Много ещё скрывается неведомых зол, о которых не упомянула молодая еврейка, но мы постараемся обратить на них исключительное внимание, исследовать и выставить наглядно слабейшие стороны этого мнимого римского могущества.

Когда Ноемия уходила от Бен-Саула, поручив ему свои записки для передачи Бен-Иакову, её сильно толкнул какой-то человек, бежавший навстречу; едва оправившись, она прикладывает руку к сердцу, как бы для того, чтобы остановить его учащённое биение, и находит записку под лифом своего платья. С каким-то тайным трепетом она развёртывает бумагу, и её взору представляется следующая строка:

«Я уезжаю в провинцию. — Паоло».

Эти слова были для неё непонятны, однако по волнению, овладевшему ею внезапно, она почувствовала, что имя Паоло нашло отголосок в её сердце. Она смутно предугадывала, что это уведомление имело отношение к интересам еврейского племени и её любви.

Зрение поражает быстрый переход от глубокого мрака к яркому свету; только через несколько мгновений глаза начинают различать окружающие предметы. Подобное же ощущение испытываешь при созерцании горделивой пышности, окружающей папский двор. Но это впечатление не глубоко проникает в сердце; оно поверхностно и скоропреходяще. Взор ослеплён всем этим великолепием, но является сознание, что здесь настоящая роскошь и ложный блеск идут рука об руку. Это наблюдение не ускользнуло от пытливого внимания Ноемии. Масса отдаётся обаянию окружающей её роскоши, но просвещённые умы, стоящие нравственно выше общей среды, стараются поставить истину на место призрака. Между почётными лицами, посещавшими синьору Нальди, находился самый молодой неаполитанский кардинал по имени Фердинанд. Красота Ноемии пленила его, и все подробности, к ней относящиеся, были ему переданы синьорой Нальди. Увидав Ноемию в Корсо, он не преминул осведомиться, кто была эта прелестная особа. Ему небрежно ответили, что это гречанка, которую старая синьора вывозила в свет. Кардинал Фердинанд пожелал с ней познакомиться и был ей представлен. Между еврейкой и его преподобием произошло что-то исключительное. Вскоре кардинал в самых приличных выражениях высказал ей свои чувства, и ей даже показалось забавным видеть у ног израильской девы служителя католической Церкви! Не у Бога просила она содействия для своих целей, слишком велико было её благоговение к Всевышнему, чтобы примешивать Его имя к ничтожным житейским делам, но перед начертанным в её сердце образом Паоло она мысленно испрашивала прощение за свои будущие проступки. Ноемия была слишком возвышенной натурой, чтобы прибегать к мелкому кокетству. Она держала себя с большим достоинством и сдержанностью и без особенного негодования принимала ухаживания окружающих её поклонников. Хотя она тонко давала понять, что угадывала цель их искательств, но при всём том в ней проглядывало твёрдое намерение сохранить приличие и остаться навсегда честной. Несмотря на всё своё холодное равнодушие, Ноемия с неподражаемым тактом умела придать ещё более прелести своей обворожительной наружности и уму. Обладая искусством нравиться, она вместе с тем умела внушать к себе уважение. Молодому и пылкому кардиналу никогда не случалось бороться с такими препятствиями; от Ноемии веяло таким целомудрием и скромностью, что он отказался от своих прежних целей и стал питать к ней бескорыстную привязанность. В это время Ноемию посетили Жюль Бонвиль и отец Сальви, и она узнала, что молодой живописец возвращался в Париж, а престарелый священник оставался в Риме.

На обыкновенно кротком и ясном лице отца Сальви в настоящую минуту заметно было облако печали, и он бросал на Ноемию горестные взоры. Она задала ему несколько вопросов, встреченных упорным молчанием, но когда молодая девушка настойчиво их повторила, то священник отвечал со слезами:

— Ребёнок, которого я воспитал, Паоло...

При этом имени сердце Ноемии затрепетало... Священник продолжал:

— Паоло, наставником и руководителем которого я был столько лет, отправился в провинции!

— Продолжайте, — сказала Ноемия, бледная и взволнованная.

— Бросаясь в отчаянную борьбу, он через своё великодушное рвение заслужит тюрьму, а может быть, и смерть! Я ничего не значу. Не имею никакого влияния; когда-нибудь он подвергнется справедливому и строгому преследованию и мне будет невозможно его спасти... Если Господь посетит меня в преклонных годах моих этою скорбию, тогда, — да будет Его святая воля...

