Букет цветов, полученный невестой в день свадьбы, было принято хранить на стене под стеклом, так же как пряди волос умерших родственников. По воскресеньям, собираясь в церковь, надевали сюртуки из плотного сукна, пышные платья, отделанные «вечными» брюссельскими кружевами.

По деревням разъезжал на лошадях театр марионеток. Вот его крупные, грубо вырезанные куклы со свирепыми, большеротыми физиономиями. А вот игрушка, сделанная для домашней забавы, — сундучок в виде гроба. Видишь такую сценку: к сундучку подталкивают оторопевшего гостя, предлагают открыть… Крышка откидывается, и из гроба выскакивает жуткая голова, разодранная смехом от уха до уха. Это выдумка здоровяка фламандца, захотевшего поиздеваться над смертью…

Выходя из музея, вы возвращаетесь из прошлого века в нынешний, на главную улицу с ее рекламами, универмагами и фильмами «секси». Но под привозным и стандартным вы все-таки отыщете черты Антверпена фламандского.

Смотрите, в сквере на карусели катаются дети. Кружатся удивительно спокойно, без крика, без визга. Маленькие антверпенцы сидят в лодочках неподвижно, прямо, даже чуточку надменно…

Спокойная, неторопливая толпа на улицах. Светофоры здесь — полные хозяева. Пускай свободна от машин безукоризненно чистая плиточная мостовая, никто и шага не сделает с тротуара перед красным сигналом.

И вот еще чисто фламандское — бычьи туши, вывешенные в витрине ресторана напоказ, для аппетита. Клиент может сам выбрать себе приглянувшуюся часть.

Среди прохожих я невольно искал фламандский тип, вспоминая могучие тела на классических полотнах. И нашел… Формы Рубенса двигались прямо мне навстречу, по-солдатски отбивая шаг. То были три толстые, красные от холода монахини в черных одеждах и в сапогах гармошкой. Они помахивали объемистыми портфелями и говорили о чем-то громко и весело, перебивая друг друга. Что там, в портфелях? Может быть, протоколы духовного синклита, запретившего Тиля Уленшпигеля?

Зато «секси», как видно, процветает. Нет, Антверпен ни в чем не хочет отставать от столицы. Главная улица демонстрирует сокровища ювелиров. Вот они, знаменитые граненые бриллианты, шедевры здешних гранильщиков.

А там, в просторном и высоком зале «брассери», на столиках, среди разбросанных газет, блещут грани сотен, а может, и тысяч огромных пивных кружек.

«Столица Фландрии» — так назовет вам свой город антверпенец. Он а гордостью покажет вам грузное, напоминающее сундук здание, известное как дворец наместника. Есть неписаная традиция, обязывающая короля Бельгии переночевать здесь хоть один раз в году.

Антверпен гордится тем, что еще в двадцатых годах построил первый в Европе небоскреб, в котором разместились частные конторы и фермерская кооперация; гордится двумя туннелями под Шельдой — для автомобилей и для пешеходов; гордится новым универмагом «Супермаркет» (сверхрынок), куда покупатель может въехать на машине. Прямо в машине он может подняться на пятый этаж, где расположен гараж.

А вот еще одна гордость Антверпена. В музее хранится алмазная песчинка, едва видная на ладони. Гранильщики сумели нанести на песчинку пятьдесят семь граней.

На главной улице, в сквере, возле «Супермаркета», стоит памятник Рубенсу. Памятник неудачный. Рубенс, в парадном камзоле и мантии, стоит в позе придворного, собравшегося отвесить поклон. Задерживаться тут незачем: ведь в Антверпене можно пойти в гости к Рубенсу, в его дом.

Спасибо антверпенцам, они отлично сберегли это творение великого мастера! Да, тут Рубенс проявил себя как зодчий. Дом, купленный им в 1611 году, был полностью перестроен по его чертежам. Как видно, вычурности барокко не устраивали Рубенса. Орнамент фасада изящен, не назойлив. Справа и слева от входа, в небольших нишах, стоят бюсты великих людей античного мира, которыми Рубенс так восторгался.

