— Отец сказал мне: «Это большая удача, что ты поступил в русскую гимназию. Ты не пожалеешь, Жак, если будешь знать русский. Он тебе пригодится в жизни». У отца было… как это… предвидение. А теперь мой сын занимается русским языком. В прошлом году я брал его к вам. Когда он приехал в Ленинград… О, были белые ночи!
Миновав Данию, самолет чуть ли не сразу стал снижаться. Внезапно пелену облаков разрезали лучи солнца. Страшно далеко внизу, как на дне пропасти, всплыл кусок Голландии. Плоский, густо усеянный крышами, вдоль и поперек исполосованный бесчисленными каналами. Они стянуты юным ледком, ослепительно сверкающим на солнце. А выбелить землю зима еще не успела, и каналы рисуют на зелени морозный узор. Самолет поворачивает, и из-под крыла появляется широкая река. Неподвижные пароходы тянут к нам мачты и грузовые стрелы. Потом в круг иллюминатора как будто вдвинулся новый цветной кадр: открылся Амстердам, многобашенный, темный, ноздреватый, похожий на куски пены, затвердевшие у края суши. Кратеры площадей окружены старыми, зубчатыми утесами — фасадами. Каналов уже не видно. Они исчезли в каменной толще города. Но вот они высвободились и опять сплелись, засверкали. Наконец их паутинный рисунок раскалывается, игрушечные красные домики под нами становятся большими, настоящими, земля выравнивается и принимает нас.
Принимает ненадолго, всего на часок. Выйти в город пассажиры не рискуют: мало времени. Они гуляют по торговым рядам, подходят то к меховщику, то к бакалейщику, разглядывают «витрину» Голландии. За окнами, точнее, за стеклянными стенами аэропорта все будто нарочитое: яркие вагончики, самолеты голландской авиакомпании с голубыми пижамными полосками на хвостах, неправдоподобно зеленый газон вдали, влажный от растаявшего инея и будто покрытый лаком.
Жак Эйвенс накупил газет. Вернувшись в кабину, он полистал их и отбросил с гримасой.
— У вас я отвык от этого, — сказал он со смехом. — «Она споткнулась на лестнице…» Ах, событие!
В газете помещены крупные фотографии кинозвезды и молодого человека, который оказался рядом и ее поддержал. Завязалось знакомство. Не вспыхнет ли роман? Другая кинозвезда на протяжении целой страницы переживает неверность возлюбленного. Третья звезда…
— Амстердам — красивый город. Острова, каналы… Я бы показал вам, если бы было время. Но ваш Ленинград!.. Нигде нет таких набережных. Мой сын совершенно влюбился в них. Знаете, он даже посвятил им стихи. Маленькое подражание Пушкину. По-фламандски написал. По-русски он еще так не может…
— Ваш сын поэт?
— Нет, его страсть — электричество. Да, он инженер, как отец, как дедушка. Ведь можно быть и инженером, и поэтом, правда? Я думаю, это очень хорошо. Значит, он настоящий бельгиец. Мы такие люди, как бы это перевести на русский язык… У бельгийца ноги на земле, а голова в облаках.
Увы, нашей беседе приходит конец. От Амстердама до Брюсселя всего двадцать пять летных минут. Погода изменилась, Бельгию заволокло облаками, но приборы нашего ТУ-104 уже почуяли аэропорт. Нам велят застегнуть ремни. До чего коротки воздушные пути!
Я простился с Жаком Эйвенсом на брюссельской улице. В шапке-ушанке, с огромной необычной матрешкой, подаренной ему на горьковском автозаводе, он выглядел очень экзотично в бесснежном городе, среди людей, одетых в курточки, свитеры и легкие пальто.
У подножия Атомиума
В холодном, вязком декабрьском тумане, затопившем Брюссель, он напоминает что-то живое. Он похож на великана, который похваляется силой, жонглируя тяжеленными ядрами.
Подходишь ближе — и из тумана все четче выступают стальные штанги и шары, крепко сваренные между собой. Высота всего сооружения — сто десять метров.
