Студентов в Льеже много. Кроме университета здесь есть еще политехнический институт, имеющий европейскую славу.
И в Льеже, как и в Брюсселе, справляют шумный, веселый студенческий праздник. Только здесь это день святого тэрэ. По-валлонски «тэрэ» значит «бык». У входа в городской парк на пьедестале стоит могучий свирепый бык, отлитый из бронзы. Это и есть «тэрэ», возведенный студентами в ранг святого. В Льеже, как в Брюсселе, студенты тоже выходят на улицы, издеваются над ханжами, клеймят поджигателей войны.
Кроме студентов на «Голуа» пришли юноши и девушки из рабочих просветительных союзов и члены Общества Бельгия — СССР. Я вижу мою вчерашнюю спутницу — мадам Кольпэн. Оглушенная шумом, она застенчиво притулилась у стенки.
Шумно стало потому, что каждая компания за столиком уже залучила к себе кого-нибудь из нас. Официально вечер еще не открыт, а дискуссия с советскими гостями уже началась. Слишком велико нетерпение!
Против меня за бутылкой воды «Спа» сидят влюбленные: смуглый юноша итальянского типа и беленькая розовощекая бельгийка. Руки их крепко сплетены, но это не мешает им засыпать меня вопросами. Прежде всего они хотят знать, правда ли, что советская литература переживает упадок. Они услышали это на лекции в университете и очень обеспокоены.
Я как мог утешил их. Затем юноша спросил, занимается ли у нас кто-нибудь с начинающими поэтами и прозаиками.
— У нас никто не занимается, — сказал он с досадой и метнул на меня пытливый взгляд — Они предоставлены самим себе…
Девушке надо было выяснить, есть ли у нас «бульварная» литература.
— Понимаете, книжки только для коммерции, для прибыли? Ну, разные «секси» и похождения бандитов? Нет? Я так и думала… Вы бы знали, о, вы бы знали, мсье, какую ерунду у нас читают. Мне приходится ездить в электричке на занятия, и я вижу… Изрубленные трупы, кровь, драки.
Я знаю, о чем идет речь. Тоненькая брошюрка с комиксами стоит шесть франков — столько же, сколько трамвайный билет. Яркая обложка, интригующе непонятное название, например «Копакабана» — в честь пляжа в Рио-де-Жанейро. Внутри — историйки в картинках, часто донельзя примитивные, пошлые да еще иногда с расистским душком. Это импортная продукция, обычно американская.
Жаль покидать милых влюбленных, но меня зовут к микрофону. Сейчас он в руках у совсем юного паренька. Вопросов у него накопилось масса, и бросает он их с веселой, лукавой ухмылкой, словно загадки загадывает.
— Есть ли у вас научно-фантастические книги?
— А то как же! — отвечаю я. — Только их трудно писать: наши космонавты то и дело обгоняют писателей.
Мне захлопали. Здесь любят ответы краткие, броские и с улыбкой. Мина нарочито серьезная, хмурая выдает догматика. А серую скуку догматизма тут ненавидят всей душой.
— У вас, верно, выпускают увлекательную фантастику, — говорит паренек и подмигивает. — Прислали бы нам!
Он собирается задать еще вопрос, но его перебивает студент с огненной шевелюрой, — сегодняшний клубный бармен.
— Я люблю Маяковского, — заявляет он, — И мне интересно, развивают ли его традиции нынешние ваши поэты?
Я передаю микрофон поэтессе Юлии Друниной.
Кто-то поддает жару, просит объяснить, что такое социалистический реализм и допускает ли он, например, романтику. И не означает ли инструкцию с параграфами «от сих до сих»…
По тону ясно, что спрашивающий и не верит в существование такой инструкции, просто он стремится вызвать товарищей на разговор.
Алексей Яковлевич Каплер рассказал о новинках нашего кино. Тут помнят картины «Летят журавли», «Баллада о солдате». И вдруг раздается довольно странный вопрос: нужно ли вообще показывать на экране войну? Не приносят ли батальные сцены на экране, в книгах, на сцене больше вреда, чем пользы? Не возбуждают ли они жестокость, жажду убийства?
