Наконец вода в сосуде над жаровней заклокотала.

Чан Кайши, кивком отослав из комнаты слуг, взял обеими ладонями чашку, накрытую блюдцем, и с поклоном поднес гостю. Теперь можно было, завершив ритуал, перейти к делу.

— Я молю ниспослать «Великому» десять тысяч лет жизни, здоровья и процветания, — проговорил Чан Кайши. — Я припадаю к его стопам со словами бесконечной благодарности за благодеяния, оказанные ничтожнейшему из земных червей.

Ван сдвинул блюдце с чашечки и пригубил горячий ароматный напиток:

— «Великий» примет эти слова с похвалой. Я удостоен великой чести передать тебе, генерал, также пожелания десяти тысяч лет жизни и десяти тысяч выдающихся побед.

— Почтительно осмеливаюсь довести до сведения «Великого», что господа промышленники и банкиры передали мне, как и обещали, еще тридцать миллионов долларов для укрепления правопорядка. Из этой суммы я готов любую долю положить к стопам «Великого». Где и когда я смог бы это сделать?

Гость снова мелко отглотнул, посмаковал чай. Напиток был не черный, сладкий, какой пьют на Севере, а зеленый, без сахара, смешанный с лепестками жасмина и роз.

— Твой неразумный младший брат, как всегда, туг на ухо: ты, глубокочтимый генерал, назвал сумму в пятьдесят миллионов долларов?

— Я уверен, что слух высокоуважаемого господина моего сравним со слухом Гуань-ди[6], — закипая злостью, любезно ответил Чан Кайши и тоже отпил глоток. — Пусть небо и земля будут свидетелями: пока мною получено лишь столько, сколько я назвал. Остальные деньги обещаны в будущем. Но пусть свет моей милости, «Великий дракон», знает, что и в будущем ему принадлежит любая доля.

Гость наклонил голову, выражая молчаливое согласие. Генерал же подумал: а знает ли «Великий дракон», что посланцы, пожаловавшие из Токио, посулили ему еще шестьдесят миллионов? Известно ли предводителю клана, что и американцы, через «папашу Чарли», уже подбросили не мало? И что он вместе с Мэйлин и ее братом намерен учредить в Поднебесной собственный банк?.. Вот какими деньгами начинает он теперь ворочать!..

В Чан Кайши уже пробуждался не столь давний хваткий делец шанхайской биржи. Да разве сравнить масштабы?.. Но услуги — услугами, слово — словом, а деньгам должен знать счет только их владелец. Деньги — без глаз. Глаза у того, кто их получает или отдает. Сейчас получал он. В прошлом бедняк, он становился богат, надежно богат. Такие деньги — не утлая джонка, а дредноут. На нем уже можно пускаться в большое плавание. Не за горами время, когда не он будет платить дань «Великому дракону», а тот — ему. Но пока это время еще не наступило.

— Я хочу выразить надежду, что «Великий» будет и впредь покровительствовать мне и что дружба, согласие и взаимопонимание будут, сопутствовать братьям по клану во все грядущие годы, — произнес он. — Уповая на неизменное благорасположение «Великого», в надежде снова прибегнуть к его помощи и осмелился я просить встречи с его высоким представителем.

— Недостойный слуга готов выслушать твою просьбу.

Чан Кайши задумался. Пришло время?.. Да, пришло… Испокон веков на Пекин претендовали все, кто помышлял стать правителем Китая. Последним восседал в Пурпурном дворце Чжан Цзолинь. Теперь столицей овладел он. Престарелый генералиссимус без боя уступил ему вожделенный город. Чжан Цзолиня уже нет на земле, его дух ушел на небо. Но сын его, молча отведя свои дивизии в Маньчжурию, как бы демонстрирует, что лишь временно покидает поле соперничества за власть. Мукденская армия — самая боеспособная из армий китайских предводителей, лучше вооруженная и вымуштрованная: постарались японцы, много лет опекавшие ее… Нет, пока знамя гоминьдана не будет реять над всей страной, Чан Кайши не может считать, что достиг своей цели. В одном лесу не живут два тигра. Но в какие слова облечь свою просьбу?..

