— Я не думаю.

— Товарищ Сталин…

— Ава Симмонс, ты не знаешь, каковы её симптомы?

— Нет, не знаю.

— Ты должна узнать. Если она была бледной и слабой, если падала в обмороки, если у нее были холодные руки и замедленная реакция, если её тошнило и сердце стучало чаще обычного, то я думаю, ты тут ни при чём.

— Но вы же не доктор…

— Как не доктор? Я большой учёный, ты разве не знала? На меня в диссертациях по любым наукам ссылаются. Слушай сюда. Если симптомы те самые, что я назвал, а я думаю, именно они это и будут, то о посещении её можешь и не мечтать. Тебя к ней не пустят.

— Это что-то заразное?

— Нет. Это то, ради борьбы с чем Элвису и нужно передать эту коробочку.

— Ого… Вы не шутите?

— Нет, не шучу. Знать подробности тебе пока что рано. Просто хочу, чтобы ты знала: выполнение моего задания увеличит шансы на спасение твоей матери и других женщин с такой же болезнью. А прямо сейчас самое полезное, что ты можешь сделать для неё это убедить твоего отца забрать её из больницы.

— Почему? Вы считаете, эта больница плохая? Или что? Ненастоящая? Что, может, вроде той, где я лежала?

— Вроде той, — сказал Сталин, не дав мне подробностей. — Заберите её из больницы. Если кроме того, о чем я говорил, у нее дрожат руки, если мутные глаза, холодный пот, медлить с этим уж точно не стоит. Заберите её из больницы и вот ещё что — не давайте ни газет, ни телевизора, ни радио. Ей нельзя слушать новости. Только музыка, книги, спокойствие, кушать и пить…

То, что Сталин давал советы о том, как лечить больную, при этом ни разу её не видя и не будучи врачом, было сущим абсурдом. Но он говорил так уверенно, что я не могла не принимать его всерьёз.

Господи, почему эти напасти так и преследуют меня?! Почему я опять должна ломать голову над очередной странной загадкой да ещё и рисковать потерей близкого?

— Товарищ Сталин, а откуда вы всё это знаете? — спросила я.

— Действуй, Ава Симмонс, — сказал он. — Ты слышала историю супругов Розенбергов?

— Кто ж не слышал…

— Ну так вот. Ты должна действовать, если не хочешь повторить их судьбу. Узнай симптомы, если я был прав, скажи отцу забрать мать. Потом в Мемфис поезжай. Иначе маккартистов напущу на тебя, мало не покажется! У меня есть среди них свои агенты.

— У вас есть агенты среди маккартистов?!

— А как же? Они классные ребята.

Выйдя из кабинки, я наткнулась на какую-то пожилую леди с меховой горжеткой и в шляпке военных времён. Она отвлеклась от своей пудреницы, смерила меня подозрительным взглядом и произнесла:

— Мне показалось, или вы там с кем-то разговаривали, мэм?

— С кем я могла разговаривать в туалете? — ответила я, посмотрев на неё, как на умалишённую.

— Не знаю, но я слышала ваш голос и мужской. От нынешней молодёжи можно ждать чего угодно! Наслушаются своего рок-н-ролла, а потом творят на людях всякое непотребство!.. По-моему, вы говорили о Сталине!

— О Сталине? — Я усмехнулась. — В сортире? По-моему, вы слишком много смотрите телевизор.

— А вы слишком мало! — Взвизгнула бабулька. — А вам бы, между тем, не помешало знать, что он такое! И к каким коммунистическим последствиям приводят все эти ваши так называемые увлечения!

— Слушайте, можете обыскать мою кабинку, если хотите. Если найдёте там Сталина или какого другого мужчину, то, так и быть, можете забрать его себе, — сказала я.

Несколько леди, стоявших у зеркала, захихикали.

— Я не буду ничего обыскивать! Вы, что, хотите выставить меня на посмешище?!

— Вы сами себя выставляете, мэм. Если вам понятно, что в кабинке искать некого, то как я там могла с кем-то беседовать? Телефон принесла и в кабинке на стенку повесила? Всё, с меня хватит.

С этими словами я гордо вышла из дамской комнаты, слыша за спиной всё более громкие смешки и думая о том, что с коробочкой надо быть ещё осторожнее.

