– Проведи со мной ночь, – сказал он.

Дом был мрачным, черным, как могила. Делейн чувствовала, как по нему ползают мертвецы. Чувствовала, как они бормочут ее имя настолько отчетливо, что удивлялась, как не замечала этого раньше. В ее голове зазвучал низкий хор.

«Да, – шептали они. – Мы здесь, мы здесь. Посмотри на нас».

«Посмотри».

Она не смотрела. Она запуталась в Колтоне, а он в ней, и темнота надвигалась на них, меняя глубокий черный и золотисто-голубой цвета, пока они двигались между освещенными улицами окнами и бледными стенами, сбрасывая на ходу пальто, шарфы и обувь. Он вел ее за собой грубо, неумолимо, и ей это нравилось – нравилось отчаяние в его прикосновениях, то, как он поддерживал ее на ступеньках, не обращая внимания на то, что она спотыкалась и ее нейлоновые колготки скользили по тонко лакированному дереву.

Ее пальцы прошлись по легкой щетине на его подбородке, по натянутому шнуру на горле, к удушающему узлу галстука. Она притянула его ближе, почувствовала, как он пошатнулся, и насладилась тем, как он прижался к ней. Он был везде – его руки в ее волосах, язык в ее рту, его колено между ее бедрами.

И мертвые последовали за ними.

Они смотрели, бормоча и копошась, распростершись среди теней. Она вдруг подумала о том, как однажды разговаривала с ними, будучи маленькой девочкой. Укрывшись в тени можжевеловых деревьев, залитых приглушенным светом, она почувствовала на своей коже колючую темноту, укус тени, похожий на мороз. Это было слишком, слишком сильно. Испугавшись, она взобралась на покрытый листьями камень и приказала им повиноваться: «Прекратите это!»

«Прекратите это».

И они прекратили.

Ее оставили в тишине и солнечном свете, лес был пуст, безветренный полдень покрывал ее кожу золотыми полосами. Тогда она почувствовала себя настоящей королевой, возвышающейся на своем заросшем мхом обелиске, пустая поляна – ее двор, кромешная тьма – ее власть.

Просто необычная мечта маленькой девочки.

Она остановилась в дверях комнаты Колтона и отпрянула от него. Его губы покраснели от ее поцелуев, кудри были растрепаны. В слабом свете уличных фонарей из окна он выглядел как черноглазый красавец. Как будто он и не был человеком.

Галстука на нем не было, пуговицы рубашки были расстегнуты. Задыхаясь, он схватился руками за дверную раму, согнув руки в локтях. Загоняя ее внутрь. Мертвецы цеплялись за него, как за мантию. Они стрекотали на земле у его ног. Они склонялись, опускаясь на пол, и она не была уверена, кому предназначалось их поклонение – ему или ей.

«Посмотри на нас».

«Посмотри».

И она посмотрела.

– Успокойтесь, – прошипела она, не желая чувствовать себя глупой. Тени упали. Уличный фонарь в окне стал ярким, горящим золотым пятном. Она моргнула, ошеломленная. Ее сердце дико забилось в груди.

«Очень хорошо, – проворчал ее одиозный спутник. – Ты учишься».

В дверях Колтон смотрел на нее глазами, которые поглощали свет. Он не выглядел удивленным. Ни встревоженным, ни обеспокоенным. Он выглядел только довольным.

– Вот ты где, – сказал он, улыбнувшись.

В день, когда Колтон Прайс умер, он поднялся на ноги только потому, что Делейн Майерс-Петров сказала ему это сделать.

«Вода слишком холодная для купания, – сказала она. – Тебе нужно встать».

Он был мертв. Он погибал. Из его костей уходил холод, а на его месте была пустота. Что-то лишенное силы. По ее приказу боль вернулась. Она ударила в него, как молот, и вдруг его грудь набилась грязью, во рту появился привкус ила, кости затрещали так сильно, что стало больно.

Ему никогда не было так больно. Он никогда не чувствовал себя таким живым.

«Успокойся!» – вот что она сказала, стоя в его комнате. В темноте стоял холодный, жаждущий призрак. Он не мог видеть его. Он не мог его слышать. Но он достаточно часто проходил через ад, чтобы почувствовать его. Пыль и сера. Мутный рассол медленно тающего пруда.

