В детстве Кайши решил стать таким же, как дед. Но дед умер, отец и дядья начали между собой тяжбу за наследство и разорились. К тому же вскоре и отца проводили в мир иной. Семейное хозяйство развалилось. Из богатых и уважаемых они превратились в презираемых и отверженных, как и все бедняки. Кайши помнил, как жители деревни гнули спины перед его дедом. Теперь, даже когда умирали его младшие братья и сестры, никто из соседей не выказывал соболезнования. Мать боролась с нищетой, а единственного оставшегося сына поучала: «Ты должен быть как рыба в реке: течение относит ее назад, а она пробивается против течения вверх. Ты должен бороться против всех жизненных бед». Мать и билась, как рыба, зарабатывая на жизнь: сажала рис, носила на поле навоз, собирала по склонам гор листья для шелковичных червей. Он работал вместе с нею. В школе, куда все же ходил, учился не блестяще, игр с однолетками избегал. Он рос скорее робким, чем храбрецом, но в порывах отчаяния, моментами овладевавших им, испытывал слепящие приливы ярости и дрался беспощадно. Уже тогда он твердо решил избрать путь военного. Не завербоваться рядовым, а добиться офицерского звания. Мать продала последнее, что имела, собрала в путь. Военная школа, или как ее называли — «Баодинская академия», была в Китае одна, далеко на севере, в двухстах ли[16] от Пекина, в Баодинфу, при армии маршала Юань Шикая, известного тем, что, став доверенным лицом реформаторов, пытавшихся бороться с незыблемыми канонами империи, он выдал их, сам участвовал в их казни и затем быстро возвысился при дворе жестокой и развратной Цыси, бывшей наложницы императора, после его смерти удостоенной сана вдовствующей императрицы. Большинство кандидатов в курсанты принадлежали к зажиточным семьям северян и имели связи при дворе Цыси. Но Чан Кайши хорошо сдал вступительные экзамены, произвел впечатление на преподавателей почтительностью и угодливостью. Он тоже оказался в списке принятых.
Лучших выпускников Баодина, получивших первое офицерское звание, маршал Юань Шикай отбирал для продолжения обучения в Японии. Одним из таких оказался и Чан. Он отплыл в Токио. Там предстояло пройти подготовку в военной школе, где, как потом часто вспоминал он в выступлениях перед своими подчиненными, приходилось не только усиленно заниматься, но и мыть полы, очищать плевательницы, стирать белье и убирать отхожие места. Он сносил все: «Пока учишься — ниже любого, когда выучишься — выше десяти тысяч». К тому же он был привычен к работе. Но если трудна была жизнь в военной школе, то еще более тяжкой оказалась она в артиллерийской бригаде на острове Хоккайдо, куда его, уже офицера, отправили рядовым второго разряда: считалось, что молодые офицеры-самураи должны испытать все тяготы солдатской службы.
Японский солдат воспитывался в духе древнего кодекса «Бусидо» («Путь воина»), канона поведения на войне, в беспрекословном повиновении и презрении к смерти. Пленение считалось позором не только для воина, но и для всей нации и императора. Назначение солдата — умереть за микадо, и смерть эта «легче пуха». Что ж до отношения к врагам, то доблестью почиталось вспарывать животы своим жертвам и поедать их печень. Чан Кайши в воображении видел предводительствуемую им армию, воспитанную на таких же принципах. Единственное, чего он не желал принять — это презрения японцев к ним, китайцам, которых островитяне считали низшей расой, как, впрочем, и другие нации. Он, наоборот, веровал в превосходство Поднебесной над всеми иными народами земли, в том числе и над японцами, удел которых в будущем — безоговорочно покориться ханям.
Но закончить полный офицерский курс Чану не пришлось — тайный клан призвал его к исполнению иных обязанностей.
