От Узельдингера и его товарищей я узнал замечательную историю люксембургского Сопротивления.

Со времени окончания войны прошли долгие годы, многое вспоминается со странным чувством: да могло ли такое быть?!

Заявление гауляйтера Зимона было поистине беспримерным: люксембургской нации не существует. Домой, в Германский райх!

В послушании Зимон не сомневался. Флаги со свастикой развевались над половиной Европы. Маленький Люксембург не посмеет и пикнуть!

Для начала Зимон приказал стереть все надписи на летцебургеш, запретить французский язык; возбранялось даже надевать широкие «баскские» береты, популярные во Франции. Говорить на летцебургеш разрешалось, но слова латинского происхождения велено было заменять немецкими!

Оккупанты, а с ними и предатели уже праздновали воссоединение с империей Гитлера. Оставалось только инсценировать народное волеизъявление. Для этого каждому люксембуржцу вручили анкету.

И что же? Девяносто процентов, а местами девяносто пять процентов населения ответили, что их национальность не немецкая, а была и будет люксембуржской. Подданство люксембуржское, родной язык — летцебургеш. На окнах запестрело: «Мы у себя дома!», «Нацисты, убирайтесь вон!»

Фашистский террор в Люксембурге усилился. «Сопротивление в любой форме, — сказал гауляйтер, — будет караться смертной казнью».

В августе 1942 года оккупанты расклеили приказ: «Лицам двенадцати возрастов явиться на призывные пункты!»

И опять маленький, отважный Люксембург не замедлил ответить. Утром 1 сентября в Эше, на металлургическом заводе, зазвучала сирена. Откликнулись заводы столицы, всей страны. В течение суток забастовка сделалась всеобщей. Остановились машины, замерли поезда, опустели учреждения, классы в школах, аудитории в лицеях.

Гитлеровцы ввели чрезвычайное положение. Немецкие зондеркоманды врывались в квартиры рабочих. По улицам помчались автомобили с рупорами. Людей загоняли в цехи угрозами, побоями, под дулами винтовок…

Несмотря на это, некоторые предприятия не работали неделю и дольше.

Сотни патриотов были заперты в тюрьмы и лагеря. Многих фашисты расстреляли.

10 сентября гауляйтер докладывал Гитлеру, что порядок восстановлен. Однако райх получил чувствительный удар от люксембуржцев. В армию призвали не двенадцать возрастов, а семь. Новобранцы при первом же удобном случае срывали с себя ненавистную форму и убегали в лес к партизанам. Многие уходили за границу, примыкали к французским или бельгийским маки.

Сопротивление не угасало. В чаще Арденн сколачивались отряды, в них вливались беглецы из лагерей — люди разных национальностей. Среди них были и советские воины.

…Сейчас, когда я пишу эти строки, я как будто слышу неторопливую, сдержанную речь Артура Узельдингера, блестящего подпольщика, который в течение пяти лет сбивал с толку гестаповских ищеек. Разговор, начатый на кладбище Лаланж, мы продолжили на главной улице Эша в уютном помещении Общества Люксембург — СССР.

Теперь бывший подпольщик — депутат парламента. Речи Артура Узельдингера известны всей стране. Они проникнуты тревогой за будущее родины, заботой о том, чтобы ужасы войны никогда больше не повторились.

Нас угощают прозрачным, легким мозельским вином, мы — московскими конфетами. На стенах комнаты, в которой мы сидим, висят картины с пейзажами нашей страны — покрытые снегом берега Ангары, залитый солнцем сочинский пляж.

С нами друзья — радушные, искренние и любопытные. Это самое радостное из всех открытий, сделанных нами в Люксембурге.

— Мы маленькая страна.

Эту фразу здесь слышишь часто и диву даешься, сколько ей придают оттенков! Одни произносят ее смущенно и как бы прося снисхождения, другие — с сожалением, третьи — с иронией космополита и сноба, четвертые — бойко, с вызовом.

