«Нельзя баловать пролетарских детей, приучая их купаться, ведь по окончании школы им купаться все равно не придется» — так сказал на собрании муниципалитета директор Бамба Эбер в ответ на предложение расширить доступ школьников в бассейны.

Лишь теперь плавают все будапештцы.

Прежде уголок дорогих развлечений, азартной игры теперь остров Маргит стал подлинно всеобщим достоянием. Днем остров заполняют ребята. Здесь летний пионерский лагерь и огромный спортивный детский комбинат, на территории которого размещаются площадки для волейбола, баскетбола, тенниса и других игр, водная станция, стадион на три тысячи юных зрителей и, конечно, бассейны.

Много нового сделано и для взрослых: расширены купальни, построены здания для отдыха, для лечебных процедур. А когда с приходом темноты утихает веселый гомон у источников, на пляже, на солярии, толпы людей направляются к зеленым театрам. Более двух тысяч зрителей занимают места перед оперной сценой. Спектакль идет под звездным небосводом, на фоне густой листвы деревьев. Их шепот вплетается в звуки оркестра.

В Будапеште теперь два оперных театра, несколько театров оперетты. Вообще театров в венгерской столице больше, чем в Вене, и даже больше, чем в Париже. Однако летом будапештцам очень нравится слушать музыку здесь, на острове, у голубого Дуная.

Однажды австрийская полиция арестовала в Будапеште студентов, распевавших недозволенную песню.

Резкие, смелые слова песни, обличавшие дом Габсбургов, самовластие иноземцев, студенты сочинили сами. А мелодию взяли из оперы Ференца Эркеля «Банк бан». Австрийские власти, недолго думая, запретили и оперу. Она и без того раздражала их…

Был некогда в Венгрии храбрый бан, то есть военачальник. Преданно служил он родине. Когда во дворце появилась жадная, злая королева немка и подчинила себе слабовольного короля, обнажил бан свою саблю против королевы и против своры ее приближенных.

О бане Банке писал Петефи. Бан Банк действует в пьесе Катоны — основателя венгерской драмы. Тот же сюжет использовали композиторы Эркель и либреттист Эгреши.

«Люди опасные, — доносил о них властям администратор театра. — Ни одна опера не обходится без эпизодов, вызывающих ненависть к аристократам, без убийств короля или королевы».

Не только действие оперы задевало правителей, но и сама музыка. В ней было что-то дерзкое, она словно звала к оружию. Недаром мелодию марша из оперы «Банк бан» тотчас подхватила революционная молодежь.

Не побоялся Эркель воскресить на оперной сцене и Дьердя Дожа, мужицкого бана. И когда? В те самые дни, когда австрийский император Франц Иосиф приехал в Будапешт, чтобы принять корону венгерских королей. Премьера «Дьердя Дожа» превратилась по существу в демонстрацию композитора и всего театра против гнета австрийской монархии.

Думаешь о подвиге Эркеля, создателя венгерской национальной оперы, и вспоминаешь другого славного венгра — Ференца Листа. По-разному жили они и трудились, но нельзя не видеть общее в их судьбе. Ведь и того и другого реакция пыталась отнять у Венгрии. Эркеля — путем запретов, а Листа — иным, более коварным способом.

Уже одно то, что Лист, гениальный композитор и пианист, по национальности венгр, не нравилось венским правителям. Это возвышало угнетенный народ, а императорская Вена стремилась его принизить. И появилась теория, державшаяся очень долго: Лист-де с Венгрией не связан, ничего национально венгерского в его музыке нет. Кто же он? Одни критики считали его немецким композитором Францем Листом, другие принимали его за человека без рода и племени, за этакого перекати-поле.

Правда, Лист большую часть своей жизни провел за пределами Венгрии. С восьми лет он стал известен как пианист-виртуоз. Все столицы Европы наперебой звали его к себе. Ведь игра его, по отзыву Гейне, «настоящее сумасшествие, неслыханное в летописях фурора».

Утверждали, что Лист, обласканный удачей, забыл Венгрию, забыл скромный домик возле Шопрона, где он, сын смотрителя графской овчарни, провел детство.

