Был, однако, тайно послан поверенный из Рима, чтобы убедить отца Сальви во имя мира в Церкви оставить свой приход. Правила канонического послушания вменяли ему в непременную обязанность исполнить это приказание; он удалился, и на другой день место его занял священник иезуитского ордена.

Деревня снова впала в плачевное состояние нищеты, разврата и неверия, из которого ей удалось было выйти благодаря стараниям и усердию отца Сальви.

В то время, когда этот священник жил в Неттуно, с ним случилось происшествие, имевшее впоследствии громадное влияние на всю его жизнь.

Однажды ночью, когда он только что заснул после с пользой проведённого дня, раздался громкий стук в дверь. Думая, что за ним пришли для последнего напутствия умирающему, он поспешно встал и полуодетый, позабыв даже зажечь свечу, отворил дверь. Тотчас же его схватили две сильные руки и кто-то прошептал ему на ухо: «Не бойтесь ничего, мы не хотим вам зла, но не шевелитесь и не говорите ни слова; особенно не нужно света. Если не повинуетесь, мы вас убьём».

И в эту минуту послышался звук взводимых курков.

Напрасно отец Сальви противился бы этим странным приказаниям: у него уже были завязаны глаза и рот, и с двух сторон его крепко держали какие-то люди. Он решил спокойно выжидать.

Около двери, на улице, послышался стук копыт и колёс. Он понял, что там остановился какой-то экипаж, потом ему показалось, что люди, окружавшие его, вышли на улицу, взяли там какой-то предмет, и один из них приказал нести его с осторожностью. Эта вещь была поставлена в прихожую, и затем отец Сальви понял, что все уходят; действительно хлопнули дверцы кареты, и внезапным движением он был освобождён, дверь дома с шумом затворилась, и он услышал, как карета покатилась в направлении неттунского леса.

Отец Сальви разжёг огонь и, не будя своей верной служанки, старухи Ноны, стал искать в сенях вещь, которую там поставили. Наклонившись, он увидел корзинку самой изящной работы, в которой на мягкой подушке, обшитой дорогими кружевами, лежал завёрнутый в богатое, всё вышитое бельё ребёнок, прелестный мальчик, свежий и румяный, которому на вид казалось месяцев шесть. Свет его разбудил, и он улыбался, протягивая ручонки к священнику.

Удивлению прелата не было границ; но он ни на минуту не подумал покинуть это беззащитное создание, которое ему посылал Бог. Поправляя ребёнка на его маленькой постельке, он больно укололся: к подушке булавкой была прикреплена записка.

Несколько строчек следующего содержания предстало его глазам:

«Зная вашу доброту и благочестие, мы решились поручить вам этого ребёнка. Воспитывайте его под именем Паоло, с самых ранних пор пусть он знает, что посвящён на служение Церкви. Что же касается издержек, то под подушкой вы найдёте кошелёк с тысячей экю, это на первоначальное обзаведение; каждый год вы будете получать столько же от банкира Т., который уже получил надлежащие приказания. Когда ребёнку, которому теперь нет и года, исполнится восемнадцать лет, вам будут сообщены новые распоряжения».

Подписи не было; на шее у мальчика висели богатые чётки из стекляруса, золота и янтаря с несколькими образками.

Почерк был, очевидно, изменён, но легко угадывалась женская рука.

Отец Сальви в точности исполнил все эти предписания. Нона приняла ребёнка с радостью и осыпала его тысячами ласк, потом тихонько уложила в люльку и укачала.

На другой день ему нашли кормилицу, и Паоло, подобно самому отцу Сальви, вырос у подножия алтаря. Когда Паоло достиг восемнадцати лет, неизвестный посланный вручил отцу Сальви записку, в которой ему предписывалось отвести молодого человека в церковь Святого Петра в узах и поручить его священнику, имя которого было тут же обозначено.

