь. Она снова подумала о ветхом дереве, о лице мальчика в темноте. О том, как он распался под порывами ветра, появился и исчез в мгновение ока. Она провела ладонями по руке, пытаясь вернуть тепло под кожу.

– Дело в том, – сказала Адья, все еще разглядывая ручное зеркало, словно ожидая, что оно отрастит клыки и бросится на нее, – я думаю, он умирал.

У Колтона Прайса был тщательно продуманный распорядок дня. Он выглядел так: шесть тридцать три. Утро. Среда. Он стоял в подвале своего пустого семейного таунхауса со штангой в руках и заканчивал последний подход. В плоском отражении настенного зеркала его черты лица были суровыми и бледными. Он моргнул, отгоняя мысли, и аккуратно положил гири на стойку для гантелей, разминая затекшее плечо.

Он просыпался каждый раз на рассвете в пять тридцать, без будильника, хотя все равно заводил его на всякий случай. По понедельникам, средам и пятницам он тренировался. По вторникам и четвергам – бегал трусцой. Вниз вдоль Шарля. Под обвисшими ветвями деревьев. После тренировки он готовил коктейль. Затем принимал душ под струей холодной воды в ванной комнате на третьем этаже, вода стекала по спине, а радио со своего места на мраморном столике транслировало классическую музыку.

Классическую, а не рок, кантри или топ-40, потому что он вырос на Генделе и Чайковском и потому что иногда, когда он был очень напряжен, инструментальная музыка была единственным, что снимало напряжение в его груди. Когда с этим было закончено, он одевался, заправлял постель с милитаристской точностью, которую требовала от него няня, когда он был еще маленьким и буйным, и спускался вниз, чтобы приготовить яичницу. Легкую, с цельнозерновым тостом и стаканом апельсинового сока.

Его распорядок дня был доведен до совершенства, и каждое утро он делал одно и то же.

Именно поэтому он знал, что это необычное утро.

Откуда он это знал, неясно, но с тревожной ясностью понимал, что что-то должно произойти. Он чувствовал, как время утекает из-под его ног, слегка покачиваясь, как будто оно тоже не знало, что делать с переменами. Термостат выключился, и в подвале стало прохладно. На его коже выступил холодный пот. Он не взглянул на часы. Знал, что сейчас шесть тридцать семь.

У него всегда было потрясающее чувство времени. Когда Колтон перемещался между мирами, ему казалось, что он набирает в рот воды. Его легкие были полны и тяжелы, тело холодело. Ноги пронзали иголки, делая их бесполезными, пока он не перейдет на другую сторону. Считал секунды. Страх перед каждым бесконечно малым тиком. Гиперосознание того, как долго он не дышал.

Это был прискорбный результат утопления.

Он надел свою толстовку и хлопнул в ладоши раз, два, три раза, чтобы согреться. Его кровь была ледяной в венах. В икрах жгло от воздействия молочной кислоты. Было шесть тридцать восемь.

Наверху раздался звонок в дверь.

Слишком рано для гостей. Что-то в нем сжалось. Выключив свет, он поднялся по лестнице, перелетая по две ступеньки сразу, зашел в фойе и распахнул дверь, чтобы впустить незваных гостей.

На пороге стоял Марк Микер, потный под своей холщовой курткой. Микер был маленьким и жилистым, склонным к нервным тикам и чрезмерному размахиванию руками. Выпускник Годбоула напоминал Колтону крысу – одни подергивания и усики. В целом безобидное, но такое существо, которое с радостью полакомится вашими останками, как только представится возможность. Поскребывая ногами по коврику, Микер шагнул внутрь, не дожидаясь приглашения.

– Ну конечно, – сказал Колтон, засунув руки в карманы, – проходи.

– Небо сегодня странно пахнет. – фыркнул Микер в ответ. Он потянул за край своей кепки. – Как перемены. Ты чувствуешь запах?

– Нет, – ответил Колтон, хотя и почувствовал его.

– У Апостола к тебе претензия, – сказал Микер, проведя пальцем под носом.

– Мне все равно, – уперся плечом в стену Колтон.

Микер оскалился, широко расставив руки в позе «ты что, издеваешься надо мной». Это была их обычная рутина. Микер заикался. Колтон послушно играл роль скалы, непреклонной и холодной.

– Тебя должно это волновать, – сказал Микер. – Поскольку он держит твои яйца в руках. – Колтон снова почувствовал, как его тянет в глубине души, как земля ускользает из-под ног. Если бы Лейн была здесь, он бы спросил, что она слышала, о чем шептались в углах. Но тени в комнате складывались в особенно грозные узоры, которые подчеркивало восходящее солнце, а Лейн была где-то в кампусе, возможно, втыкала булавки в куклу с его именем.

Эта мысль заставила его нахмуриться, а нахмурившись, он заставил Микера сильнее сжать руки.

Часы на запястье Колтона пискнули: ненужное напоминание; он знал, что уже шесть сорок пять, и сказал:

– Самое время для моего коктейля.

– Что? Прямо сейчас? – вытаращился на него Микер.

– Пойдем. – Колтон направился по коридору, шаркая носками по мрамору. – Или не иди. Мне все равно.

Кухня была широкой и светлой, выложенной черно-белой плиткой. Он достал из холодильника запотевший пакет молока и отмерил три чашки в блендер. Затем последовали остальные продукты, выложенные в аккуратном порядке: половина ложечки протеинового порошка; замороженная клубника с бананом, нарезанным тонкими круглыми кружочками, ложка капусты. Микер достал из внутреннего кармана пальто свернутую папку из манилы и расправил ее на столешнице. Колтон посмотрел на нее боковым зрением.

– Что это?

– Это… – Микера перебил звук жужжания блендера. Они смотрели друг на друга через всю кухню, пока блендер превращал замороженные фрукты в жидкость. Колтон убрал палец с кнопки. Звук исчез.

– Извини, – сказал Колтон, совсем не чувствуя сожаления.

– Это отчет о вскрытии Перетти, – возмущенно закончил Микер. – Небольшое домашнее задание для тебя.

Телефон Колтона пискнул, сигнализируя о приходе сообщения.

– Не интересует, – сказал он, проигнорировав файл и посмотрев на свой сотовый.

– Не по желанию, – ответил Микер.

– Все по желанию.

Сообщение было от Хейса. Колтон засунул телефон обратно в карман спортивных шорт.

– Так уж получилось, что сегодня мне не хочется выполнять работу Апостола.

– Никто не спрашивал о твоих желаниях, Прайс. – Улыбка Микера была такой же дерганой, как и все остальное в нем. – Ты сделаешь то, чего от тебя ждут.

Колтон прислонился к стойке и сделал глоток своего коктейля. Он не оставил блендер включенным достаточно долго, и консистенция была слишком густой.