— Я вам это скажу! — воскликнула Ноемия голосом, становившимся всё грознее и грознее. — После того как вы похитите хитростью или силой то золото, которым владеют дети Авраама, Исаака и Иакова и которое вам так необходимо теперь, после того как вы ограбите евреев, вы их выгоните, как негодное стадо, и деньгами, у них низко похищенными, вы уплатите наёмщикам, приказав им избавить вас от данных вами обещаний. Эти евреи, на которых вы смотрите как на павшую и глупую расу, очень ясно понимают ваши планы; они знают, что это золото — предмет вашей жадности, единственная их защита против вашей ненасытной жестокости. Вы можете истребить их всех, но ни один из них не предаст тайну, которая привела бы вас к обладанию этими богатствами.

— Трепещи, проклятая, ты богохульствуешь!

— Я взываю к Богу Всемогущему.

— Никто не спасёт вас, если вы будете продолжать противиться нашим желаниям.

— Един Бог велик.

Произнеся эти слова, Ноемия исчезла, и удивление слушающих было так велико, что никто не подумал удержать её. Она быстро побежала в свою комнату; не взяв ничего из подарков синьоры Нальди, она оставила даже драгоценности и наряды, купленные на собственные деньги; она взяла с собой только одну вещь — записку, полученную от Паоло перед его отправлением в провинции. Она положила её на сердце и почувствовала себя сильнее.

Молодая еврейка возвратилась в еврейский квартал, где друг отца принял её, как горячо любимую дочь.

После того как Ноемия вышла из гостиной синьоры, какая-то таинственная личность, совершенно скрытая складками широкого горного плаща, вышла через дверь, замаскированную в стене, там, где она не покрывалась тёмной драпировкой.

Тут произошёл долгий разговор между синьорой, монсеньором и незнакомцем, и когда последний их покинул, оба они, казалось, оправились от смущения, в которое их поверг ответ Ноемии.

Через несколько дней после этого свидания в Риме распространился слух об аресте еврейской девушки, красота которой наделала столько шуму и которую синьора Нальди представляла всюду под именем гречанки с островов архипелага.

Говорили также об обширном заговоре евреев против святейшего престола; и в высоте процентов, назначенных еврейскими банкирами при последнем займе, римские злые языки видели доказательство соучастия.

Спустя неделю после своего бегства Ноемия, возвращаясь в жидовский квартал, была выслежена тремя неизвестными, схвачена и посажена в карету. Ей собирались завязать глаза, когда ей вдруг показалось, что в начальнике этой экспедиции она узнает человека, который говорил со Стефаном, когда тот бросился на неё в саду Пинчио, и ту же личность, которая следила за ней и передала письмо Бен-Иакову.

Это был действительно наш старый знакомец Карло, который принял начальство над похищением, чтобы услужить монсеньору Памфилио.

Ноемия на всякий случай произнесла имя Стефана.

Карло удержал своих сотоварищей, которые собирались связать руки и завязать глаза пленнице, и приказал обращаться с ней как можно почтительнее.

Сопровождаемая этой шайкой, Ноемия прибыла в монастырь в честь посещения Божией Матерью Елизаветы (la Visitation), который, как почти все монастыри, патронируемые Святой Марией, управлялся патерами и находился в ведении иезуитской коллегии.

Таким образом, еврейка попала в руки ассоциации, могущество и силу которой она видела всюду.

Ноемию сначала подвергли строгому уединению, но в скором времени надзор ослаб. Как только её заключение сделалось свободнее, она должна была принять одного французского священника, друга отца Сальви и Жюля, о мужестве и добродетели которого она много слышала от них. Его звали Виллье. Старость настигла его незаметно. Атлетическое сложение, благородная фигура, седые волосы придавали ему величие, простоту и красоту первоначального, неиспорченного типа. Он соединял в себе знаки патриаршего, пророческого и апостольского достоинства. Вся его жизнь протекла в миссионерских трудах у отдалённых язычников.

