Вдали от общежитий, кафе и аудиторий она, наконец, почувствовала себя свободной, отключив свой имплант. В их взаимном одиночестве было негласное общение, легкая тишина, которую она редко находила с кем-то еще. Она читала. Нейт слушал музыку. Они не разговаривали. Несколько раз она подумывала о том, чтобы выспросить у Нейта больше информации о стене, но это казалось ей нарушением доверия – нарушением негласного пакта, который они заключили.

Поэтому она оставила все как есть.

– Алло? – Маккензи щелкнула пальцами перед ее лицом, и Делейн запоздало осознала, что не услышала ни слова из того, что сказали ее подруги. – На нас лежит моральная ответственность, Лейни, – настаивала она. – Спроси Прайса о стене.

В сумерках Делейн свернулась калачиком на мягких подушках дивана в гостиной Колтона, луна прижалась к стеклу. Колтон сидел прямо напротив нее, его длинные ноги были раскинуты по дивану, их части тела почти сплелись. Большую часть ночи она провела, делая вид, что ничего не замечает.

– Мы с Адьей ходили в Святилище несколько недель назад. – Она заглянула в позаимствованные записи, слишком остро ощущая призрачное прикосновение его ноги к своему бедру. – Твое имя было на стене.

Колтон не поднимал глаз от своей книги.

– Я его там написал, – сказал он.

Шелест перелистываемой им страницы разносился по всему холодному дому. Прежде чем Делейн успела подумать об этом, она сказала:

– Я написала свое имя рядом с твоим.

Бездонная темнота взгляда Колтона переместилась на нее.

– Да?

– Это что-нибудь значит для тебя?

Мышцы на его челюсти напряглись.

– Я не знаю, – медленно сказал он. – А должно?

Она слишком поздно поняла, как это прозвучало. Будто она студентка младших курсов, влюбленная в него. Тоскующая и любвеобильная, вырезающая свои инициалы на стволе дерева. Записывая его имя в тетрадь. Огонь запылал на ее щеках.

– Просто Нейт сказал, что стена – это что-то вроде списка мертвецов, – поспешила сказать она. – Это невероятно пугающая мысль, и я не была уверена, есть ли реальная причина, по которой вы все написали там свои имена. Может быть, это что-то вроде братства?

Она была так близка к тому, чтобы начать бредить, и отчаянно желала, чтобы этот разговор был стерт из памяти обоих.

Сидя на диване, Колтон не шевелился.

– Нейт Шиллер?

– Да. Ты его знаешь?

– Мы были друзьями, – сказал он. Затем добавил: – Тебе не следует с ним разговаривать.

Она убрала ноги, свесив их вниз к полу.

– Почему?

– Во-первых, – сказал он, повторяя ее движения, – этот парень в двух шагах от того, чтобы начать рассказывать о плоской Земле. Он считает, что все вокруг заговор.

– Так, значит, ты говоришь, что он ошибается, – надавила Делейн. – И вы все не делали ставки на то, кто может оказаться трупом?

– Я говорю, что не думаю, что тебе стоит проводить с ним время. – Колтон прижал тыльные стороны ладоней к глазам.

Подгоняемая вспышкой негодования, Делейн поднялась с дивана. Колтон сделал то же самое, возвышаясь над ней в свете ламп гостиной.

– Ты должен был помогать мне с уроками, – выдохнула она, – а не управлять моей личной жизнью.

– Я не пытаюсь ничем управлять, – возразил он. – Я просто даю тебе дружеский совет.

– Совет? – Ее голос поднялся на октаву. – Отлично. Ну тогда давай я его выслушаю.

Колтон заколебался, в горле у него запершило.

– Нейт Шиллер не тот, кому следует доверять, – сказал он наконец, медленно выбирая слова. – Он опасен.

Когда Колтон вернулся домой после того, как провалился под лед, мать назвала его противоестественным.

Противоестественно, что маленький мальчик провел несколько ночей один в зимнем лесу и вернулся обратно живым и невредимым. Неестественно то, что он весь день молча смотрел перед собой. Неестественно то, как он просидел всю ночь и не заснул.

