Прошкова пододвигает нам книгу записей и убежденно говорит:

— Я не была бы здесь, если бы не знала, что нужна… Другие лидичанки на заводе, в госхозе… Там веселее, конечно. Но кому-нибудь из нас надо быть здесь, на пожарище.

В книге — записи на всех языках мира. Недавно приезжали делегаты из Англии. Они сказали, что в Англии рабочие готовят лидичанам подарок — тысячи саженцев роз. Розами засадить ложбину смерти!

Мы вернули книгу, Прошкова промокнула то, что мы написали, и сказала, прямо глядя на меня:

— У вас в России не одна такая Лидице.

— Да, не одна, — ответил я.

Мы помолчали.

— Вы все посмотрели? Читать можете по-нашему, вам все понятно?

— Да, благодарю вас. А вы… вы сами были здесь в тот день?

Да, ее тоже разбудили прикладами, выгнали из дома.

— Все помню. Как они нас, женщин, загнали в сарай, как детей отнимали, а один маленький мальчик кричал: «Мама, не отдавай меня!» Я всем рассказываю. Некоторые, знаете, стесняются спрашивать, но это напрасно. Для того я и здесь, правда? Чтобы люди не забывали.

— Вы правы, — сказал я и крепко пожал ей руку, — Это нельзя забыть.

Провожая нас до порога, она бережно, неторопливыми движениями домовитой хозяйки набрасывала на витрины черную материю: щедрое солнце ярко заливало комнату.

Юлиус Фучик родился в Праге, но девяти лет переехал с родителями в Пльзень.

Фучик, человек большого, отважного сердца, горевшего любовью к людям, вырос и возмужал в Пльзене, в «черной Плзне», как называют город чехи. Многие улицы здесь закопчены до угольной черноты. Лишенные зелени, пересекающиеся под прямым углом, они приводят или к заводскому корпусу, или к кирпичной ограде какого-нибудь предприятия. Трубы завода имени В. И. Ленина — бывшей «Шкодовки», трубы пивоваренного завода, бумажной фабрики, трубы, трубы… Среди них теряется тонкий стометровый шпиль старинного собора, один из самых высоких в Средней Европе. Кое-где увидишь древнюю башенку — остаток городских укреплений, но выглядит она здесь странно и как-то неуютно, словно Пльзень занял ее на время у Праги, чтобы показать туристам.

При въезде в город, над дорогой, щиток с надписью: «Пльзень приветствует дисциплинированного водителя». Истинно по-чешски звучит это деликатное, согретое юмором напоминание. Щиток висит в ветвях цветущих акаций, соединившихся над разогретым асфальтом. Словно откинув белый занавес из цветов, въехали мы в сегодняшний Пльзень.

Дым, въевшийся в стены, не отмоешь. Но рядом с хмурой рабочей казармой разбита детская площадка. Взлетает на качелях, хохочет славная девчушка в синем платьице. Жаль, Фучик не увидит ее… При нем здесь, на примятой траве пустыря, у биржи труда, помещавшейся в бараке, лежали безработные, ждали удачи. «Поваловна» — так называли это проклятое место.

При Фучике окраины Пльзеня — Скврняны и Цыганка — погрязали в бедности и темноте. Он знал это, и классе он делился завтраком с голодными товарищами. Бывшие его соученики вспоминают: Юлиус всегда был готов поддержать товарища, а когда чинуша-директор притеснял гимназиста из семьи рабочих, не боялся громко протестовать.

— Тебя не касается, — сказал ему однажды директор.

— Нет, касается, раз это несправедливо! — храбро ответил Юлиус.

Таким он остался на всю жизнь.

При Фучике на главной улице города был построен семиэтажный дом тусклого, пепельного цвета. Его башенка с часами видна издалека. Дом этот — память о правых социалистах, сидевших тогда в муниципалитете. Затеяв постройку, они рекламировали ее как величайшее благодеяние, обещали переселить рабочих из лачуг и казарм в центр города. Однако, когда дом был готов, квартиры роздали лидерам партии и чиновникам.