Разгорается дискуссия. Тревогу нашего молодого друга понять нетрудно: в бельгийских кино постоянно демонстрируются разные заокеанские и европейские «супермены», бесчинствующие в разных частях земного шара. События второй мировой войны очень часто преподносятся в милитаристском, а то и в фашистском духе. Но такие картины, как «Баллада о солдате», разве могут возбудить «жажду убийства»?
Большинство соглашается с нами. Нет, зачеркнуть тему войны, забыть преступления гитлеровцев нельзя.
Когда мы прощались, было уже одиннадцать часов, время по-здешнему очень позднее. От имени всех нас я поблагодарил собравшихся за внимание и сказал, что наша встреча на «Голуа» в своем роде символична: ведь в нынешний атомный век все человечество словно на одном корабле.
Уходя, я получил на память несколько номеров клубной многотиражки. Называется она «Литературный канкан». Опять улыбка, лукавая улыбка назло ханжам и педантам. Чему посвящена газета? Кажется, всему на свете. Я прочел горячие строки в защиту революционной Кубы, затем искреннюю, трогательную исповедь юноши, усомнившегося в святости церкви и авторитете церковников. Авторы рассуждают и о современном джазе, и о модных певцах, отстаивают национальную культуру Бельгии.
Они очень молоды, авторы «Канкана», но не верьте заглавию: жизнь не позволяет им безумно резвиться. Все они дети своего века, занятые поисками будущего.
Туда, где нет сердец, закрытых на замок,
Где радости и миру путь всегда-всегда широк,
Где нет границ добру, а злоба не войдет,
Туда, в счастливый край, мечты моей поход.
Так юный поэт изображает страну своих грез. Он и сам готов идти вслед за своей мечтой.
В «Канкане» участвуют люди с разными взглядами, страницы его всегда дискуссионны. Но вот что важно: молодежь не хочет оставаться пассивной в атомный век. Никто не хочет лживых, дурманящих пустышек ни в искусстве, ни в человеческих отношениях. Всем нужна правда.
Я не забуду, как нам сказал один студент просто и очень горячо:
— Приезжайте к нам! Приезжайте поговорить!
Было радостно чувствовать, что это не только радушие, не только любопытство, но искренний интерес к тому, что мы делаем на своей земле, что думаем о нашем времени, о себе и о других.
Да, надо говорить, надо спорить! И как важно делать это без предвзятости и без звонких фраз, с доверием к собеседникам. И с улыбкой, — это тоже немаловажно.
…Позади нас гасит огни неподвижный, прижавшийся к бетону набережной «Голуа».
Последний день в Брюсселе
Завтра мы уезжаем.
Зима в разгаре, на улицах бело, струйка Маннекена Писа вот-вот замерзнет. Термометр показывает минус девять. Это очень холодно для Брюсселя. На остановках трамвая, автобуса в железных печурках пылают угли. Чтобы согреться, приплясывают у стендов газетчики.
Ротационные машины выбросили на улицы очередной ворох новостей.
«Тайна Голливуда! Вот уже три дня как молодая, красивая артистка лежит со слабыми признаками жизни на своей окровавленной постели».
Однако есть и другие известия.
Бастуют металлисты Гента. Они требуют повысить заработную плату.
Военный бюджет значительно возрастает, так как Бельгия обязалась модернизировать свои танковые войска.
Телеграф города Брюгге отказался принять телеграмму из Кнокке Зута на том основании, что она написана по-французски. Бургомистр Кнокке Зута, хотя и сам фламандец, заявил в печати протест…
Я воспринимаю все это иначе, чем в начале, когда я только что приехал в Бельгию. У меня появились здесь друзья, и, может быть, поэтому мне многое стало ближе, понятнее.
Свой последний вечер в Бельгии я провожу у преподавателя университета Жана Бланкова.
В его небольшой квартире полно сувениров из нашей страны: виды Москвы, ковши, сделанные мастерами Палеха, и прялка на стене — старинная резная русская прялка, подаренная Жану где-то под Вологдой.
На столе у Бланкова его новая книга о древнерусской живописи. Это результат его научной командировки к нам и многолетних исследований. Публиковать подобные труды здесь может только настоящий энтузиаст: ведь книга очень дорогая, раскупят ее не скоро, а гонорар автору платят лишь по мере распродажи тиража.