«Успокойся», – сказала она, и мертвые послушались. Так же, как он не мог не послушаться.

Он перевел взгляд на нее. Она никогда не была так похожа на себя, глаза яркие, подбородок вздернут. Тьма знала это. Он знал это. Они находились в присутствии чего-то величественного. Королева с золотой окантовкой, в ее власти – самые глубины ада.

– Иди сюда, – сказала она. Приказ, мягкий. Он бы пополз к ней по полу, если бы она приказала. Он бы потащил себя, как он рвался сквозь огонь и лед. Как он бросился бы к ее ногам, полумертвый, с тающим в легких льдом.

Он сделал шаг в комнату. Несмотря на свою первоначальную смелость, она отпрянула от него. При виде ее отступления его пронзило что-то первобытное.

– Malus navis, – сказал он, сам того не желая. У нее перехватило дыхание. – Что?

– Это латынь.

– Что это значит?

Он тяжело сглотнул. Он не мог смотреть никуда, кроме как на нее. В его комнате. В его руках. Девушка, которая может повелевать тенями. Он так долго притворялся, что это не то, чего он хочет, что теперь ему было больно видеть ее здесь. Как будто он потратил годы, тренируя свое тело, чтобы оно делало одно, а теперь просил его делать совсем другое.

– Колтон, – произнесла она, когда он замешкался. – Скажи мне, что это значит.

– Маяк. – Слово вылетело из него. – Это значит маяк.

Он снова шагнул, и она снова отступила назад, пока он не стал преследовать ее по захламленному книгами пространству своей комнаты. В горле у него пересохло. Его кровь кипела. Ему слишком нравилась эта новая игра.

– Это фраза мертвых, – объяснил он, – для того, кто притягивает их, как мотылька на свет.

Он услышал, как в ту же секунду ее спина врезалась в его книжную полку. Несколько томов упали на пол. Это что-то зажгло в нем: то, как ее пальцы вцепились в дерево, как побелели костяшки ее пальцев на стеллаже. Он мог видеть, даже в темноте, ее пульс, бьющийся на шее.

– Malus navis, – повторила она.

Он готов был поклясться, что почувствовал, как темнота сдвинулась под их ногами, когда он подошел ближе, упираясь руками в полку. Под ним ее взгляд впился в него.

– И какое слово у тебя есть для меня, – прошептала она.

Он долго смотрел на нее, прежде чем поднести руку к груди. Прежде чем постучать по своей груди. Один раз. Два. Знак «Моя».

У нее перехватило дыхание. Наклонившись ближе, он поцеловал ее за ухом, почувствовав, как бьется ее пульс. Тело Делейн мгновенно выгнулось дугой, словно они были привязаны друг к другу. Близнецы-марионетки, их струны безнадежно перекручены. Существо, которое ходило с мертвыми, и девушка, которая притягивала их к себе. Он никогда бы не смог не попасть на ее орбиту.

– Моя, – произнес он вслух. Слово вышло зазубренным.

«Моя». Было так приятно наконец-то сказать это. Его руки скользнули по ее спине, а затем она оказалась вровень с ним, ее руки запутались в локонах на его затылке, ее губы искали его в темноте. Они встретились в столкновении зубов и языков, двигаясь вместе, пока он не подумал, что развалится на части от желания.

– Колтон. – Она произнесла имя у его губ. Произнесла в самую его душу. Она оставляла осторожные поцелуи на изрезанных губах. Она развязала его одним словом, как развязывала мертвецов. – Пожалуйста.

Везде были его следы. На матрасе, в невозможном узле простыней, в синяках от его пальцев, которые украшали ее спину.

Там не было никакой сладости. Не было осторожных ласк, не было тихого шепота при обращении со стеклянной Делейн, которая могла разбиться. Его хватка была тисками, жесткими и цепкими.

Она приказывала мертвым одним словом, приказывала Колтону Прайсу одним словом. Колтону Прайсу, который был чем-то большим, чем человек, который ни перед кем и ни перед чем не отчитывался, который мог раздвинуть края неба, как бог.