Мне надо пробраться к эшафоту. Осталось немного. Там передо мной будет пустое пространство и больше воздуха.

Когда на мое плечо опускается рука, я не сразу понимаю, что это мой муж. За эти пару минут меня потрогало больше рук, чем за всю предыдущую жизнь. Генри прижимается к моей спине так близко, будто мы в постели. Я снова могу дышать, когда чувствую его.

— Что ты здесь забыла? — рычит он мне в ухо.

— А ты?

— Я представляю короля. Ушла отсюда, быстро.

Герцог отдает приказ.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. Чувствую его запах, и мне становится спокойнее. Хочется уткнуться носом в его шею. Страх перед толпой отступает, хотя Генри и злится на меня.

— Я пришла для нее. Чтобы она увидела, что ее еще кто-то любит.

— Она тебя не увидит. Тебе здесь не место.

— А тебе?

— Это приказ короля.

— А ты сам хочешь быть здесь?

Он вздрагивает, и в его глазах мелькает сомнение.

Из тел вокруг выныривает Гарри.

— Фиц, уведи ее сейчас же! Ей нельзя на такое смотреть!

— Я останусь, — говорю я, и мне кажется, что мой голос никогда не звучал тверже.

Но брату всё равно.

— Фицрой, уведи свою жену! Она свихнулась!

Граф Суррей говорит так, будто речь о собаке или лошади.

Часть меня хочет, чтобы Генри взял меня на руки и вынес из толпы. Туда, где больше воздуха. В его руках спокойно и безопасно, но, пока он ослабил хватку, отвечая Гарри, я отталкиваюсь и делаю шаг вперед, чтобы меня поглотила толпа.

Анну уже ведут, и мне нужно встать поближе. Даже если она меня не увидит, я буду знать, что в последние минуты ей желали не только смерти. Среди сотен искаженных ненавистью лиц был хотя бы один человек, кто скорбел о ней.

Осталось еще чуть-чуть. Скоро места станет больше. Я пытаюсь вытянуть шею, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Смотрю на четырех девушек, сопровождающих Анну, и у меня перехватывает дух, когда в одной из них я узнаю Мадж Шелтон. Король так возненавидел королеву, что в последние минуты приставил к ней ту, по чьей вине случился первый выкидыш.

Я продолжаю двигаться вперед. Каждый шаг, толчок в спину придает мне уверенности. Я не хочу смотреть на казнь, но я должна быть здесь ради моей королевы.

Мне почти удается сделать глубокий вдох, когда я вижу просвет. Я дошла. Добралась до эшафота. Но спина какого-то толстого барона в вонючей бурой куртке перекрывает мне обзор, и мне его не обойти. Я чувствую, как внутри поднимается паника.

Не видно. Мне ничего не видно.

Генри хватает меня за руку и пытается оттянуть назад. Я поворачиваюсь к нему и вижу, что его лицо красное, под цвет его волос, а челюсти сжаты так сильно, что на шее проступили вены.

— Уходи, — шипит он.

Я пытаюсь вырвать руку.

— Я останусь.

— Делай, что тебе говорят.

— Я должна остаться.

— Ты должна слушать меня! — кричит он и рывком притягивает меня к себе.

— Так же, как ты слушаешь отца?

В его глазах вспыхивает ненависть. Настоящая. К королю или ко мне? Но через секунду в нем что-то меняется, и взгляд становится почти растерянным. Будто кто-то щелкнул пальцами и вывел его из транса, и теперь его руки не сдерживают, а обнимают меня.

Он молча идет вперед и ведет меня за собой. Толстый барон недовольно цокает, когда мы проходим мимо, но видит Генри и почти растворяется в воздухе, чтобы дать дорогу королевскому сыну.

Теперь мне видно всё.

Палача, который убьет Анну. Ее саму. Эшафот, украшенный черным бархатом. Стог соломы, куда упадет голова. И Мадж Шелтон, на чьем красивом лице я не вижу злорадства. Она смотрит на Анну со скорбью и обожанием, когда встает за ее спиной.

Мне почти хочется улыбнуться. Король собирался унизить жену, но две женщины помирились, и он унизил только сам себя.

Я впервые вижу на Анне гейбл. Не французский, а английский, двускатный капюшон, углы которого закрывают ее лицо от утреннего света. Она всю жизнь одевалась, как француженка, но сегодня решила напомнить, что она англичанка. Это ее королевство.

