– Хорошо. – Прайс издал свист. – Хорошо, успокойтесь. Я поеду в Чикаго. В это воскресенье «Кабс» играют с «Сокс». Я бы с удовольствием посмотрел, как они получат по заднице на домашнем поле.

– Отлично, – сказал Апостол. Говорил он серьезно, хотя это и звучало сквозь скрежет зубов. – Я уже заказал тебе билет на свой чартер. Будь завтра в Логане в шесть утра для регистрации. И Прайс?

– Да?

– Я уверен, что мне не нужно говорить тебе, что ты делаешь это один. – Последовала пауза. Затем:

– Понятно.

Линия оборвалась. Он остался в тишине своей кухни, с пустой кружкой, остывающим чайником и запахом смерти за спиной.

– Он лжет, – пел упырь ему в ухо. – Он лжет, лжет и лжет.

– С такими мальчиками, как Прайс, нужно разбираться, – сказал Апостол. – Я с ним справлюсь.

Смех, прозвучавший в темноте, заставил его вздрогнуть. Он закрыл глаза, хотя это ничего не дало, чтобы избавить его от шлепанья мокрых ботинок по полу или от постоянного запаха разложения во всем, чем он владел.

– Посмотрим – пело оно. – Посмотрим, ты, я и мы.

В понедельник Лейн нашла Колтона в глубине библиотеки, скрытого в лабиринте книг. Он не поднял глаз, когда она пришла, хотя Лейн знала, что он услышал ее приближение. Семь минут она молча наблюдала, как он работает, его очертания были нечеткими под бледным светом утренней зари.

– Я хочу его увидеть, – сказала она, когда ей надоело ждать. Через несколько полок кто-то издал язвительное шиканье. Оно пронеслось сквозь ряды в виде нечленораздельного вздоха. За своим столом Колтон продолжал делать аннотации к тексту, лежащему перед ним, круглая проволочная оправа его очков сползла на нос.

– Колтон. – Она вытянула кресло рядом с ним и плюхнулась на него. – Ты меня слышал?

– Да, – сказал он, выделяя строку текста. – Я слышал тебя.

– И?

– И я не могу вести этот разговор.

– Почему?

– Уэнздей, пожалуйста. – Он снова опустился в кресло и посмотрел на нее. Колтон выглядел уставшим – его кудри растрепаны, под глазами глубокие синяки, похожие на отпечатки больших пальцев. – Не дави на меня. Только не это.

Но она не могла оставить это без внимания. Она думала о Нейте, стоявшем на коленях, о крике, рвавшемся из его груди. О надписи на латыни, вырезанной на его коже: «Non omnis moriar. Я не умру полностью». Она почувствовала гнетущую тяжесть темноты, настороженную дрожь теней и убежала от нее. Она оставила его там одного умирать. Или возвращаться к жизни.

Она не была уверена. Не была уверена ни в чем, кроме того, что Нейт приполз к ней в тот день на лугу. Он плакал. Он умолял. Пронзительный призрак его криков преследовал ее в часы бодрствования. Он преследовал ее во сне.

«Не оставляй меня здесь одного».

– У меня есть вопросы, – сказала она немного отчаянно.

Колтон снял очки и потер глаза тыльной стороной ладони.

– Чем это отличается от других наших разговоров?

Она проигнорировала это замечание.

– Все те разы, когда я видела Нейта в Святилище, был ли он на самом деле…

– Мертв, – закончил за нее Колтон, когда стало ясно, что она чувствует себя слишком нелепо, чтобы сказать это самостоятельно. – Да. Это не срослось. Я говорил тебе, что Святилище – это место сосредоточения сверхъестественной энергии. Сомневаюсь, что он первый призрак, который здесь ошивается.

Призрак.

Призрак.

Это слово казалось смехотворным, но тогда она была девушкой, которая прошла через миры. Девушка, которая провела свое детство, нашептывая все свои секреты теням. Почему бы ей не быть девушкой, которая дружит с людьми умершими, временно или нет? Воспоминание всплыло, как гребень левиафана в ровном, стеклянном море. Она подумала о мальчике в темноте за домом своего детства, о том, как просыпалась ночью, чтобы пойти за ним по траве, покрытой росой, через оголившийся зимний лес, на пути встречной машины.

«Я знаю тебя. Я знаю тебя».

