Я взглянула на восток, туда, где бахнуло. Дыма видно не было; впрочем, в темноте я и не могла бы его разглядеть; огня же не было точно.

— На кой кому-то нужно взрывать динамит на пустом месте? — резонно ответил Ронни. Это было где-то за оврагом. Пригороды там уже кончаются.

Я подумала, что хорошо, что взорвалось на востоке, а не западе. На запад от нас находится центр города, где все главные гостиницы. Катастрофа на окраине, за пригородом или даже на краю дальнего пригорода означает, что никакой заезжий рок-н-рольщик точно не пострадал. Направлению в сторону нашего дома место взрыва тоже не соответствовало. Так что можно было, кажется, расслабиться.

— А что, — сказал брат, сев в машину — может, съездим, посмотрим, чего там случилось?

— Уроки, — ответила Петси. — Уроки, уроки, уроки.

— Да и настроения уж нет, — сказала Пенси. — Я устала и хочется плакать.

— И мать ждёт, — закончил Ронни. — По-любому закатит скандал, что так поздно вернулся.

— Ладно, значит, в газетах прочтем, — решил Джон.

Моего мнения как-то не спросили, да я особо и не старалась его сформулировать. О пережитом хотелось скорее забыть. Кроме того, возвращаться домой слишком поздно действительно не следовало, чтобы не отбить желание у родителей отпустить меня и на завтрашний концерт тоже.

Словом, мы двинулись восвояси и всю оставшуюся дорогу ехали молча.

Любимое папино кресло — шарообразное, словно спутник, из полистирола и дралона, белое снаружи и оранжевое внутри. Возле него располагается торшер такой же формы — в виде шара на параболической подставке. Корпус телевизора, стоящего напротив, — тоже пластиковый шар, подвешенный к потолку. С каплевидной формой плексигласового журнального столика перекликаются оранжевые кругляшки, плавающие внутри лавовой лампы. В общем-то углов в гостиной нет: и узор на обоях, и экран телевизора, и папино пузо — всё имеет примерно одну и ту же обтекаемую конфигурацию. О наших отношениях такого не скажешь.

Когда мы вошли в дом, отец как всегда восседал в своём шаре с газетой.

— Ну наконец-то! — воскликнул он. — Куда вы запропастились?! Мы тут уже думали полицию вызывать!

— Папа, ты не представляешь, что случилось по дороге… — начала я.

Но Джон перебил:

— Этот Элвис два часа не затыкался! Я уж думал, он не кончит никогда.

— Какие два, смеёшься?! Он пел минут сорок! Пап, когда мы ехали обратно, за домами что-то взорвалось, и мы подумали…

— Что ты несёшь?! — оборвал меня Джон.

— Я удивлённо взглянула ему в глаза.

— Ты чего?

— А ты чего?

— Я просто хотела про взрыв рассказать.

— Про какой еще взрыв? Ты кино, что ль, пересмотрела?

На секунду я утратила дар речи, поэтому не нашлась, что ответить. Так что Джон продолжил:

— Пап, эти девчонки вечно что-нибудь выдумывают.

— Джон! Ты ж сам сказал, что это атомная!..

— Атомы, Ава, это мельчайшие частицы, из которых состоит вся материя, пора бы уже это выучить к концу школы!

— Я не о том! Джон, смеёшься, ты, что ли? Ты забыл про взрыв?

— Этот вертихвост взорвал что-то на концерте? — отец нахмурился. — Это очень опасно, следует написать жалобу! Чёртовы рокеры! Совсем уж с ума посходили!

— Да нет, это у Авы в голове что-то взорвалось, — ухмыльнулся Джон. — Бабах от восторга! Она там так визжала, что теперь путается в реальности.

Всё ясно. Джон не хочет беспокоить папу тем, что мы попали в неприятную историю. Понимаю, родительские нервы надо беречь… Но делать это, унижая меня, было совсем не обязательно. Тем более, папа спокойней не стал:

— Очень плохо, Ава, очень плохо! Ты видишь, как подобные мероприятия влияют на свою психику?

— Я не сумасшедшая. Просто говорю правду, в отличие от некоторых.

— Если продолжишь в том же духе, всякое может случиться. Кстати, — отец открыл последний разворот газеты. — Здесь хорошая статья про одну девочку, которая слушала очень много плохой музыки, а потом из-за этого стала коммунисткой. Её лечат в психбольнице. Тебе было бы полезно почитать.

— Я вообще не понимаю, почему эти обезьяньи визги всё ещё терпят, — добавил Джон. — Сколько лет уже это непотребство показывается на сцене. Я давно бы запретил!