Жестокость хозяев, лицемерие их слуг — все это видел в промышленном Пльзене Юлиус Фучик.

— Мы помним его, — говорит мне старый мастер, жилистый человек с прокуренными дожелта зубами; даже плащ его пахнет табаком, — Фучик знал нашу жизнь. Хотите, о себе скажу… то, что ему рассказывал когда-то? Знаете, как я женился? Занял десять крон, чтобы снять комнату поприличнее на сутки — свадьбу справить. Был тут один человек, сдавал свою комнату для таких надобностей, а сам отправлялся спать к соседям. Обстановка у него — кровать железная да стул. Маловато! Обошли мы с молодой женой друзей — у одного стул попросили, у другого стол, у третьего зеркало. Так вот и собрали обстановку… на одну ночь. Я ведь семь лет был без работы. Семь лет! Поденщина иной раз подвернется — тюки таскать или битую птицу разносить из магазина клиентам. Так и перебивался, с бедой из одной миски хлебал.

Мы вошли в цех. Он быстро пошел по проходу, запахивая синий халат.

Видел бы Фучик, как эти люди, став свободными, трудятся сегодня!

Мы на заводе имени В. И. Ленина — бывшей «Шкодовке», которая когда-то десятилетиями работала для истребления людей, для войны. Здесь была отлита «Большая Берта» — гигантская пушка, стрелявшая в 1915 году по Парижу. Отсюда, из цехов завода Шкода, черпала оружие гитлеровская Германия. Теперь завод, отнятый у торговцев смертью, впервые в своей истории работает для мира. Он выпускает электровозы, троллейбусы, генераторы, турбины, сложнейшие автоматические станки… Впрочем, чтобы перечислить всю его продукцию, потребовалась бы целая книга. Марку завода имени В. И. Ленина знают далеко за рубежами Чехословакии. Завод помогает странам Азии и Африки. Например, его насосы работают на полях Индонезии, качают, гонят по оросительным каналам воду Нила…

У себя на родине завод известен и… своим самодеятельным кукольным театром. Искусство исконно чешское! Кстати, чешский кукольный театр и зародился в Пльзене. Отсюда еще во времена господства австрийских императоров расходились по стране актеры-кукольники. Нередко по их следу рыскали жандармы. Но долго ли погрузить на тележку нехитрые декорации и фигурки из дерева! И в тот же вечер в другом селе поднимался крохотный занавес и рыцарь, вышедший из горы Бланик, возглашал:

— Жди своих сынов, чешская земля! Они оградят твое племя! Лютую казнь врагам несут их острые мечи!

В литейном цехе в обеденный перерыв и завязался разговор о кукольном театре. Это и понятно. Заводской театр получил премию на фестивале.

— Добыть премию там не так-то легко, — говорит пожилой мастер. — У нас в республике ведь больше двух тысяч самодеятельных кукольных театров, но наши всех поразили! Поставили комическую оперу. Куклы почти и рост человека, и поют, представьте себе! Очень всем поправилось.

Обеденный перерыв кончился. Я прощаюсь: мне надо побывать еще на одном знаменитом пльзеньском предприятии — у пивоваров.

По преданию, создателем пива был некий Гамбринус. Сперва напиток никому не понравился, хотя Гамбринус выкатил бочку на площадь и угощал всех даром — для популяризации. Пиво и не стали бы пить, если бы дьявол, которому Гамбринус продал душу, не помог ему. Забравшись на колокольню, дьявол стал вызванивать такую музыку, что жители города пустились в пляс и, пока она не кончилась, не могли остановиться. Измученные, взмокшие, они кинулись к бочкам. С тех пор пиво всем полюбилось.

Еще в средние века в Чехии слагали вирши о пиве:

Раздавались и более трезвые голоса:

Я прочел эти стихи в Праге на стенах старинной пивной, где по вечерам за длинными некрашеными столами сидят юноши и девушки, пьют густое черное пиво и поют песни о красавице Праге, лежащей в сердце Европы. Пивная существует шестьсот лет, и еще тогда большая часть чешского пива варилась в Пльзене.