Все это время она думала, что он был плодом ее воображения, но, возможно, правда заключалась в чем-то гораздо более гнусном. Может быть, он был мертв все это время. Что-то мучительное и боязливое, ждущее в темноте, когда она, споткнувшись, выйдет на улицу и увидит его.

Рядом с ней Колтон вытянул ноги, накрыв глаза внутренней стороной локтя, как будто хотел вздремнуть. Его очки болтались между большим и указательным пальцами, линзы подмигивали в свете ламп. Это должно было послужить сигналом к уходу, но Делейн не могла заставить себя отступить.

– Маккензи сказала, что Нейт выздоравливает в больнице Эмити Дженерал в Иллинойсе, – сказала она. – Я посмотрела. Лететь всего три часа. Я поеду завтра, с тобой или без тебя.

– Господи. – Колтон опустил руку и вперил в нее жесткий взгляд. – Что я могу сказать, чтобы ты оставила в покое эту историю с Шиллером?

– Ничего, – огрызнулась она, на что получила резкое «Тихо» – напутствие, прозвучавшее с дальних подступов третьего этажа. Все еще думая о мальчике на дереве, она сказала: – Я уже однажды его бросила. Ему было больно, и я оставила его там одного.

Некоторое разочарование смягчилось в глазах Колтона.

– Нет необходимости так беспокоиться о нем, знаешь ли. Он уже даже не мертв.

Он сказал это непринужденно, как будто смерть была пересаженным органом, а Нейт просто отверг его. Вытолкнул ее, как организм вымывает инфекцию.

– Тем более не стоит поворачиваться к нему спиной.

– Ты себя слышишь? – Он бросил очки на стол. – Он не родной дух; он преследовал тебя. Ты не можешь установить родственные отношения с чем-то, что не является физической материей.

– Ну, я так и сделала, хорошо. И это не в первый раз.

В своем кресле Колтон был неестественно неподвижен. Инстинктивно она провела пальцами по коленям, где под чулками бледными белыми звездочками расцветали шрамы. Колтон проследил за ее движениями, в глубине его взгляда невозможно было прочесть ничего. В коридоре группа студентов, обремененных книгами, то появлялась, то исчезала из виду.

– Знаешь ли ты, – сказал Колтон, – что «Божественная комедия» была впервые переписана на английский язык в 1802 году? За прошедшие годы на английском языке было напечатано больше переводов, чем на любом другом.

– Не меняй тему.

– Я и не меняю, – настаивал он. – Послушай, как и в случае с любой итерацией, не каждый перевод точно такой же. Но эти две книги передо мной? – Он закрыл книгу, которую аннотировал, и положил ее поверх другой в короткую, идентичную стопку. – Они обе были сделаны в 1949 году зеркальным редактором, для одного и того же зеркального оттиска.

– Я не хочу говорить о твоей домашней работе. Я хочу поговорить о Нейте.

Он продолжил, как будто она и не вмешивалась.

– Теоретически эти две книги должны быть практически идентичны. Но в этой альтернативной версии работы Алигьери последние слова в терцетах иногда расходятся. Это означает, что первоначальный материал был разным. Уайтхолл хочет, чтобы я написал работу, убеждающую его в том, что два разных Данте Алигьери пережили два разных видения Ада, но это пустая трата времени.

Она опустилась в глубокое кресло.

– И все потому, что это не имеет никакого отношения к Нейту?

– Потому что, – сказал он, – может быть бесконечное количество миров, но Ад только один.

Он сказал это так, словно это был факт. Как будто он лично посетил его, просто чтобы подтвердить теорию. Их взгляды встретились и задержались. Если он и пытался проиллюстрировать свою мысль, ему это не удалось. Длинная нить ее терпения лопнула, и Лейн поднялась, чтобы уйти.

– Проехали.

– Подожди. – Колтон повторял ее движения, следуя за ней, пока она проталкивалась в лабиринте из книг. Его плечо задело суровую бронзу бюста, едва не свалив его с колонны. – Куда ты идешь?

– Обратно в общежитие. – Сквозные двойные двери стеллажей вывели ее на винтовую лестницу, спуск по которой был обрамлен тонкими железными перилами. Осознавая, что он идет на полшага позади нее, она сказала: – Мне становится все более понятно, что ты не собираешься воспринимать меня всерьез.