Он верил горячо и искренне; его труды были чисты и плодотворны. Полученный им свыше сильный и живой дар слова он неустанно посвящал проповеди, не останавливаясь перед угрожавшими ему опасностями.

Аббат Виллье пришёл от имени отца Сальви; он старался утешить молодую девушку.

— Дитя моё, — говорил он ей с добротой, — вам пришлось столкнуться с людьми в возрасте, в котором обыкновенно девушки беспечно проводят время у домашнего очага. Но Бог, без воли Которого ничего не совершается, даст вам, конечно, силу окончить борьбу, начатую с Его соизволения. Доверьтесь Ему. Когда опасность пройдёт, я постараюсь пролить в ваше сердце свет, которого недостаёт ему; но сегодня я пришёл, только чтобы разогнать ваши опасения. Ваши друзья наблюдают за вами. Их заботливость так же деятельна, как и преследования, которые вас огорчают. Дочь моя, будьте скромны, терпеливы и кротки в дни вашего несчастья.

Эти посещения небом посланного ей друга были большим утешением для Ноемии.

Аббат Виллье много путешествовал и любил рассказывать о малоизвестных ещё странах, которые посетил; в его рассказах нередко попадались слова иезуиты, иезуитская коллегия, и Ноемия всякий раз вздрагивала, слыша их; они с болью отзывались в её сердце.

В одно из своих частых посещений миссионер, стараясь по обыкновению вложить в душу молодой еврейки высокие истины христианской религии, увлёкся воспоминаниями и с радостью говорил о том, как своей проповедью он обратил в христианскую веру языческое население Японии, присовокупляя, что это внезапное обращение имело крайне благотворное влияние на народ, но не встретило одобрения со стороны иезуитов.

— Мой отец, — прервала его в этом месте Ноемия, — слова ваши трогают меня, мне кажется, что религия, внушающая такую высокую добродетель, такое милосердие, и должна быть истинной религией.

Слушая вас и отца Сальви, я убеждаюсь, что учение ваше исполнено любви и надежды, слушая других, я вижу противное тому, что вы проповедуете и обещаете мне.

Не судите меня слишком строго, батюшка, но если бы вы знали, что я видела!

Миссионер только глубоко вздохнул в ответ на эти слова девушки. Ноемия же, постепенно оживляясь, воскликнула:

— Преступление заняло у них место добродетели, добро заменилось злом, а там, где призывал их долг, они пороками освобождали себя от исполнения его. Я видела, как их примеры губили народ, как гордость и корыстолюбие развращали двор, как религия извращалась и, вместо того чтобы прославлять Бога, проклинала представителей Его на земле. Над всей этой путаницей божественных и общечеловеческих идей, над этим скопищем нечистот, над всеми бедствиями зловеще звучит одно слово: иезуиты, мрачное слово, с которым тесно связано понятие о несчастье, страданиях и стенаниях. Скажите мне, батюшка, что это за люди и чего хотят они, эти заклятые враги правды и света?

Аббат Виллье был подавлен, он сидел, закрыв руками лицо, и слёзы струились у него сквозь пальцы.

Наконец он встал и, проговорив: «До завтра», вышел.

На другой день Ноемия тщетно прождала его; ей объявили, что миссионер не будет более посещать её, и надзор за ней, сначала как будто ослабевший, сделался теперь ещё бдительнее и строже.

Но Ноемия, несмотря на своё заключение, вскоре дозналась о том, что ей необходимо было знать.

Все слухи, которые ходят в свете, все интриги имеют свободный доступ в монастыри и составляют здесь сюжет разговоров.

Женские монастыри пользуются тайным влиянием над делами церкви, и духовная власть нередко обращалась сюда за советом.

В то время, когда молодая еврейка начала проникать в тайны иезуитства, дело шло об одном французском после, который приехал в Рим с целью просить у святейшего престола позволения изгнать из Франции иезуитов, тайно втеревшихся в государство и компрометирующих своими кознями его законы и учреждения.

Монастырь, в котором заключена была Ноемия, часто посещали прелаты, монсеньоры, монахи разных орденов и другие духовные особы.