Перед изваянием с обеих сторон застыли безмолвные фигуры, тоже в белых балахонах, с опущенными на лица капюшонами. Цимей обхватил рукой шею Чана, подтолкнул вперед и резко пригнул к полу, повелевая пасть ниц. Чан Кайши распростерся на холодном камне перед жертвенной чашей. Скосив глаза, увидел, как фигуры в белом шагнули к нему, в руке каждой блеснул нож — он почувствовал острия, упершиеся в спину.
Громкий голос гулко прозвучал под сводами: «Снизойди, Великий! Ждем тебя! Снизойди ради ничтожного, готового принять обет приобщения!»
К ударам барабана присоединился гонг, загудел бубен. Люди в балахонах начали бормотать — все громче, громче. Затем звуки разом оборвались — и старческий голос вопросил из-за дракона, будто слова изрекало само чудище: «Добровольно ли ты, смертный, принимаешь обет приобщения?» «Да!..» — прошептал Чан, чувствуя спиной жала ножей. «Клянись, что отныне отрекаешься от прежних земных связей и навечно принимаешь обет повиновения клану!» — «Клянусь!» — «Клянись, что отдаешь себя воле великого братства!.. Клянись, что жизнь твоя и помыслы твои будут принадлежать «Цинхунбану»! — «Клянусь! Клянусь!..»
Ножи перестали колоть в спину. Руки подхватили, поставили перед драконом. Один из «братьев» зажег от жертвенного огня тонкую свечу и поднял ее над головой обращаемого. Чан ощутил резкую боль. Свечу укрепили в расплавленном воске на его темени. Свеча горела. Воск струйками стекал на лоб, на шею. Чан стискивал зубы: то было испытание на долготерпение — он должен стоять, не шелохнувшись, без единого стона, пока не догорит вся свеча.
Затем один из вершителей ритуала подал кубок. Другой, оголив руку испытуемого, рассек кожу. Черная в призрачном свете кровь потекла в сосуд. Третий поднес чашу к его губам. Вино, которое он должен был выпить, имело привкус и чужой крови…
С того момента и на несколько лет началась его деятельность в одном из ночных отрядов «Великого дракона» под командой Чэня. Жизнь в Шанхае учила его куда усерднее, чем служба на Хоккайдо. Прежде он знал этот город распавшимся, как рассеченный ножом арбуз, на две половины: китайскую и иностранную. Там, за земляным рвом, за укреплениями и спиралями колючей проволоки, действовали иные законы, а отношение к китайцам было таким же, как в Японии, даже более откровенным — им запрещалось посещать парки и рестораны для европейцев. Собственно же китайский Шанхай — с узкими кривыми улочками, одноэтажными глинобитными строениями, зловонными канавами вместо канализации, «цветочными домиками», притонами опиекурильщиков и морфинистов, толпами нищих и прокаженных — чадил трубами заводов и фабрик и являл собой обнаженную до предела нищету, выплеснутую из распахнутых дверей и окон как ведро с помоями. Но в ночном Шанхае уже не было границ, огороженных колючей проволокой: проспекты сеттльмента сплелись с клоачными закоулками, от подъездов роскошных дворцов англичан и янки незримые нити тянулись к лачугам и притонам, а сам этот «опиумный город», выросший на торговле наркотиками, контрабанде, грабежах и убийствах, напомнил Чану джунгли вокруг его деревни, только охота в этих джунглях велась не на зверей, а на людей. Что ж, он был обучен стрелять и умело метать нож… Вскоре подтвердил свое умение — принял участие в убийстве Тао Чэнчжана, видного революционного деятеля.
Поначалу Чан Кайши действительно все помыслы отдал «Цинхунбану». Но время шло, и он начал понимать: несмотря на все свои личные доблести, располагая лишь поддержкой Цимея, без иных связей, он так и останется мелкой сошкой в клане и вряд Ли когда-нибудь даже приблизится к трону «Великого дракона». А он жаждал большего. Ему нужны богатство и власть. Где искать опору для достижения своих целей?..
