Мало было в Европе мест, столь благодатных для расцвета искусства, как города Фландрии с их бурно развивающейся культурой.

В Брюгге жили братья Ван Эйк — Ян и Губерт, основоположники реалистического искусства в Нидерландах.

Наиболее известен Ян, хотя трудно сказать, насколько это справедливо. Предполагают, что это он расписал алтарь в Генте, изумивший в 1432 году современников. Впервые со стены церкви глянули не высушенные средневековой схоластикой обескровленные лики, а крепкие, полнотелые фламандцы и фламандки. Условный мир библейских образов вдруг оказался низведенным на грешную землю. И одежда, и дома — все как на берегах Цвина.

А как реалистичны картины художника, изображающие родную природу! Говорят, ботаники определили десятки видов растений на пейзажах, созданных кистью Яна Ван Эйка…

Один из современников художника, итальянец Фациус, восхваляя Яна Ван Эйка, отмечал характерные для его картин «скрупулузную точность, красоту ландшафта, достоверность портретов, а главное, игру света и тени».

В искусстве Возрождения, в этом солнечном потоке, ворвавшемся даже в густой мрак соборов, живопись ранних фламандцев блещет особенным светом. Это не лазурь Италии, в которой как бы парят романтические видения художников венецианцев. На севере, во Фландрии, писали проще, грубее. Здесь на полотнах все осязаемо, с картин фламандцев на вас смотрят люди, дышащие здоровьем и силой. Это и понятно: ведь чем скупее природа, тем больше радует добытое, тем жарче и веселее пылает простой очаг.

Искусство, расцветшее у портовых причалов, у складов, набитых шерстью, у станков и плавильных печей, небывало проникновенно обратилось к человеку с его желаниями и муками. Не в грезах, а в живом, реальном обнаружило оно источники поэзии.

Первые живописцы Фландрии подготовили путь Рубенсу. Мы встретим его в Антверпене.

А пока что мы в Брюгге, в Брюгге XV века. Если судить по живописи, по древним строениям, по замечательной резьбе деревянных амвонов в церквях, могущество и богатство Брюгге в это время было в самом расцвете. Однако беда уже надвигается. Кораблям становится все труднее входить в Брюгге из-за песчаных отмелей. Все чаще товар переваливают на плоскодонки. Решено прорыть канал от Цвина к реке Шельде. В начале XVI века он закончен. Однако бури разрушают его, лопаты землекопов лишь ненадолго отсрочили падение «Северной Венеции».

Лансело Блондель, художник, скульптор, архитектор и инженер, позже предложил другой проект канала — от Брюгге прямо к открытому морю. Этот проект был осуществлен лишь через три с половиной столетия!

Сегодня по каналу Блонделя идут самоходные баржи. Брюгге снова порт, он отправляет металлы и уголь, делает ткани, машины, химические вещества. Район Брюгге стал очагом разнообразной промышленности. Но этого не замечаешь здесь, в старых границах Брюгге, ныне города-музея.

Вот снова поют в тумане колокола… Во Фландрии десятки карийонов, но слушать волшебный звон лучше всего в Брюгге, у горбатых мостов, на узких улицах. И в соседнем Дамме, где отражается в канале старинная ветряная мельница — последняя, сохраненная для приезжих.

Дамме… Что говорит вам это название? Наверное, вы недолго будете рыться в памяти.

«В городе Дамме, во Фландрии, в ясный майский день, когда распустились белые цветы боярышника, родился Уленшпигель, сын Клааса».

Мне сдается, когда Шарль Де Костер писал эти строки, в воздухе плыли звуки карийона. Так раздольно, певуче начинается книга. Да, колокола Брюгге, наверно, помогли писателю представить себе живого Тиля — человека-легенду, которого оспаривают у Бельгии голландцы и немцы.

Сова и зеркало — вот что значит Уленшпигель. На старом могильном камне в Дамме буквы давно стерлись, но говорят, еще долго можно было различить глубоко врезанные изображения совы и зеркала. Однако ведь и в городе Мёльне, на германской земле Шлезвиг, есть такой камень…

Был ли Уленшпигель?