Чтобы наградить себя за находчивость и подготовиться к самому трудному разговору, я взяла немного шоколада в шоколадном автомате, мармелада — в мармеладном и пончиков в пончичном. Потом запила всё это горячим кофе из кофейного автомата, а сверху добавила кое-чего ещё из автомата по продаже виски. Говорят, это волнение снимает?.. Нет, не очень-то.

Ну ладно.

Сегодня воскресенье, папа должен был быть дома. Забавно, что я, можно сказать, прожила этот день дважды. Те восемь часов, что летел самолёт, скомпенсировались разницей во времени, и если Изотопов в своей Москве уже видел десятый сон, у меня проведённый с ним день ещё продолжался…

Я опустила десятицентовик, набрала номер.

Гудок. Второй. Третий. Четвёртый…

Наверно, куда-то поехали. Может, смокинг Джону выбирают?

Пятый. Шестой…

Я уже протянула руку, чтобы забрать свою монетку обратно, как в трубке раздалось мрачное «Да!» и на экране возник папа.

— Ава! Господи ты боже!

— Привет, папа.

— Где ты была?! Мы тут с ног сбились! Зачем ты убежала из больницы?

— А зачем вы меня туда сдали? Или хотя бы зачем не забрали, как обещали, через две недели?

— Как же мы могли забрать тебя, если через две недели ты уже сбежала?

Ах вот, значит, как! Им сказали, что я убежала, заранее! К тому времени, когда это действительно произошло, меня в психушке вроде как уже и не было. Понятненько…

— Папа, там над нами издевались. Не представляешь, что там творилось под видом лечения! Током били, заставляли слушать ересь всякую, лекарствами травили, от которых мерещится чёрт знает что…

— Ава, ты преувеличиваешь! Нормальное лечение, обычное… Это всё для вашего же блага. Чтобы сделать вас нормальными членами общества.

Я конечно же хотела возмутиться и спросить, действительно ли он считает, что «нормальным членом общества» я до сих пор не была. Удержалась. Я и без того знала, что отец считает меня полоумной, а вступать сейчас с ним в перепалку ни к чему. Спросила вместо этого:

— Скажи, а та больница, она всё ещё работает?

— Закрылась, — сказал папа. — Несколько родителей сбежавших пациенток, включая нас, подали иски на эту больницу за то, что они там за вами не уследили. Суд мы выиграли. Больнице пришлось выплатить нам компенсации, из-за чего она разорилась и закрылась. Девчонок распустили по домам. Если честно, даже жаль немного мне, что мы их обанкротили. Заведение было полезное. Только вас охранять не умели по-человечески.

— Ясно. Значит, здание пустует? — спросила я, живо представив мрачные коридоры заброшенной психбольницы с валяющими на полу облупленными робомедсёстрами и разбитыми шприцами под каталками…

— Нет. Сейчас там новая больница для нервных леди. Твоя мама там лежит. И вообще-то… — Папа разошёлся. — Если б ты была нормальной дочерью, если б ты не шаталась по всяким притонам, то знала бы, что твоя мать на больничной койке уже…

— Две недели, — закончила я.

— А откуда ты знаешь?

— Откуда-то. Что с ней? Диагноз какой?

— «Дамский дефицит успокоительных гормонов», — сказал папа.

Что-то я не слыхала о такой болезни…

— Вот ты не слыхала, — опять взвился папа. — А матери твоей, знаешь, каково? Пока ты там шаталась по притонам и с концерта на концерт за пошляком этим моталась, она в обмороки падала!

— А какие, кроме обмороков, симптомы? — спросила я, из последних сил сохраняя хладнокровие.

— Какие! Да много какие! Ишь ты, спохватилась, путешественница! Много какие симптомы. Дыхание частое, жажда, тахикардия… Впрочем, ты не знаешь, что это такое.

— Я знаю, что такое «тахикардия», я не в лесу росла. Руки холодные?

— Да.

— А тошнило?

— Ещё как тошнило!

— И бледная?

— Ты же знаешь свою мать, Ава! Когда она вообще была не бледной?

— Это точно… Слушай, папа. Из больницы ты должен забрать её.

— Это ещё почему?

— Ну… Это страшное место. Я бы никому не пожелала там лежать. Даже если это уже другое учреждение, просто в том же самом здании — всё равно. Пап, там обстановка нездоровая! На отшибе, вокруг никого и гулять не пускают. И забор под напряжением…