Раз, два…

Генри со всей силы прижимает мою голову к своей ноге, и я утыкаюсь носом в его бедро. Когда он вздрагивает, я понимаю, что Анны больше нет. Крики толпы тонут в грохоте пушек и перезвоне тауэрской часовни.

Я уже готова заплакать, когда понимаю, что Генри начал странно дергаться. Его рука почти отпустила мою голову, и даже когда я поднимаю лицо к эшафоту, он меня не останавливает.

Кровь толчками вытекает из обрубка, который был шеей Анны. Залита ее кожа, ее платье, эшафот и трава под ним. Всё, всё вокруг залито кровью. Так много крови в одном человеке, Боже, настоящее море крови.

Меня мутит, я не могу дышать, всё тело онемело от ужаса. Взгляд мечется в поисках чистого места, где нет крови, но она везде, куда бы я не посмотрела. Голова Анны лежит в куче красной соломы, и ее бездонные глаза устремлены к небу. А ее губы продолжают шевелиться.

Губы шевелятся. На отрубленной голове.

Я хочу закричать, но получается только хрипеть. Я в ужасе поворачиваюсь к Генри, но он не смотрит на меня. Он тоже это видит. Он изо всех сил осеняет себя крестом и читает молитву, пытаясь понять, как такое возможно.

Тауэр-Грин почти опустел, а тело всё лежит. Море крови темнеет и становится густым, как остывающая смола. Четыре девушки не могут понять, что делать с Анной, как ее похоронить. Король не дал по этому поводу никаких указаний. Просто забыл. У него полно других дел, подготовка к свадьбе с Джейн Сеймур идет полным ходом.

Две девушки тащат на себе пустой деревянный ящик для стрел, пока две другие стаскивают окровавленное тело с эшафота. Королева тонкая, но им все-таки приходится сделать усилие, чтобы втиснуть ее в импровизированный гроб. Мадж Шелтон укладывает голову Анны к ее руке.

Когда Мадж подходит к нам, мы всё еще в оцепенении. Я сижу на траве, прислонившись к ноге Генри, потому что другой опоры нет.

— Ваша Светлость, — дрожащим голосом говорит она, обращаясь к моему мужу. — Герцогиня, — на этот раз она кивает мне. — Помогите нам, пожалуйста. Нужно отнести ее в часовню, но мы боимся уронить. Слишком тяжело.

Генри смотрит на Мадж и молчит. И я молчу. Я знаю, что он не хочет прикасаться к этому ящику, но не потому, что ненавидит Анну. А потому, что ему страшно. И мне страшно.

Этот страх не похож на узел в животе, и ни на что другое мире не похож. Это что-то гораздо более глубокое. Дикое. Древнее. То, что заставляет тебя бояться темноты. Бояться, что тень в углу наблюдает за тобой.

Бояться, что мертвецы умеют разговаривать.

— Пожалуйста, — шепчет Мадж. — Нужно же ее похоронить. Нельзя же так оставить.

Первым голос обретает Генри. Он проводит рукой по лицу и делает глубокий вдох.

— Да. Надо отнести.

Две девушки хватаются за ящик справа, еще две слева. Генри рывком поднимает ту часть, где должны быть ноги. Я делаю усилие и держусь за сторону, где должна была быть голова.

Пока мы идем до часовни, тишину нарушает лишь пение птиц и наше дыхание. Я прислушиваюсь к каждому шороху и молюсь, чтобы Анна умолкла навечно. Потому что мне кажется, что из-под крышки я слышу ее шепот.

Пока мы идем до Стрэнда, я ничего не чувствую. Не вижу оживленных улиц и толпящихся на них людей. Не могу посмотреть на облака, нависающие над домами. Мне всё равно, что мои ноги утопают в пыли и грязи.

Я не чувствую руку Генри, которая сжимает мою.

— Ты говорил, что она не умрет.

— Разве?

Я пытаюсь воскресить в памяти все наши последние разговоры. Нет, он не врет. Он и правда ничего не обещал. Это я сама себе придумала. Хотела верить, что король — не чудовище. Пыталась внушить себе, что королеву нельзя убить. Что титул защищает ее, как рыцарский доспех.

Когда мы заходим в апартаменты, Гарри уже там. Уже пьяный. Он накидывается на Генри и отчитывает так, словно тот его ученик.

— Фиц, какого дьявола? Я же сказал, что ее нужно увести! Ей нельзя на такое смотреть!

Генри поднимает глаза, но как будто не видит его.