Еще в детстве, в деревне, Чан Кайши слышал о могущественном клане «Цинхунбан», члены которого соединены смертной клятвой. Одно лишь упоминание об этом клане наводило ужас на купцов, отправлявшихся на сампанах по реке в город: «братья»-пираты нападали на лодки, потрошили их, владельцев же топили в реке или, в лучшем случае, отпускали голыми-босыми за выкуп. Наравне с дубанями-губернаторами и местными генералами «братья» облагали налогами целые провинции, от крестьянских дворов до дворцов мандаринов, и никто не осмеливался противиться им. За малейшее проявление недовольства кара была одна — мучительная смерть. «Цинхунбан» тайно правил и в самом Шанхае, в китайской ее части, не посягая лишь на территорию французской концессии и международного сеттльмента. Членам клана — контрабандистам, торговцам «живым товаром», оружием и наркотиками, сборщикам податей с опиекурилен, публичных «цветочных домиков», отелей, магазинов и притонов — было безразлично, какой милитарист утверждал свою военную и политическую власть в городе. Они чувствовали себя хозяевами при любой власти. Но грабители и убийцы не были самочинно действующими одиночками — одиночек ждала еще более страшная и неотвратимая смерть, чем иных противников этой строго централизованной, великолепно вымуштрованной тайной организации, истоки которой уходили в глубокую древность.
Полумистические, таинственные сообщества отрабатывали свою структуру на протяжении веков. В разные времена в Китае существовали «Желтые тюрбаны» и «Бронзовые кони», «Красная бровь» и «Белая лилия», «Мечи» и «Триады», «Большие ножи» и «Малые ножи». Когда-то в древности эти сообщества объединяли бедняков крестьян для борьбы против помещиков, чиновников, богачей. Но со временем сами они стали опорой тех, против кого боролись. Члены кланов, даже обретающиеся в других странах, обязаны были под страхом кары выполнять все задания своих главарей.
Братство «Цинхунбан» простирало власть на огромную территорию — от самого Юга, от Кантона, до Шанхая. Во главе клана стоял «Великий дракон». Никто не знал, один это человек или синклит верховных правителей. И никто не смел сказать, что видел «Великого», за такое кощунственное признание полагалась смерть. Титул «Дракона» по древней китайской традиции приравнивался к титулу «Сына Неба» — богдыхана и не оспаривался даже императорами Поднебесной. Именем «Великого дракона» можно было вершить все, но никто бы не отважился применить его всуе. Ниже по иерархической лестнице стояли «малые драконы», затем — «учителя», «ученики», «ученики-сыновья», «ученики-внуки». Все они именовались «братьями». Вступающий в «Цинхунбан» знал, что обретает могущественных защитников и в то же время сам становится послушным исполнителем воли неведомых лиц, некоей загадочной силы, подобной драконам земли, воды, неба, молний и бурь. «Брат» обязан был выполнять любой приказ каждого, кто стоял на ступеньку выше его. Тысячи разорившихся торговцев, мастеровых, беглых солдат, пройдох и авантюристов нашли покровительство в «Цинхунбане». И самые верхи, как узнал позже Чан, были опутаны сетью этого сообщества.
Кайши примкнул к «братству» не в Шанхае, а в Японии — уже курсантом военной школы он познакомился с неким Чэнь Цимеем. До поры прикосновение к сообществу ограничивалось лишь встречами и затем перепиской с «учителем». Но вот по повелению «Великого дракона» его затребовали в Шанхай для посвящения в «братья». Чан Кайши удрал из артиллерийской бригады и, отослав на Хоккайдо свою форму и парадный кинжал, пробрался в порт Нагасаки — жандармерия могла арестовать дезертира — и спрятался в трюме шхуны контрабандистов. Через несколько суток он ступил на китайский берег.
В Шанхае свершился обряд посвящения, о котором он всегда вспоминал о трепетом.
Глухая городская окраина. Ночь, будто по заказу, полыхала зарницами. Неслись облака, гудел ветер… Из темени подступили фигуры. Сопровождавший Чана «учитель» что-то шепнул — и они исчезли. Высокая стена. В воротах снова проверка. За стеной — пагода…
В предзалье чьи-то руки сорвали с него халат, облачили в белое одеяние. Затем его ввели в зал. У дальней стены он увидели изваяние дракона. Перед изваянием в жертвенной чаше мерцала свеча. В отблесках колеблющегося огня казалось, что пасть дракона переменчиво щерится. Черная тень на стене за ним тоже колыхалась — будто по телу идола пробегали судороги. Откуда-то из темной глубины зала доносились мерные удары барабана.