Ложь! Лист с гордостью говорил о своем народе, «самобытном и неукротимом». И убедительнее всяких слов венгерское гражданство Листа подтверждает его музыка.

Бессмертны его «Венгерские рапсодии», «Венгерские национальные мелодии». Мотивы родной Венгрии вплелись в симфонические поэмы, мужественно звучат в «Марше Ракоци».

Лист написал этот марш в Пеште под впечатлением июльских событий 1831 года во Франции. Цензура вычеркнула «Марш Ракоци» из концертных программ. Листу связали руки. Заметим, тогда еще не было в Пеште ни Петефи, ни Эркеля. Юноша не мог бороться в одиночку. Его «Революционная симфония», начатая в Пеште, осталась незаконченной. Ему пришлось уехать, снова скитаться…

Во Франции он дружил с писателем-бунтарем Виктором Гюго, в России — с М. И. Глинкой, А. П. Бородиным.

А. П. Бородин записал свои беседы с Листом. «В России течет живая струя, — сказал ему Лист. — Рано или поздно она пробьет себе дорогу и у нас».

Записки А. П. Бородина запечатлели обаятельный образ Листа: «…по крайней мере полное отсутствие всего узкого, стадового, цехового, ремесленного, буржуазного как в артисте, так и в человеке сказывается в нем сразу».

Многие, аплодируя Листу, не подозревали, какую глубокую трагедию переживает знаменитейший музыкант. Не радостно, а горько ему в богатых салонах, где «стынет искусство». Он с возмущением пишет о зависимом, лакейском положении людей искусства.

Лист умер в баварском городе Байрейте, одинокий, вдали от друзей. Его слава пианиста давно умолкла, а композитором его считали неблестящим, даже неудавшимся. Будущее устранило и эту несправедливость.

…Разные есть памятники. И мрамор, и бронза противостоят времени. Но еще крепче тот памятник творцу музыки, который высечен в сердцах потомков.

Мы видели остров отдыха.

Есть на Дунае, на южной окраине Будапешта, другой остров, на котором тоже надо побывать. Это Чепель, дымный, заводской Чепель, центр тяжелой промышленности Венгрии.

Некогда Чепель был синонимом беды, тяжелого труда. От слова «Чепель» веяло унылой рабочей казармой, извечным потом, нищетой трущоб, где бедняки рылись в отбросах.

Теперь слово «Чепель» сверкает, как орден на груди героя труда. Чепель — остров передовых, остров новаторов.

Бывало, на чепельских предприятиях чаще собирали машины из иноземных деталей, чем делали свои. Из Лондона, из Берлина на Венгрию смотрели свысока. Конечно, пастухи в бурках, пушта, табуны — занятное зрелище для туриста. Но техника? Венгерская техника? Нет, не слыхали…

Теперь во многих странах мира можно встретить мотоциклы «Паннония», венгерские автомашины, станки, точные приборы. Их родина — Чепель.

Трудно перечислить все, что он создает. Но индустриальный Чепель — это еще не весь Чепель. В свободной Венгрии он стал известен как крупнейший международный порт на Дунае. Когда плывешь вниз по реке, по левому берегу долго тянутся причалы, краны, пакгаузы — почти все новое. Над мачтами судов — гигантский элеватор.

Еще выше вытянулась мачта будапештского радиовещания. Ее высота — триста четырнадцать метров. Это подлинный шедевр из стали. Есть глубокий смысл в том, что именно из Чепеля, из «красного Чепеля» новая Венгрия разговаривает с миром.

Теплоход прощается со столицей и отправляется дальше. За Чепелем появляются корпуса нового нефтеперегонного комбината, самого мощного в стране.

На пути вам часто будет казаться, что Чепель не кончился, что он тянется по всему венгерскому берегу Дуная, на котором то и дело показываются промышленные города с незнакомыми именами. Одни еще не успели попасть на карту, другие вы отыщете только на самой новой…

Вечерний Дунай темнеет, ширится. Дымка за кормой поглотила все, кроме горы Геллерт с монументом на вершине.