С глубоким вздохом, проговорив эти несвязные фразы, отец Сальви удалился. Оставшись наедине, Ноемия стала размышлять о том, что узнала. Два преданнейших друга покидали её. Один возвращался на родину, другой уехал от неё с разбитым сердцем! Паоло!.. Папские провинции... отчаянная борьба... смерть!.. Потом она припомнила слова, произнесённые отцом Сальви: «Паоло, которого я воспитал». В них Ноемия находила объяснение расположения и привязанности, оказываемых ей священником с самого начала их знакомства. Смутные и страшные призраки грядущих опасностей носились перед её взволнованным воображением. Ей припомнился разговор отца с Бен-Саулом; они намекали о каком-то сопротивлении правительству, о каких-то иностранных солдатах, о займе денег на содержание армии, о беспощадном суде с его кровавыми приговорами, немедленно исполняемыми!.. Она теперь поняла зловещий смысл этих недосказанных намёков! Между судьбой Паоло и этими грозными речами существовала таинственная связь. Ноемия не могла более сомневаться, что предмет её страсти — тот самый человек, о котором говорил священник! Не получила ли она уведомления о его отъезде в папские провинции?.. Ноемия, прося отца Сальви предупредить её о малейшей опасности, могущей угрожать Паоло, выражала этим свою признательность за оказанное ей молодым человеком покровительство. Она ощущала тайную радость от защиты тех людей, которые оказывали ей своё сочувствие именно в то время, когда она была одинокой, а потому и решилась упрочить за собою покровительство лиц влиятельных. В эту минуту камеристка пришла звать Ноемию в покои почтенной синьоры, где её ожидал кардинал Фердинанд, который, отказавшись от намерения обладать ею, выказывал ей самую нежную привязанность.

Разговор шёл очень оживлённый. Его преосвященство рассказывал о предстоящих приёмах в Ватикане, где его святейшество даёт аудиенцию нескольким посланникам иностранных дворов, представившим ему от имени своих государей аккредитационные грамоты. Он спросил Ноемию, присутствовала ли она когда-нибудь при подобных торжественных церемониях, и она отвечала, что не имеет о них никакого понятия и желала бы их видеть. Кардинал обещал удовлетворить её любопытство, присовокупив, что завтра пришлёт за ней и за синьорой свою карету, которая доставит их в Ватикан.

Ватиканский дворец — зимняя резиденция пап. Много было говорено о великолепии и о художественных редкостях этого дворца, и потому мы не будем более об этом распространяться. Одни фрески Рафаэля составляют уже неоценимое сокровище! Это здание воздвигнуто на вершине Ватиканского холма, соединяется колоннадой с базиликой Святого Петра и имеет 360 метров длины и 246 метров ширины. Эта громада подавляет храм и высится над ним на целую половину; главные подъезды дворца заставлены каретами кардиналов, которые всегда отличаются массивными украшениями во вкусе прежних времён; широкая, великолепная лестница с двойным рядом перил ведёт в покои святого отца. Это произведение Вернини; оно начинается от портика, окружающего площадь. Караул швейцарцев в мундирах XV столетия стоит при входе на лестницу. Вид этих древних одежд как бы напоминает, что римский двор у самого порога жилища его святейшества выставляет напоказ свой застой в прошедшем, сопротивление современному развитию и будущему прогрессу грядущих времён. Тронная зала вся из мрамора, с художественными скульптурными украшениями. Барельефы — работа Пёринодель-Вага и Даниелла-ди-Виттера. Георг Вазари изобразил своею кистью Григория X, отлучающим Фридриха II на Лионском соборе, и христианский флот, нападающий на турок при Лепанте. Фадей Цуккари представил Карломана, признающего поддельный дар Константина, этот факт, столь много оспариваемый и на основании которого папы в продолжение стольких веков утверждали свою светскую власть; сцену отпущения грехов Генриху IV папой Григорием VII в присутствии графини Матильды и взятие Туниса во время папства Павла III. Марко ди-Сиенна изобразил Оттона, возвращающим церковное имущество, а Иероним Сичоланте как бы воскресил на полотне Пепина, сдающего наследникам Святого Петра город Равенну после поражения короля лонгобардов, Астольфа.