— Чёртова вторая поправка, сынок! Коммуняки вон тоже как блохи: всех не переловишь, лезут и лезут, пользуются нашей свободой, не поймёшь, откуда только берутся. И им тоже попустительствуют. Ну вот что это такое? — отец развернул середину газеты. — «В Нью-Йорке прошла генеральная ассамблея ООН». Ну куда это годится?! Почему их не накрыли? Краснопузые гуляют по Нью-Йорку! А что завтра, Вашингтон?

— Я думал, что ООН запрещена, — сказал Джон.

— Чёрта с два!

— ООН это организация объединённых наций. Это все страны, а не коммунисты. Коммунисты это ОВД… — сказала я.

— Нет, ты слышал, ты слышал?! — взбесился отец. — Вот они, эти концерты! Мать! Эй, мать, иди сюда!

— Ава, зачем ты защищаешь коммунистов? — серьёзно спросил Джон.

— Да не защищаю я никаких коммунистов! Я просто сказала, что…

— Ну так лучше держи язык за зубами, чем повторять глупости, которых нахваталась чёрт знает где! В мире без того проблем хватает! Вон, смотрите, полюбуйтесь!

Он продемонстрировал нам первую страницу газеты — испещренный чёрными расплывчатыми буквами листок, посреди которого была врезка с фотографией — еще более расплывчатой, но всё-таки понятной. На ней я увидела площадь у Красного Замка, военный парад и огромную бомбу на увитой цветами платформе. Ее толкали несколько десятков физкультурников. Еще несколько таких же находились на платформе, составляя над круглобоким сокровищем живую арку из своих тел. «В Москве отметили день солидарности трудящихся», — гласил заголовок.

Думать о том, что где-то там, на другой стороне планеты, странные люди уже приготовили для тебя смерть и лишь выжидают, пустить ее в ход сей же час или чуть погодя, было страшно, но как-то уже и привычно при этом. То, что здесь, у тебя дома, близкие принимают тебя за сумасшедшую, волновало сильнее. В общем, внутри меня было слишком много разных переживаний и мыслей, чтоб думать еще и о термоядерке…

А брат сказал:

— Поигрывают мускулами.

— Да уж! — сказал папа. — Ну ничего, нас им не запугать! Кстати, надо проверить сроки годности у консервов в нашем подвале. Думаю, еще десяток банок томатного супа не помешает. И хорошо было бы заказать еще одну стальную накладку на дверь, вот что я думаю. Интересно, есть ли техническая возможность сделать наш подвал немного глубже?

— Я могу позвонить в фирму Пикмана.

— Да, Джон, позвони. Позвони завтра же!.. А что касается тебя, Ава, то тебе не следует больше посещать такие сборища. Концерты-шманцерты… Как знать, кто стоит за этим всем? Кто финансирует этих артистов? Кому они выгодны? То, что всего этого не было… а потом оно появилось… Это, знаешь ли, довольно подозрительно!

— Вот, — сказал брат. — Слыхала? А я о чём!

— И еще тебе надо поменьше слушать радио, Ава. Кто знает, откуда оно там вещает! И кто знает, какие сигналы они посылают. Молодежь может не чувствовать их. Между тем, эти сигналы отлично маскируются под криками и визгами всех этих ваших так называемых…

Папа не успел сказать «певцов», когда из кухни раздалось:

— Ава! Ты здесь? Помоги мне на кухне!

Специально или нет, мама спасла меня от слушания очередной серии папиной ахинеи.

— Ава, не поможешь мне порезать овощи для пирога? — спросила мама, даже не повернувшись ко мне лицом.

Не могу сказать, чтоб я любила всю эту кухонную возню, но мама заставляет меня заниматься ею регулярно. Иногда я думаю о том, как же справлялась она с домашней работой до моего рождения. Или даже до рождения Джона, двадцать два года назад, когда они с папой только поженились! В те-то времена, наверно, еще не было всех этих кухонных штук, облегчающих жизнь: машин стиральных всяких и сушильных, посудомоечных и посудовытиральных тоже, яйцемоек, яйцеварок, яйцерезок, электрических подогревателей булочек и встроенных в холодильник коктейльниц (с мороженым или без)… Даже чайники не факт, что тогда были. А даже если и были, то только железные, а не из пластика, не разноцветные… Впрочем, я точно не знаю. Надеюсь, к тому времени, как я вырасту, роботы, которые будут выполняют всю работу по хозяйству, уже не будут такими дорогими, как сейчас, и мне не придется заставлять свою дочку резать дурацкие овощи каждый день!