Это письмо, где благодарили отца Сальви за его попечения и прекрасное воспитание, которое он передал своему приёмному сыну, было написано тем же почерком и с теми же предосторожностями, как и первое.

Отец Сальви сохранил тайну. Нона умерла, не открыв её никому. Сам Паоло ничего не подозревал; новый его руководитель действовал тоже лишь согласно предписаниям, которые получал; но отец Сальви ещё за несколько лет до своей разлуки с Паоло узнал историю его рождения из уст разбойника, когда-то принимавшего участие в ночном приключении и которого он исповедовал, смертельно раненного в схватке на большой дороге из Рима в Чивита-Веккию.

Несмотря на своё итальянское происхождение, отец Сальви, казалось, совершенно принадлежал к французской колонии, которую основали в Риме искусство и политика; он сделался завсегдатаем во французском посольстве, и хотя по обычаю в приходе Святого Людовика всегда были французские священники, это не помешало его назначению в их число. Правда, он служил безвозмездно и единственное, что давала ему церковь, это была возможность оказывать благодеяния и помощь ближним.

Донна Олимпия, так сильно упавшая духом после неблагоприятного ей поворота фортуны, с помощью искусных происков почти успела восстановить своё исчезнувшее было влияние.

Чтобы удалиться из Рима, она ловко пустила слух, что отправляется в Венецианскую область, для того чтобы вступить во владение значительным наследством.

Это мнимое приращение богатства должно было оправдать её, если бы вдруг понадобилось обнаружить то состояние, которое она приобрела тёмными путями и которое сумела припрятать.

Она слишком хорошо знала свет и особенно римское общество, в котором так долго играла значительную роль, чтобы быть уверенной, что роскошь её новой жизни заставит всех забыть её прежние безобразия.

После годового отсутствия донна Олимпия вернулась в Рим и тотчас же стала показывать себя совсем иной, чем была прежде. Она остереглась ханжества и лицемерия, которые пускала в ход в начале свой деятельности, и старалась выказывать лишь скромное усердие, которое было далеко от прежнего рвения, доставлявшего ей столько интриг и столько удовольствия. Ловкая графиня сумела составить себе положение, одинаково удалённое от всех крайностей, и особенно старалась придать себе тихую, мечтательную серьёзность, в которой умышленно проглядывала склонность к мистицизму и восторженности — странная смесь ложного благочестия с философскими идеями, более близкая к чувству, чем к мысли, и которой апостолом-проповедником был иезуит Молина.

С этим учением, заимствованным от пятнадцатого века, она соединила и позднейшие идеи, взращённые на почве германской. Время, проведённое ею вне Рима, она употребила на то, чтобы приготовиться к этой комедии; она изучила сокровенные учения Зигера, Бема, Варо, Кордана, Сведенборга и всех других вдохновенных мистиков Севера.

План этот, сначала кажущийся столь странным и тёмным, был, однако, построен на глубоком знании характера тех, к которым относились намерения донны Олимпии. Она шла к своей цели по неизвестной подземной дороге, на которой она не могла встретить ни малейшего препятствия. Особенно склонил донну Олимпию к выбору подобной дороги успех многих женщин, которые таким образом достигали когда-то даже царских милостей.

В предыдущем столетии разве княгиня Гемене не достигла того, что убедила весь французский двор, самый просвещённый в Европе, что она сообщалась с духами и жила с ними в самых близких отношениях? Она основала секту иллюминатов; разве Казотт не уверил двор Людовика XV, что он был одарён даром пророчества?

Разве шведский барон Сведенборг не заставил весь свет поверить, что он в продолжение двадцати восьми лет жил жизнью духов и находился в постоянном сообщении с невидимыми силами. Все верили, что ангел носил его по всем существующим морям. После его смерти многие утверждали, что видели его в одно и то же время в Англии, в Швеции и во Франции. У него было громадное состояние, источников которого никто никогда не знал; он предсказал число своей смерти, случившейся в воскресенье, 29 марта 1772 года, в пять часов пополудни.