— Сегодня акция, страховка не нужна, все анализы бесплатно! — кричала она, догоняя меня, пока я не сбежала, обозавав её рептилией.

В атомобусе, которым я добиралась родного пригорода, тоже без конца крутили рекламу каких-то анализов, как будто бы позволяющих обзавестись стопроцентным документальным подтверждением того, что в вашей крови нету ни единой чёрной капли. Для негров предлагалось то же самое: при обнаружении хотя бы сотой доли белой крови им якобы мог был выдан документ, позволяющий претендовать на места в белых школах и на скамейки в белых кинотеатрах.

Когда я добралась до родных мест, мне показалось, что я не была там сотню лет. Даже не знаю, в чём было дело: во мне ли, которая как будто повзрослела лет на десять за два месяца, или в самом пригороде, который не сильно, но всё-таки изменился, покрывшись незнакомыми мне ранее рекламами гематологических клиник и предостережениями о коммунистической угрозе. «Ударь красной по красным!» — призывал один плакат, предлагавший создать резерв крови для армии. В обрамлении трехцветных праздничных лент и розеток всё это выглядело как-то особенно устрашающе.

Дома меня, как выяснилось, никто не ждал. Джон и папа то ли были на работе, то ли к празднику готовились, не знаю. В общем, мне не открыли. Побродив немного вокруг дома, прикинув, что через окно мне не влезть и как-то даже не особенно расстроившись из-за этого, я отправилась куда глаза глядят. Глядели они в сторону ближайшего торгового центра — того самого, на третьем этаже которого находился кабинет лоботомии.

Оказалось, что теперь этом кабинете оказывали ещё и услуги анализов крови на сахар и на всё на свете: соответствующую рекламу я увидела на боку торгового центра. На четвертом этаже теперь был боулинг: ну, хоть что-то не про кровь, и то неплохо…

Пригород наш маленький, и приближаясь к центру, я уже гадала, кого из знакомых в нём повстречаю. Гадать пришлось недолго: возле входа я узнала древнюю бензиновую машину Сэма. Самого его тоже искать не понадобилось: вскоре вышел из центра с каким-то пакетом в руке и молочным коктейлем в другой.

— Ава?

— Сэм!

— Привет!

— Привет!

— Ты вроде как пропала? Я боялся, что больше тебя не увижу.

— Взаимно. Последний раз, когда речь заходила о тебе, твой работодатель сообщил, что ты не вышел на смену и трубку не берёшь.

— Мне пришлось залечь на дно на время, — сказал Сэм, пожав плечами. — Видишь ли, рептилоиды выследили меня через свои спутники и попытались заставить…

— Сдать кровь?

— Нет, купить их попкорн. Они дошли до того, что стали транслировать мне свою дурацкую рекламу прямо в мозг. Видно, очень разозлились, что 25-й кадр на меня не действует!

— Прямо в мозг? Это как?

— А во сне. Тебе когда-нибудь снилась реклама попкорна?

— Нет, ни разу.

— Точно помнишь?

— Сэм, никто точно не помнит свои сны!

— Вот, то-то и оно! Ты не помнишь их — а они есть! Сама спишь — а реклама идёт! В общем, эти черти задались целью во что бы то ни стало заставить меня покупать их отраву. Просыпаюсь я, а голова так и гудит: «Кто не купит кукурузы — друг Советского Союза!».

— А, я знаю этот слоган. Его часто крутили по радио одно время.

То по радио! А то ко мне прям в голову залезли! В общем, я решил резко сменить место дислокации, чтобы их радиолокаторы меня потеряли. А хозяин «Реактора» пусть идёт к чёрту. Мне давно осточертело быть буфетчиком. Я теперь, вон, в боулинге работаю. Ботинки выдаю, я по ним главный… Кстати, у меня коробка пончиков, смотри, есть…

— Прикольно.

А ты где была?

— Слушай, это длинная история такая…

— Ну, поехали, прокатимся, расскажешь. Хотя нет! Лучше сам угадаю. За Элвисом ездила?

— Э-э-э, — замялась я, садясь в машину. И отрицательный, и положительный ответы в равной степени были бы не точны.

— О, постой, — сказал Сэм, перебив сам себя. — Ты же новости слышала? Что твой этот Элвис учудил-то? Что ты думаешь об этом?

— Нет, не слышала… А что он… учудил?.. Самолётам летать помешал?

— В шоу Эда Салливана в прямом эфире сообщил, что он не человек, а будто принц с другой планеты. И Сталин, мол, тоже! А теперь, мол, всю планету захватили рептилоиды, и нам, людям, надо восстать против них. Каково?.. Хочешь пончик?