В Шанхае он устроился клерком на торговую биржу, со временем стал крупным маклером, занялся «деланием денег» — в этом также немало помогли связи с кланом. С палубы шхуны, шнырявшей по финансовому морю, а точнее — по огромному вязкому болоту с зыбкими кочками и бездонной пучиной, засасывающей неудачников и слабых соперников, Шанхай открылся ему еще одной своей личиной — столицей компрадоров, раем биржевых авантюристов, международным рынком купли-продажи. «Компрадор» по-испански «покупатель». По существу, это посредник между иностранными капиталистами и местным рынком — фигура, широко распространенная во всех азиатских и иных колониальных странах. Но особенно характерна она для Китая, где не доверяют словам — они заранее обусловлены ритуалом и, как улыбка-маска на лице, скрывают истинные мысли и чувства. Поэтому в Китае каждый предприниматель относился с подозрением к партнеру, заведомо ожидая от него подвоха, и вынужден был прибегать к услугам третьего лица — посредника, который, получая мзду от обоих, устраивал сделки к взаимной выгоде. Уже одно это давало возможность посредникам «делать деньги из воздуха», да к тому же надувать как одного клиента, так и другого. Чан Кайши заработал немало. И все же куда ему было до акул!..
Однажды Цимей поведал, что связан не только с кланом, но и с недавно образовавшейся партией гоминьдан, знаком с «Отцом революции» доктором Сунь Ятсеном. Вскоре Цимей познакомил Чана кое с кем из деятелей гоминьдана. Партия, которая под руководством своего вождя одержала победу над самим императором, свергла с престола двухсотлетнюю маньчжурскую династию и провозгласила республику! Вот его опора!..
Чан Кайши начал выказывать себя рьяным приверженцем Сунь Ятсена. Главари клана не противились. Наоборот, чем больше «братьев» внедрится в гоминьдан, тем лучше — со временем каждый сыграет свою роль на благо «Цинхунбана». Чан Кайши даже освободили от участия в ночных рейдах. Для себя же он поставил цель: через Цимея проникнуть в ближайшее окружение Сунь Ятсена, терпением, усердием и настойчивостью войти в доверие к великому человеку, стать ему необходимым, опереться на его партию — и дождаться своего часа!.. До конца использовать «учителя» Чану не довелось: Цимей был убит на одном из ночных заданий «Великого дракона». Однако путь был найден.
Трудно обмануть «Отца революции». Но одержимый идеей человек часто безмерно доверчив к тем, кого считает своими сподвижниками. К тому же новоявленный соратник — крестьянский сын. Таких, «предосудительного происхождения», доктор Сунь особо привечал, уж очень мало их в гоминьдане. И все же несколько лет ушло у Чана на то, чтобы завоевать полное доверие лидера партии: «Благородного человека можно обмануть игрой в благородство». Он старался во всем походить на вождя, был почтителен до уничижения: «Ниже нагнешься — выше подпрыгнешь». Впрочем, подобное отношение младшего к старшему диктовалось и ритуалом.
Чан рассчитал точно: подле Сунь Ятсена собрались политические деятели, была и группа высокопоставленных военных, но на большинство этих генералов президент положиться не мог, они примкнули к гоминьдану ради собственной корысти. А Сунь возлагал надежды на таких офицеров, каким представлялся ему Чан Кайши, — на выходцев из крестьян, не имевших ни собственных поместий, ни своих войск. Выдающийся китайский военачальник древности Суньцзы наставлял: «Если знаешь противника и себя, сражайся хоть сто раз — опасности не будет; если знаешь себя, а противника не знаешь, один раз одержишь победу, в другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни противника, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение». И еще поучал: «Когда можешь нападать, показывай, что не в состоянии нападать. Действуя, притворяйся бездействующим. Когда находишься близко от противника, заставь его думать, что находишься далеко…» Этим принципам и следовал Чан Кайши. Он добился, что Сунь Ятсен назначил его начальником своей Главной квартиры и присвоил ему генеральский чин. Высокая должность оказалась, по существу, фиктивной. Как насмешливо заметил один из старых генералов, в подчинении у новоиспеченного начальника были лишь «две жены да два денщика». Действительно, войсками на территории, находившейся под контролем Южного правительства, командовали другие военачальники, и при каждом был свой штаб. Они же облагали налогами население, вербовали солдат. Президент использовал Чана лишь для составления докладов и прибегал к его помощи в сугубо практических делах, связанных со снабжением частей оружием, снаряжением, продовольствием и фуражом. Зато постоянно держал при себе, и скоро Чан стал для него незаменим. Сунь Ятсен уверовал, что молодой генерал безмерно предан ему. Правда, у Чана не было никакого, боевого опыта — только знания, полученные в Баодине, в японском училище и в бригаде на Хоккайдо. Но в создании хорошо организованной армии, как и в подготовке офицерских кадров, должны были помочь русские советники.