— Она хотела остаться.

— И что?

— Не в моей власти было ее увести.

— Черт, а в чьей?!

Генри молчит и держит мою руку, а брат шумно отпивает вина.

— Мне жаль тебя, мой друг, — говорит он. — Я видел, как это заканчивается.

Гарри переводит гневный взгляд на меня, но я могу его выдержать. Потому что ничего не чувствую.

— Ты не помнишь, зато помню я, — говорит он, и я слышу в его голосе боль, но не могу ее разделить. — Думаешь, они не пытались? Родители? У них почти получилось! А потом началось: «Я думаю, у меня свое мнение», «Моя королева, ах, моя Екатерина». И что в итоге? Что в итоге, Мэри?!

— Суррей, хватит, — говорит Генри. — Не сейчас.

Лицо брата искажается. Он жадно пьет, и красные струйки стекают по его подбородку.

— А, и правда, чего я надрываюсь. Это твоя ответственность, Фиц. Твоя головная боль. Разбирайся сам, и не говори потом, что я не предупреждал.

В моей комнате Джоан уже поставила немного хлеба и сыра, но я не могу думать о еде. Я расставляю руки в стороны и падаю на кровать, как это делает Генри. Почти полет.

Когда я закрываю глаза, передо мной опять море крови, и я понимаю, что в ближайшие часы мне лучше уставиться в потолок.

Генри ложится рядом и притягивает меня к себе одной рукой, обхватывая мой живот. Мы лежим в тишине, пока ее не нарушает его протяжный сухой кашель, от которого потряхивает кровать.

Я почти вскрикиваю от неожиданности.

— Извини, не долечился. Мне советовали еще дня два-три полежать, но король так бился в истерике, что пришлось сделать вид, что всё прошло. А то он бы еще пару человек осудил.

Я морщусь, когда я слышу про короля. Он мне отвратителен, и у меня нет сил это скрывать.

— Он приглашает нас на свадьбу, — говорит Генри, и его голос слегка хрипит.

— Нет.

— Что нет?

— Я не пойду.

Не смогу делать вид, что рада за проклятую Джейн. Не смогу сыпать любезностями и желать им счастья. Не вынесу шутки ее наглого братца.

— Кто-то должен нести ее шлейф, — говорит Генри.

— Пусть Маргарет несет, у нее лучше получается притворяться.

— А если он прикажет прийти?

— Тогда пущусь в бега, меня банда Робин Гуда заждалась.

Генри тихо смеется и продолжает.

— А еще он предлагает мне Байнардс.

Мне хочется взвыть. Замок Байнардс прекрасен. Каждый раз, когда я видела его, то завидовала тем, кто может там жить. С востока его стены омывает Темза, с его башен видно весь Лондон, а его фундамент настолько древний, что, говорят, он еще помнит сандалии римлян.

Это замок Анны. Был ее, пока она не умерла этим утром.

— Я соглашусь, — говорит Генри, всё еще обнимая меня. — Мне нужна резиденция в Лондоне, я не могу всё время то разъезжать по стране, то жить в его дворцах.

— Это ее замок.

— Мы сможем жить там вместе. Переедем осенью.

— Я не буду там жить.

— Мэри…

— Я не буду там жить. Только не после всего, что случилось. Я не собираюсь получать выгоду из ее смерти.

— Мэри, ты вообще меня слышишь?

Он притягивает меня ближе и поворачивает мое лицо к себе, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Ты поняла, что я сказал? Осенью. Мы сможем переехать. Вместе. Он почти разрешил.

Его большой палец гладит мои скулы. Я только сейчас заметила, каким уставшим Генри выглядит. Бледный, похудевший, под глазами серые круги. Должно быть, этот май вымотал его, как и всех нас.

Он улыбается, но это печальная улыбка. Я не вижу в нем корысти. Только усталость вперемешку с осторожной надеждой.

— В августе я буду на севере, а ты можешь готовиться к переезду, — говорит он, а потом усмехается. — Надеюсь, ты за это время не сведешь с ума Джейн.

Я снова морщусь и отворачиваюсь.

— Черта с два я буду перед ней приседать.

Генри смеется.

— Запрешься в покоях, чтобы ее не видеть?

— Да! Или поеду с тобой на север.

— А что, неплохая идея, познакомлю тебя с Бэт.

— Бэт?

— Моя сестра, по матери, на год меня младше. Она тебе понравится, посоревнуешься с ней в упрямстве.