— Он, что, правда так сказал?!

— Ну да, прикинь?!

— И что ты, Сэм, теперь про это думаешь? — спросила я осторожно, избегая высказывать мнение первой.

— Брехня, конечно. Это сказки для отвода глаз.

— Для отвода от чего?

— От рептилоидов.

— Так он же и сказал про рептилоидов!

— Ой, да ладно! Хватит быть такой наивной! Все эти байки про кровь и про ископаемые нужны только для того, чтобы запудрить людям мозги. Копай глубже!

— Куда глубже-то?

— Рептилоиды хотят продавать нам попкорн. Подозреваю, что весь этот Элвис — большая реклама попкорна… Скажи, на концертах его продавали? Хотелось тебе?

— Сэм, на всех концертах всех артистов всегда продают попкорн!

— То-то и оно, Ава, то-то и оно! В общем, думай! Тут непросто всё! А правды нам не скажут! Пончик хочешь?..

Минуло полтора месяца. Близилась осень. Чего только ни напроисходило со мною за это время! Впрочем, с предыдущими полутора месяцами эти полтора по насыщенности событий сравниться всё-таки не могли. И потом, теперь, в июле-августе, меня не покидало ощущение, что от меня ничего уже не зависит. Я больше не путешествовала, не выполняла секретных заданий, не приключалась и не меняла реальность вокруг себя. Я просто спокойно следила за тем, как всё рушится.

Дома меня приняли не очень. Сначала отец и брат просто сказали, что я непристойно вела себя, так что на мне, вероятно, никто уж не женится. Сообщение Элвиса о том, что все эти годы он управлял миром на пару со Сталиным было понято родными как доказательство того, что я увлеклась певцом-коммунистом. Потом в моей сумке они отыскали русскую конфету с медведями, о которой я совершенно забыла. Разумеется, это привело к скандалу, в ходе которого я получила обвинение в том, что продалась коммунистам за кондитерские изделия. Я пыталась рассказать семье про инопланетян, про то, что противостояние держав поддерживалось только ради того, чтобы заставить людей добывать ископаемые… Мне, разумеется, не поверили. Папа сказал, что я наивная идиотка, верящая лживой пропаганде, а брат — что такие, как я, хуже негров. По радио и телевизору твердили, что слухи о рептилоидах плодят коммунисты, а отравленных красной заразой надёжней всего излечить, если слить им всю кровь и ввести более качественную, синтетическую. Не дожидаясь, пока со мною это проделают, я сняла комнату в доме одной старой леди и съехала.

Чек Элвиса помог. В обмен на него я действительно смогла пройти к маме в палату. Та лежала перед телевизором, бледная, тощая, присоединённая одной рукой к машине по отсасыванию крови. Во второй руке она держала сигарету, как и все её соседки по палате. В телевизоре шла передача о том, как вьетнамские коммунисты пытают американцев. Мама встретила меня словами о том, что вьетнамцы это не люди, а сборище недоделков, по которым плачет фосфорная бомба. После этого она спросила, почему я не завита и не накрашена, а затем заплакала сама — из-за того, что «не смогла привить мне вкус и элегантность». Я сказала, что в этой больнице её изведут, и предложила сейчас же вставать и идти прочь отсюда. Мама ответила, что не может идти прямо сейчас, потому что после передачи про вьетнамцев будет выступление её любимого проповедника, а его она не может пропустить: тот обещал поделиться божественным откровением насчёт даты окончательной победы над вьетконговцами. Я сказала, что никто не может знать будущего; мама парировала тем, что мне «пора повзрослеть» и начать во всём с ней соглашаться, а не спорить, как подросток. На это я ответила, что ей лучше не смотреть телевизор вообще, ведь он плохо влияет на нервы и психику. Услышав это, одна из тёток, лежащих в палате, обозвала меня коммунисткой, а мама заплакала ещё больше, потому что, дескать, я её позорю. Я велела чужой тётке заткнуться, а маме предложила убежать через окно, к примеру, ночью. Та ответила, что окна в больнице не открываются, а если бы и открывались, нормальные леди сквозь них не лазят, на концерты не сбегают и за всякими артистами не шляются. На моё сообщение о том, что окна открываются, что я сама бежала таким образом отсюда, и что лучше быть не леди, но живой, мама громко зарыдала в три ручья. После этого в палату забежали санитары, заломили мне за спину руки и вывели вон.