Она уехала, оставив Колтона горничной и няне, в доме, заставленном коробками. Несколько недель он сидел один в своей комнате и судорожно стирал холод с кожи. Закутавшись в одеяло, мальчик дрожал так сильно, что стучали зубы. По утрам он смотрел мультфильмы. Вечером он читал. В промежутках наблюдал за письмами от адвокатов по бракоразводным процессам, лежащими на кухонном столе.

Однажды субботним утром, когда тишина стала слишком напряженной, он сделал себе сэндвич с арахисовым маслом и картофельными чипсами на ржаном хлебе и отправился на кладбище. Одинокий маленький мальчик на заднем сиденье одинокого желтого такси, задыхающийся от запаха сигаретного дыма.

Апрельский день был светлым и ярким, и он плакал на земле, под которой был похоронен его брат. Шайба, которую он взял с собой, прислонена к надгробию Лиама, на фоне пучка желтых астр. Его сэндвич, надкушенный дважды, лежал забытый в траве. В груди сохранялось ощущение пустоты. Между ребрами исчезла жизненно важная часть. Никогда в жизни он не чувствовал себя так горестно.

За двадцать один год жизни на земле он понял, что был человеком, от которого все уходили. И все же здесь была Лейн. Она стояла в его доме. В его мавзолее молодости. В его ковчеге призраков. Ее мир был миром утренних кофеен и поздних библиотечных вечеров. Теплый, структурированный и яркий. Ей было слишком холодно здесь, в этом пустом доме с пустыми стенами и пустым мальчиком.

Он не ожидал, что она вернется. Не после прошлой ночи. Не после того, как они все закончили. Но она стояла здесь, ее лавандовые волосы были собраны в пучок. На стене отцовского кабинета распахнула широкие, калейдоскопические крылья бабочка.

Впервые за долгое время дом не казался могилой.

– Я сама себя впустила, – сказала она, когда он продолжал стоять в дверях. – Надеюсь, это не страшно.

Под ее левым глазом было пятнышко золота. Красное пятнышко на переносице. Он не мог придумать ничего более подходящего.

– Все в порядке. – Он сжал пальцы до хруста в костяшках. – Не каждый день кто-то вламывается в твой дом, чтобы нарисовать бабочек на стене.

– Я не вламывалась, – запротестовала она. – Ты сказал мне, что у меня есть действующее приглашение.

Он подпер плечом дверной косяк.

– Неужели я это сказал?

Она исказила лицо в ответ, соскребая излишки краски с лотка.

– Да. Я решила сделать тебе сюрприз. Посчитала, что это подходящая комната, – на прошлой неделе я видела все принадлежности, сложенные за дверью.

В его кармане зазвонил телефон, уже в третий раз за час. Он не обратил на него внимания, слишком занятый разглядыванием золотых, красных и коричневых цветов, заливающих пространство, где висели похвальные грамоты его отца в рамочках.

Все остальные ушли и не вернулись. Но Лейн вернулась.

С кисточкой в руке Лейн начала ерзать в тишине.

– Если это совсем не то, что ты хотел, – сказала она, – ну, в таком случае я могу перекрасить.

– Это идеально, – заверил он ее. – Я не хочу, чтобы ты что-то меняла.

Она отступила назад и осмотрела свою работу, положив руки на бедра. Брызги краски капали на ткань. Молча он присоединился к ней у стены. Долгое время они стояли бок о бок в свете желтой малярной лампы, не разговаривая. Колтон изучал бабочку и думал о метаморфозах. О медленном погружении под воду, холодную и окутывающую, и возвращении обратно в виде чего-то нового. Чего-то странного.

Чего-то, что родная мать могла бы оставить в прошлом.

– Прости меня за вчерашний вечер, – сказала Лейн, ее голос был приятным вторжением в его мысли. – Мне кажется, что я, возможно, слишком остро отреагировала.

– Не беспокойся об этом. Я перегнул палку. – Он не упомянул Шиллера, хотя ему отчаянно хотелось спросить, видела ли она его снова.

– Это не так. – Лейн опустилась на колени и взяла вторую кисть. – Ты сказал, что раньше вы с Нейтом были близки. Вы поссорились?

Такой вопрос сразу насторожил его.