— А разве ведьмы умирают? — кричит детский голос в толпе.

Анна начинает говорить. Она старается остановить взгляд на каждом, кого способна рассмотреть, и, когда она всё-таки видит меня, мне кажется, что уголки ее губ едва заметно поднимаются.

— Добрые христиане! Я пришла сюда не для того, чтобы кого-то осуждать или опровергнуть обвинения, выдвинутые против меня. Я пришла умереть, ибо по закону осуждена на смерть.

Ветер подхватывает ее звонкий голос и уносит вверх, к облакам. Гудение толпы становится тише.

— Я молю Господа спасти короля и послать ему долгие годы правления над всеми вами, ибо мир еще не видел более милостивого монарха. Он всегда был добр ко мне. А если кто-то из вас захочет разобраться в моем деле, то я прошу вас судить справедливо. И, покидая этот мир, я сердечно прошу вас молиться за меня.

Она поднимает свои темные глаза к небу.

— Господи, смилуйся надо мной, ибо тебе я вверяю душу свою.

Мадж изо всех сил сжимает рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос. Палач опускается перед Анной на колени, прося у нее прощения, и она легонько касается его волос, отпуская его грех. Вручает ему мешочек с золотом. Плата за собственную смерть.

Мое сердце почти останавливается, а к горлу подступает ком, когда она встает на колени. Так она и умрет. Ей не придется опускать голову на плаху, как пятерым мужчинам до нее.

Я не верю в это. Это сон, постановка, дурной спектакль. Господи, Генри прав, мне здесь не место. Мне так страшно, будто это я должна стоять на месте Анны. Я цепляюсь пальцами за ладонь мужа и облегченно выдыхаю, когда он сжимает их в ответ.

Мадж подходит к Анне и помогает ей снять отороченный мехом плащ и головной убор. Королева остается в белом чепце и сером платье, обнажающем тонкую шею. Она притягивает Мадж к себе, шепчет ей что-то на ухо, жмет плечо и отпускает от себя.

Королева начинает молиться. А у меня кружится голова. Меня ведет в сторону, и я теряю равновесие. Сейчас она умрет. Сейчас, прямо сейчас не станет моей кузины, дорогой кузины Анны. Воздух вокруг становится густым и тяжелым.

Я пытаюсь ухватиться за плечо Генри, но все равно сползаю вниз. Ноги больше меня не держат, и я падаю на колени, совсем как она. Пытаюсь повернуть голову, чтобы поймать ртом ветер. Хотя бы самый маленький глоток свежего воздуха.

Толстый барон смотрит на меня сверху вниз и озадаченно хмурится. Качает головой. Потом шумно вздыхает и начинает опускаться на колени, отчего его рыхлые щеки становятся сине-красными.

За ним опускается пожилая дама. Мужчина с седой бородой и молодым лицом. Заплаканная женщина в черном атласном платье.

Я смотрю в другую сторону и едва могу поверить в то, что происходит. Один за другим люди опускаются вниз. Склоняют головы, начинают молиться. Я оглядываюсь назад и вижу, что эта волна идет дальше, в толпу. Леди и лорды, мужчины и женщины, юноши, девушки, взрослые, дети — сотни людей становятся на колени перед Анной, чтобы разделить с ней последнюю молитву.

Воздух больше ничего не сдерживает. Ветер может свободно летать над головами, а я могу наполнить легкие. Во мне поднимается восторг, когда я вижу, что в толпе больше нет ни ненависти, ни веселья. Только скорбь и печаль от того, что умирает королева.

На колени опустились все. Почти. Стоять остались двое. Чарльз Брэндон, герцог Саффолк, друг и зять короля. И мой муж. Генри возвышается надо мной, и одной рукой я держусь за его ногу.

Он удивленно оглядывается по сторонам, но продолжает стоять. Я поднимаю на него глаза и легонько трогаю за руку.

— Генри, она же сейчас умрет.

Он смотрит на меня, печально улыбается и качает головой. Потом снова устремляет взгляд на эшафот и пошире расправляет плечи. Я горько усмехаюсь. Ну конечно. Королевский сын не встанет на колени перед отцовской шлюхой.

— Принесите мой меч! — кричит палач в сторону лестницы.

Анна быстро поворачивает голову. Она не видит, как палач медленно извлекает меч из кучи соломы позади нее. Лезвие тускло блестит, отражая пестрое майское небо. Палач замахивается и крутит оружием над собой, чтобы набрать обороты.