Сова — птица мудрости, зеркало — символ комедии… Как знать, быть может Уленшпигель — актерский псевдоним, спасший не одного бродячего комедианта от костра инквизиции или от стражников разгневанного сеньора.

Где же Де Костер нашел своего Тиля? Среди источников писатель называл старинную фламандскую лубочную книжку «Земная жизнь Тиля Уленшпигеля», Но Де Костеру были известны и другие Тили — герои безымянных сочинений, печатавшихся в Амстердаме, в Страсбурге.

Литературоведы нашли таких же озорных подмастерьев в народных лубках Франции, Австрии, Польши, Чехии. Черты, родственные Уленшпигелю, узнаются в русском Ваньке Каине.

Во Фландрии при короле Филиппе и герцоге Альбе книга об Уленшпигеле была под запретом, за чтение наказывали кнутом и ссылкой. И понятно почему: Уленшпигель вел себя дерзко, издевался над властями, над служителями церкви, осмеливался даже бунтовать.

Возможно, прообразом Уленшпигеля был какой-нибудь подлинный Тиль — портной, корабельщик или ткач. Ведь удалой парень этот — исконный горожанин. Не случайно, что именно во Фландрии, в крае непокорных мастеровых, Уленшпигеля изобразили могучим рыцарем простонародья, вожаком гезов.

Невозможно представить себе Тиля без его верного друга Ламме Гоодзака — добродушного обжоры, который тоже с давних пор живет в побасенках и прибаутках.

«Легенда о Тиле Уленшпигеле» Шарля Де Костера вобрала в себя лучшее из сказаний и песен Бельгии, самые драматические события прошлого. Она дала бельгийцам национального витязя.

Молодая нация нуждалась в своем собственном героическом эпосе. Русские уже давно знали своих богатырей, французы и итальянцы — рыцаря Ролланда, немцы — Зигфрида.

Вполне понятно, что эпос Бельгии, страны городов, складывался как антирыцарский, антидворянский; он был враждебен и сеньорам церковным. Эпос Бельгии появился лишь в шестидесятых годах XIX века, то есть гораздо позже, чем такого рода произведения в других странах. Поэтому он стоит дальше от устных и лубочных предтеч. Шарль Де Костер возвысил Уленшпигеля над его временем, добавил в сердце геза и свой гнев, и свои мечты свободолюбца. Поэтому его Уленшпигель так великолепен, так независим от канонов и предрассудков.

Трудная предстояла ему судьба. Появись он в начале XIX века, он сражался бы на баррикадах 1830 года, сбрасывал бы с подъездов голландские королевские гербы. А его автор был бы, возможно, любимцем восставших, как в революционной Венгрии 1848 года Шарль Петефи.

Но книга Де Костера вышла в свет, когда пора революций в Европе кончилась. Против бунтаря, святотатца Тиля в тихой Бельгии ополчились церковники. Шарль Де Костер умер в бедности, так и не дождавшись славы.

Народ, однако, принял своего Тиля. И не только и Бельгии, а далеко за ее рубежами.

Ромен Роллан очень тонко подметил в «Легенде» чи-* то фламандскую, простую обнаженность страстей, пламенную тяжеловесную стихийность, родственную бурям, ветрам, туманам». Он сравнил эту особенность книги с контрастными, сочными красками фламандской живописи.

Как и она, Тиль бессмертен.

Народ не забыл его и отзывался на его боевой клич всякий раз, когда нации угрожал враг. В годы борьбы против Гитлера Уленшпигель вдохновлял борцов бельгийского Сопротивления. Здесь, в Брюгге, среди них была храбрая фламандка

Человек, поведавший мне о ней, плохо говорил по-французски. К тому же он сам никогда не видел Амелию и передавал то, что слышал о ней от других. Правда, речь свою он дополнял пальцами, а они были на редкость выразительны у этого кряжистого фламандца. Все же за точность деталей я поручиться не могу.

По его словам, Амелия родилась и провела всю жизнь в Брюгге. Ее дом стоял на Северной Песчаной улице, в том месте, где она выходит на Пятничный рынок. И мать и бабушка Амелии были кружевницами. Тут мой собеседник сложил пальцы щепоткой, потер и подул на них, показывая, какие тонкие, прямо-таки воздушные кружева плела Амелия.