Внешне здание напоминает дворец вельможи, хотя и скромный по размерам. Внутри же это уютное, без пышности жилище обычного горожанина. Гость почти сразу попадает в истинно фламандскую кухню-столовую. Здесь очаг-исполин, вертел, поставцы, набитые посудой…

Служба надолго отрывала Рубенса от дома, от любимого занятия — живописи. По поручению мадридского двора он вел переговоры с Англией, Францией, с королевствами Севера, не раз улаживал споры, отдалял войны. Дипломатические послания, составленные Рубенсом, читаешь с наслаждением. Любое из них — шедевр ума и стиля. С одинаковой свободой он владел испанским, французским, итальянским и латинскими языками.

В гостиной хранится золотая цепь с медальоном — подарок короля Дании. Это одна из многих наград, которые заслужил Рубенс-дипломат. Однако царедворцем, любителем чинов он все же не стал.

В одном из писем к другу он признается, что «возненавидел дворы». А в другом его письме читаем: «Для себя я хотел бы, чтобы весь мир был в мире и мы могли бы жить в веке золотом, а не железном».

Я стою у очага возле круглого стола, за которым когда-то собирались друзья Рубенса: среди них ближайший его поверенный археолог Пейреск, бургомистр Рококс, многие из сотен художников Антверпена — тогда подлинной столицы искусств. Угощала гостей молодая жена Рубенса — белокурая, пышная фламандка Елена Фоурмен.

Рубенс никогда не заискивал перед владыками, даже самыми могущественными. Без всякого снисхождения передал он черты властности и жадности на портрете Марии Медичи. Зато каким сочувствием согрета его «Камеристка»! Простая девушка, попавшая во дворец, милая умница, чуточку насмешливая… Ее давит кружевной воротник, ей душно среди спесивцев и лицемеров. И вы ловите себя на странном чувстве. Кажется, вы тоже вот-вот увидите то, что заметили сейчас ее внимательные глаза. Губы пытаются улыбнуться, а глаза невеселые. И вам тревожно за нее…

Впрочем, портретная живопись не главное для Рубенса, хотя он умел читать самое сокровенное в человеке. С еще большей страстью он пишет крупные полотна, стремясь отразить на них красоту и разнообразие жизни. У него хватает и красок, и широты зрения, чтобы создать картину «Головы негров», удивительно современную, даже пророческую, говорящую о нарастающей силе Африканского континента. Его аллегория «Ужасы войны» — многоликая, полная беспощадного грозного движения, — дышит гневом.

Упорный труженик жил в этом доме. Рядом с кухней комната, где печатались гравюры. Рукоятка пресса до блеска отполирована руками Рубенса и его помощников. Рабочий день Рубенса начинался рано: художник вставал в пять часов утра, чтобы скорее взяться за кисть. Он часто звал позировать Елену. Мы узнаем ее на многих полотнах мастера. Он, не таясь, всему миру, всем векам рассказал о своей любви.

Я думаю о предках Рубенса — зачинателях фламандской живописи, наследие которых он принял и умножил. И о потомках Рубенса… Какое исполинское, разветвленное, многовековое дерево искусства выросло во Фландрии, туманной Фландрии, не избалованной солнцем, но жаркой от человеческих страстей.

Скульптор Константин Менье родился в Валлонии, И все-таки я вспоминаю о нем в Антверпене. На это есть причины, и первая из них та, что в Антверпене находится одна из самых блестящих, на мой взгляд, работ Менье — «Грузчик».

Редко встретишь скульптуру с таким выразительным лицом. И вот что еще интересно: хотя на постаменте только одна фигура, создается впечатление, что грузчик не один, что он стоит во главе целой артели. Стоит, уперев руку в бок и выставив вперед ногу, с выражением вызова на мужественном открытом лице. Похоже, грузчик разговаривает с хозяином или с его приказчиком, что-то требует от них. На лице его нет и тени сомнения или страха. Нет, грузчик уверен в своей правоте и силе. Его противники возражают, но это жалкий лепет. Грузчик слушает их со снисходительной усмешкой.