В городе Эше, в «столице рудного бассейна», эти слова произносят веско, с затаенной гордостью. Люксембуржцы вообще не любят громких фраз и хвастовства. Вам деловито дадут справку: наша маленькая страна производит стали на душу населения в семнадцать раз больше, чем Соединенные Штаты.

Крепок стальной малыш! Между тем Люксембург совсем недавно приобрел профессию металлурга.

Старая его специальность чисто аристократическая. Великое герцогство именовали страной роз. Розы графских имений носили имена своих хозяев, розы монастырей называли в честь апостолов и владык церкви.

Завоеватели привозили из Люксембурга садовников. Шедевры садоводства воспевал на своих полотнах художник Пьер Редутэ, родом люксембуржец, общепризнанный «Рафаэль цветов». Он оставил множество картин и гравюр. Это в сущности «портреты» цветов. Для романтика Редутэ цветок был существом одушевленным, со своим нравом, желаниями и привязанностями.

Люксембург и сегодня разводит розы, вывозит их за рубеж. Но среди лесных угодий и вельможных замков, парков и розариев теперь выросли домны.

Случилось это внезапно… Подземное сокровище, открытое еще тревирами, очень долго дожидалось своего часа. Руду извлекали для мелких домашних надобностей, железо шло на лопаты, вилы, плуги, на решетки барских усадеб.

За границей реками текла сталь, а здесь дело не ладилось: в руде слишком много было фосфора. Тогда еще никто не знал Сиднея Томаса, бедного лондонского клерка, пугавшего жильцов своими опытами. В своей мансарде он проводил исследования, от которых зависело будущее люксембургского рудного бассейна да и многих других.

Метод томасирования, появившийся в восьмидесятых годах, избавил железо от фосфора. Для Люксембурга это означало промышленную революцию.

Пришла она с запозданием, но как нельзя кстати. Крестьянам становилось тесно, малоземелье гнало людей за моря, в чужие страны. «Теперь наша молодежь, — воскликнул с облегчением один публицист, — отправится на заработки не в Америку, а в Эш».

Эта фраза, пожалуй, лучше всего объясняет то нежное, даже лирическое отношение к стали, какое наблюдаешь в Люксембурге. Да, благодаря ей тысячи людей смогли остаться на родине. Маленький Люксембург нашел наконец свое занятие в современном мире. Занятие уважаемое, а главное, прибыльное, так как сталь — самая постоянная любимица конъюнктуры в наш беспокойный век.

Недавно горняки обнаружили забытый рудник времен тревиров. Это было событием не только для археологов. Нет, новость облетела всю страну, почти все газеты писали об этом.

Наравне с древней готикой и руинами замков оберегаются старинные доменные печи, топившиеся древесным углем, орудия и штольни пионеров рудного дела.

Картину плавки или проката часто изображают художники, о стали сложены песни. В литературном альманахе поэтесса Генриетта Тейсен, влюбленная в свой край, говорит о первооткрывателях металла:

Сталь — предмет национальной гордости люксембуржцев.

Другие отрасли промышленности развиты куда слабее, чем металлургия.

По производству стали на душу населения «малыш» держит мировой рекорд. Но интересны не только относительные цифры. Люксембург выплавляет стали намного больше, чем все три скандинавские страны, вместе взятые. А по выпуску чугуна он обогнал не только их, но также Италию и Австрию.

И однако, Люксембург не превратился в страну-город, как его соседка Бельгия. Сталь не смяла ни розы, ни виноградники. Завод здесь — лишь деталь пейзажа. От завода бегут рельсовые, шоссейные пути, а еще чаще — проселки и тропинки, ведущие в заросли, где щебечут птицы, поют ручьи.

Люксембург не знает заводов-гигантов. Его рудные богатства рассеяны в недрах. Почти по всей южной половине страны встречаются небольшие рудники, небольшие заводы.

О том, что Эш — столица рудного бассейна, трудно догадаться. Улицы его тихи, малолюдны. По вечерам в немногочисленных кафе пьют пиво, листают газеты. К сенсациям из Парижа и Голливуда, к похождениям красавиц экрана житель стальной метрополии равнодушен. Зато известия политические он изучает досконально и тут же негромко обсуждает их с товарищами.