«Посмотри на нас. Смотри, смотри, смотри».

Почему она никогда не понимала?

«Ты не смотрела, – пропел этот голос в ее груди. – Ты не хотела видеть».

Открыв глаза, она обнаружила, что осталась одна. Колтон наблюдал за ней с соседнего барного столика, его рот представлял собой губительную, сужающуюся линию, взгляд был оценивающим. Она присоединилась к нему, скатерть развевалась, как призрак, а белый атлас поблескивал в смелом свете решетчатых светильников.

Пространство было суровым, белым и открытым, на стенах лежали тени, которые окрашивали пустые пространства вокруг освещенного искусства в обратные круги темноты. Она поставила клатч на стол и наблюдала за толстым бисерным пламенем в украшенном драгоценными камнями сосуде, чувствуя, что любой прохожий может увидеть, что она сделала, просто взглянув на него. Что она позволила ему сделать, прижавшись в темноте лифта. Ее лицо пылало. Сердце не переставало колотиться.

Напротив нее Колтон был воплощением спокойствия. Ни одного небрежного локона, ни единой складки на костюме. Пригладив рукой галстук, он подозвал официанта. Мгновенно между ними были поставлены два бокала с шампанским. Она заглянула в фужер с золотистой шипучкой, ее лицо и толпа отразились вверх ногами на хрупком изгибе хрусталя.

Колтон поднял свой бокал, и циферблат его часов засверкал золотым светом. Когда она подняла глаза, его взгляд был призрачно-темным, черным, как могила. Его горло сжалось после глотка. Колтон молчал, делая еще один глоток, не отрываясь от ее глаз.

Мертвецы ползали у ее ног. В ее костях свернулся зверь.

Она была в зеркальном мире, под зеркальным небом, с мальчиком, который мог пройти через ад. Ничто больше не имело смысла. Она не была уверена, что это когда-либо имело смысл.

– Говори, – приказала она. – Нервирует, когда ты так молчишь.

– Мы всегда мало разговаривали, – сказал Колтон, и Делейн поняла, что он имеет в виду. Сонные утра в лекционном театре, поздние ночи за учебой в его гостиной, бесконечные полуночи, проведенные вместе в его постели.

– Да, хорошо. – Она откинула с глаз выбившуюся прядь. – Ты всегда меня пугал.

Он сделал еще глоток и внимательно посмотрел на нее поверх своего бокала.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Ты говорил, что я не единственная, кого ты привел в ад. Скажи мне, кто другие.

Он опустил бокал, его пальцы сгибались вдоль узкого горлышка.

– Шиллера, – сказал он. – Грега Костопулоса. Джулиана Гузмана. Райана Перетти. Только с ними мы не выходили с другой стороны. Я провел их внутрь, а потом вернулся один.

Она подумала о Нейте на лугу, о ржавом пне, вросшем в землю.

– Ты оставил их там?

– Это было частью проекта, – сказал он, и его слова не звучали так, будто Колтон защищается. Он говорил только о фактах. – Они должны были сами найти выход.

– Но вместо этого все они погибли.

Он тяжело сглотнул.

– Да, – сказал он. – Они умерли.

– Я не понимаю. Почему кто-то согласился сделать что-то настолько глупое?

Колтон нахмурился, сканируя море сверкающих людей вокруг них.

– Двадцать лет назад в нашем Бостоне жена Апостола проиграла тяжелую битву с неизлечимой болезнью. – Вздохнув, он жестом указал на стоящую рядом картину. – Это ее экспозиция.

Делейн проследила за его взглядом, рассматривая толпы людей в коктейльных нарядах. Они бродили по помещению с напитками в руках, изучая искусно оформленные работы, выстроившиеся вдоль огромных, хорошо освещенных стен. Приглушенные акварели и захватывающие дух акриловые картины, все они изображали пейзажи, слишком прекрасные, чтобы быть реальными. Стройные сосны, отражающиеся в стеклянном озере, гроздья белых тополей, поднимающихся из-под снега, горы, поляны и широкие, залитые солнцем пастбища. В этих картинах было что-то тревожно знакомое, хотя Делейн никак не могла видеть их раньше.