В одном из шаров ресторан. Вы можете заказать там пулярку по-брюссельски: ее варят в масле, она прямо тает во рту. Возьмут за нее дороже, чем в городе, но зато вы сможете похвастаться, что пообедали внутри атома. Да, атома! Ведь Атомиум — это не что иное, как молекула железа, увеличенная в двести миллиардов раз. Состоит молекула, как известно, из атомов. Скульптор ничуть не нарушил их расположение, он только увеличил их и соединил шары-атомы полыми трубами, по которым снуют скоростные лифты и ползут эскалаторы.
Есть шар, отведенный под выставку. Диаграммы и фотографии рассказывают здесь о мирном применении атомной энергии. Об этом и мечтал скульптор, проектируя свои гостеприимные атомы.
Задуманный как эмблема нашей эпохи, Атомиум был сооружен к открытию Всемирной выставки 1958 года. Он был ее главным аттракционом и молчаливым ее председателем. Павильоны выставки давно разобраны, а он остался, сросся со столицей.
— Ну, красоты я тут не вижу! — раздается рядом со мной по-итальянски из группы туристов. Там заспорили.
Красив ли Атомиум? Трудно ответить сразу. В нем есть величие, в нем пропорции самой природы. По форме монумент необычен. Что ж, жизнь ломает привычки. Художник вряд ли должен обходить вниманием то, что открывает нам наука: новые формы, краски…
Одно достоинство Атомиума бесспорно: он выразительно напоминает о грозном могуществе нашей активной современницы — атомной энергии. И заставляет думать…
Бельгийцы гордятся тем, что их атомный реактор уже подключен в сеть и дает одиннадцать тысяч пятьсот киловатт. Но если бы атомы работали только для мира!
Огромные средства — много миллионов франков в день — идут в Бельгии на вооружение. По Атлантическому пакту Бельгия обязана строить военные гавани и аэродромы, принимать в свои воды военные суда, снаряжать соединения самолетов.
Да, вот что вспомнилось мне, когда я шел от Атомиума к центру. Улица плавно спускалась с холма куда-то в туман, прожигаемый язычками рекламы. И тут я почувствовал странную власть улицы, упорное ее стремление развеять мои мысли.
Не угодно ли развлечься в кино? Внимание: «секси». Это английское слово, завезенное вместе с заграничными фильмами, то и дело красуется на вывеске или в витрине над подборкой пикантных фотографий. Иной раз оно дополняется надписью: «Самые характерные фотографии из этой картины не могли быть выставлены». Значит, здесь уж секса через край…
Вы устояли против соблазнов кино. Но еще несколько шагов — и перед вами россыпь газет и журналов.
Броско иллюстрированная газета, издающаяся для широкой публики, стремится начисто лишить вас всяких мыслей. Вас встретит улыбка мадемуазель Волдерс, демонстрирующей платья в доме моделей. Познакомьтесь, это «мисс манекен», победительница местного и, так сказать, отраслевого конкурса красоты. Хотите знать, о чем она мечтает? О домике в деревне в стиле «рюстик», то есть старокрестьянском. Что она любит? Детективные фильмы и вежливое обхождение. Что ненавидит больше всего на свете? Мыть посуду.
Тут вы могли бы подумать хотя бы об идеалах мадемуазель, но вас отвлекают другие лица: брюсселец, задушивший жену, англичанка, уснувшая летаргическим сном, и опять кинозвезда или «старлетт», то есть звездочка, — французское уменьшительное от английского слова «star» (звезда).
Нет, нельзя утверждать, что вся печать такова. В том же киоске я купил скромную, весьма благопристойную «Ле Суар» — газету для интеллигентных читателей. Она напомнила мне о юбилее Джузеппе Верди, посвятила ему интересную статью. «Ле Суар» не терпит у себя старлетт и гангстеров.
Есть печать и передовой общественности, озабоченной судьбами страны в атомный век. Но обступает вас, кричит вам в уши самая дешевая, самая многотиражная газетная продукция Брюсселя и Парижа. Именно ее языком разговаривает с вами улица.
«Марлон Брандо покидает Голливуд, так как шесть женщин требуют с него алименты».
«Чтобы не раздавить черную кошку на шоссе, три английских автомобилиста потерпели страшную аварию. Только кошка осталась невредимой».
Среди ярких обложек в газетном киоске вы заметите журнал «Гороскоп». Астрология опять в моде, предсказания звездочетов публикуются — притом без улыбки — во многих газетах и журналах. Даже в журналах, посвященных кулинарии, кройке и шитью и животноводству. Небесные светила советуют вам:
