— Три бушука разом, — раздраженно сказал Майно. — Я был один. Без вас. Меня еще и обессилили. Я рад, что ты в меня так веришь, но это все-таки было чересчур.
— Так и запишем, — хмыкнула Лахджа, открывая Ментальный Блокнот. — С одним карликом справляется, перед тремя пасует… Один Дегатти равен… двум карликам.
— Подойди сюда, — поманил ее Майно.
— А нет, не обманешь, не подойду! — отпрыгнула Лахджа. — Ты какой-то злой от всей этой скверны. На меня она вот так не действует.
— Да ну?
— А знаешь, почему? Потому что я хорошая. Вот так.
Дегатти устало сомкнул вежды и снова продолжил медитировать. Очищать тело и душу. Через какое-то время он почувствовал, как сзади его обхватили женские руки. Лахджа прижалась к нему, потерлась щекой о затылок и тихо прикоснулась к нему губами. Из основания шеи начало вытягивать скверну.
Дегатти слабо улыбнулся.
Мимо снова прошла Астрид. Обменявшись со Снежком осуждающими взглядами, она протянула папе газету и пачку конвертов.
— Счета, — проворчал Майно. — Претензии. Жалобы. Требования сатисфакции. Олиал, тля… не стоила его арфа столько!
— И еще новое стенное дальнозеркало, — проворчал Ихалайнен, принесший своему волшебнику бодрящий кофе. — Я починю все сломанное, кроме артефактов…
— А мы только-только выбрались из долгов… — вздохнула Лахджа, продолжая обнимать мужа. — Астрид, кажется, в Валестру мы тебя не повезем.
Вместо ответа Астрид гневно шлепнула газету на песок и ушла тренироваться с болваном.
— Вот тебе! — зло выкрикивала она. — Вот тебе за все мои страдания!!!
На день рождения ей была обещана поездка в Валестру. Двухдневная, с ночевкой у Мамико, с кучей увеселений и подарков. А теперь…
— Ничегошеньки! — вопила Астрид. — И даже Локателли на Добрый День не посмотреть! И все из-за Вероники!!!
Раздался тоненький всхлип. Астрид прервалась и резко раздвинула кусты… ну да, там сидела Вероника. С корониевым кандалом на ноге и глазами на мокром месте. Она жалобно посмотрела на Астрид, и злость куда-то схлынула.
— Ладно, ежевичина, не реви, — снисходительно сказала старшая сестра. — Я тебя все равно люблю, хоть ты и дурында.
Но Вероника продолжала реветь и не желала успокаиваться. Три дня прошло после истории с бушуками, три дня Вероника ходила в коронии, и три дня на всех обижалась. А у Астрид из-за этого настроение скакало вверх-вниз — она то жалела глупую мелкую сестричку и уговаривала родителей ее простить, то бешено на нее злилась и хотела оторвать уши.
Но хотя бы денек выдался хороший. Заканчивалось лето, послезавтра уже Добрый День, было тепло, но одновременно свежо, дул приятный ветерок, и плыли кучерявые облака. Пахло цветами и свежей землей, стрекотали цикады, а из дома доносились звуки пальбы — мама играла в ноутбук. Астрид услышала, и ей тоже захотелось, хотя она редко играла в компьютерные игры, потому что они все на земных языках, а их, в отличие от фильмов, мама переводить так и не научилась.
Ближе к вечеру папе стало получше, и все пошли купаться. Но даже не на море, а на речку. Правда, с костром, печеной картошкой и жареными сосисками, но все равно. Астрид обычно любила семейные пикники, но в этот раз у нее не было настроения, и она не переставала гундеть:
— Вот почему мы не поедем в Валестру, в зоопарк и на шоу иллюзий?
— Потому что теперь у нас нет на это денег, — вздохнула мама, укачивая Лурию. — У нас есть деньги только на костер и сосиски. А лес и речка бесплатные. Вот и гуляй по лесу и купайся в речке.
Астрид снова разозлилась на Веронику и в сердцах бросила:
— Хоть бы ты там утонула!
— Астрид!.. — ахнула мама.
— А что?! Я в Валестру хотела, гоблинов в парке покормить! Почему она такая говнюшка?!
— Сама ты говнюшка! — всхлипнула Вероника, дергая браслет на ноге.
Такой тяжелый. Как камень. Она демонстративно хромала всю дорогу, и даже сначала хотела совсем не пойти, но потом сообразила, что если останется дома, то никто не будет видеть, как ей плохо.