– У Апостола есть теория, – сказал Колтон. – Он думает, что если что-то бессмертное может быть использовано и помещено в тело кого-то смертного, то он сможет предотвратить смерть человеческого тела.

За соседним столом группа женщин собралась вокруг огромной картины с изображением лесной поляны, свет играл сквозь трепещущие на ветру деревья, выполненный терпеливой, искусной рукой. Художница – или женщина, которую она приняла за художницу, – стояла среди них, ее волосы белыми волнами рассыпались по голове, а улыбка была спокойной и восторженной, когда она принимала их похвалы. Делейн неуверенно ухватилась за край стола.

– Он хочет, чтобы его жена жила вечно.

Через плечо она услышала, как Колтон сказал:

– Да.

– Здесь она ему не нужна. – Она медленно начинала все понимать.

– Нет, – согласился он. – Нет, не нужна.

– Это… Боже. – Она повернулась к нему в ужасе. – Боже, Колтон. Что ты говоришь? Ты не можешь просто провести человека через реальность. У этой женщины здесь своя жизнь. У нее есть зеркальная версия твоего наставника. Что это может с ним сделать? Кем бы он ни был, он тоже существует в этом мире.

– За исключением того, что он не существует. – Рот Колтона искривился в гримасе. – Шесть лет назад он напился до беспамятства в местном пабе, а потом сел за руль своей машины. Погиб при столкновении. Он рассматривает это как воссоединение двух людей, которых слишком рано разлучили.

– О, так вот как он это видит? – Делейн насмешливо хмыкнула. – С моей точки зрения, это абсолютное безумие.

– Это действительно так невероятно? Посмотри на себя. Ты сделала это. Сияющая, как всегда, с чем-то бессмертным в твоих костях. – Что-то обострилось во взгляде Колтона.

– Посмотри на Нейта, – огрызнулась она. – Посмотри на других. Что с ними?

Она подумала о Нейте в больнице, его глаза были лишены всего человеческого. Он попал в ад в поисках способа обхода смерти, и когда он нашел его, тот съел его заживо.

– Они знали, на что подписались, – сказал Колтон. – У каждого из них был кто-то, ради кого они готовы на все, чтобы сохранить жизнь. Они поклялись, потому что хотели доказать, что смерть необязательна. И это так. Она забирает тебя, только если ты ей позволишь.

– И откуда ты знаешь?

– Потому что, – сказал он, гордый и недоступный, – я не позволил ей забрать меня.

Она чувствовала себя так, словно проснулась от лихорадочного сна, а может быть, она все еще была в нем, и весь вечер был не более чем странным, ясным кошмаром.

– Ты слышишь себя? Ты зашел слишком далеко.

– Ах, но человек должен стремиться к тому, что находится очень далеко, иначе зачем нужны небеса? – Колтон засунул руку в карман.

– Что это значит? – нахмурилась она, глядя на него.

– Роберт Браунинг. «Я знаю и то, чего хочу, и то, что могу получить».

– Поэзия. Конечно, это поэзия. – Она разразилась смехом, слишком громким для атмосферы шикарной галереи. Гул в ее голове быстро поднимался до крещендо, настойчивый и раздражающий. Колыхание толпы было головокружительным. Ей нужно было пространство. Ей нужна была минута, чтобы подумать. Когда она отошла от стола, Колтон последовал за ней.

– Уэнздей, – позвал он. – Делейн, подожди.

Она продолжала идти, сумка была перекинута через плечо. Лейн не успела далеко уйти, когда его рука сомкнулась вокруг ее плеча, удерживая девушку на месте.

– Не уходи, – это было все, что он сказал.

Она тут же обернулась к нему, едва не плача.

– Ты привел меня сюда не для того, чтобы помочь вытащить эту штуку из меня. Ты привел меня сюда, чтобы уговорить оставить ее.

Он не отрицал этого.

– Разве это так плохо, – спросил он, – перехитрить смерть?

– Смерть – это естественно. Нет ничего постоянного. Ничто не остается. Все приходит к концу, так уж устроено. И если ты не поймешь этого, то навсегда останешься в тупике. Потерянным и одиноким, как человек из музея, наполняющий свой дом дешевыми, бессмысленными снежными шарами.

– Я не хочу с тобой ссориться. – Он нахмурил брови.