Горестно поглядев на злобно плещущуюся Астрид, Вероника поняла, что всем станет лучше, если она и правда утонет. Вот утонет, и не станет ее, такой проблемной и всем досаждающей девочки. Все обрадуются, у всех наладится жизнь. А у нее как раз на ноге тяжеленный кусок железа, так что если она пойдет ко дну, то даже и всплыть-то не сможет.
Ну вот и все. Она уже тонет, и всем все равно. Никто не обращает внимания — так она всех достала. Над ее головой сомкнулась холодная вода… ну ладно, теплая, но она быстро сделает холодной Веронику. Она умрет в расцвете четырех с половиной лет, и никто ее не спасет. Никто не протянет руку помощи, потому что она никому не нужна и всем только мешает.
И она продолжает тонуть… и тонуть… и тонуть…
— Вероника, ты чего голову в воду засунула? — раздался мамин голос.
Вероника выпрямилась и обиженно сказала:
— Я тону. Не мешай.
— Тебе тут по пояс, — заметила мама. — Поглубже хоть зайди, а то не получится.
— Ну и зайду! — ответила Вероника, решительно топая в глубину.
Мама в голос засмеялась, и от этого стало еще обиднее.
— Не-е-ет, куда же ты-ы-ы!.. — нарочито фальшиво простонала эта мать-ехидна.
— В глубину-у-у!.. — провыла Вероника.
Вода дошла уже до плеч. Вероника остановилась. Она еще не умела плавать. Конечно, плавать и не нужно уметь, если собираешься утонуть, но ведь в реке еще и сомы. Астрид ей рассказывала, как однажды поймала самого огромного и старого сома, а потом сражалась за него с водяным, и в итоге он взмолился, чтобы его отпустили, ныл, что он старый и у него мясо тиной пахнет.
— Буду стоять тут, пока ножки от усталости не подкосятся, — тихо, но громко сказала Вероника. — Тогда я рухну в воду и утону. И меня никто не спасет.
— М-да, — покачала головой мама. — Тяжело быть тобой. Тяжело.
Она все еще не бежала спасать Веронику, а обнимала прикрывшего глаза папу. Рядом лежал кулек. Их новая младшая дочка. Теперь, когда родилась Лурия, Вероника больше не нужна.
Конечно, у них же теперь есть другая запасная дочь. Так Астрид говорит.
Течение вынесло Веронику на берег. Ну… на самом деле течение тут было не такое уж сильное, так что Вероника просто осторожно выползла из воды и легла на пляж, раскинув руки.
Тонуть оказалось противно. Захлебываешься. Поэтому теперь у Вероники солнечный удар. Ей напекло голову, и она умирает.
Неважно, что солнышко уже на закате. Оно пока еще есть, так что вполне может ударить.
— Вероника, будешь хотдоги? — окликнула мама.
Вероника промолчала. Она мертва.
Ладно, еще не мертва, но умирает. Уже почти умерла. Вот родители спохватятся, будут искать свою Веронику — а ее нет. Она умерла. Умерла, потому что до нее никому не было дела. На нее не обращали внимания. Ее обижали.
Веронике стало ужасно себя жалко и захотелось заплакать, но она сдержалась. Мертвые не плачут.
Но они по-прежнему не обращают внимания. Их дочь лежит неподалеку мертвая, а они не замечают. Даже не смотрят в ее сторону.
Все еще не замечают. А когда обратят, будет поздно. Она уже умрет. Возможно, начнет разлагаться.
Вот такие они, ее родители.
— Вероника, кушать точно не будешь? — окликнула мама, вручая хотдог выбежавшей из воды Астрид и кидая сразу три сосиски в пасти Тифона.
Мертвый труп маленькой девочки тихо промолчал.
— Мы садимся есть!
Зловоние разлагающегося тела было маме ответом.
— Ну потом поешь, — вздохнула мама.
— Если что-нибудь останется! — громко прочавкала Астрид.
— Как это если?! — вскочила Вероника.
— Курочку будешь? — спросил папа, снимая с вертела тушку.
— Ножку! — подбежала Вероника.
Нет, от солнечного удара Вероника согласна умереть. Но от голода — ни за что!
Она умрет потом. Сытой.
Или вообще не умрет. Она передумала. Мир вокруг слишком жесток к ее страданиям. Вот так она умрет, а все вокруг останутся жить и кушать курочку.