— Мои чаяния — лишь о процветании Поднебесной, без кровопролития и междоусобных войн. Если «Великий» соблаговолит оказать покровительство своему бездарному слуге, то я хотел бы с его помощью вступить в контакт с представителями Чжан Сюэляна, чтобы сказать им: я обниму дубаня[7] Маньчжурии как своего дорогого брата. Ныне нет ничего, что бы разделяло нас. Мы должны объединить свои усилия в деяниях на благо Поднебесной, в борьбе против коммунистов и «чихуа»[8].

Гость проследил за извилистой линией мысли хозяина дома, помолчал и отозвался:

— Твоя просьба будет незамедлительно донесена до слуха «Великого». Как полагает ничтожный его слуга, тебе, высокочтимый старший брат, будет оказано содействие в этих благих начинаниях.

«Коль отвечаешь так определенно, значит, ты — высокая персона в клане». Чан Кайши прижал ладонь к ладони, поднял руки к подбородку:

— Я приложу все усилия, чтобы не оказаться недостойным благорасположения мудрого сеятеля добра и радости!

Гость отставил чашку. Конфиденциальный разговор был закончен. Чан Кайши потянул шнур колокольчика. Тотчас слуги начали вносить столики для кушаний.

Евсеев-отец оказался черствым ломтем. Но и Леха-Гуля проявил себя с неожиданной стороны: ожесточенно оспаривал каждый пуд ржи в приданое, каждую кудель льна и голову сахару. Сшиблись крепко. Евсеев вел разговор словно бы не со сватом и не о фундаменте счастья для своей дочери, а с уполномоченным волземотдела, пытающимся взыскать натуроплату сверх положенного.

Отбивался:

— Ишь куды горазды, задарма вынь да отдай! С чужого богатства зачинать хотят! Да я пуп рвал всю жисть, чтоб нажить свое нынешнее благоденствие.

— Неразумно рассуждаете, Авдей Никодимыч, — совестил милиционер. — Теперича все равно зажиточны должны быть. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а-а затем мы наш, мы новый мир постро-оим — кто был ничем, тот станет всем!» — вон как в нашей революционной гимне говорится.

Конечно, Алексею не хотелось отказываться от нежданно привалившего добра: коровы, зерна, утвари. Но все ж переспор слушал он вполуха. Ему виделся колдовской красный глаз в жаркой риге — и окатывало нетерпением.

Когда договорились наконец о приданом (Евсеев почти все требования Лехи выполнил, только вместо пяти овец пообещал выделить двух, да не посулил ни копейки деньгами), дальнейшее сватовство провели по всем правилам: родители кликнули Анну, она вышла из соседней комнаты потупившись — сама непорочность; прошлась по дорожке — сват и жених удостоверились, что не хрома; села в углу за прялку — мол, и нитку сучить умеет; на стол к чаю начала подавать… Будто Алексей и вправду в первый раз ее увидал, и не было ни лансье-кадрилей и хороводов у часовенки, ни жаркой ночи в риге… Да он и сам, подчинившись извечному порядку, включился в игру.

Родители Нюты благословили их иконой, уговорились, когда придет в дом Евсеевых отец, в какой день они ответят визитом. Прикинули, когда лучше свадьбу сыграть, чтобы без спеху, но и откладывать нечего, — сразу после полевых работ.

— Позжей резону нет: ежели молодая понесет, то как раз к косовице и разрешится. А за зиму и наткет, и нашьет чего положено.

Переедет она, конечно же, к молодому мужу (в Ладышах только пришлых женихов, да и то с насмешкой, «брали в дом»), а мужики — Арефьевы тут же начнут ставить сруб, чтобы под зиму выложить фундамент и повязать первые венцы, а закончить уже по весне.

Мать снова потянула уголки платка к глазам. Но Нюта зыркнула довольная: приспичило, видать, ей самой почувствовать себя хозяйкой. Хоть и не чужая в доме, не под свекровью, да и маменькины понукания уже поперек горла.

— Во как я твово будущего тестя выпотрошил! — похвалялся на обратной дороге сват-милиционер. — Жать их надо-ть, пауков-мироедов!.. Если б не я, облапошил бы он тебя, разнюня, — как пить дать! А мне за такое усердие готовь мячок, чтоб целую неделю опосля свадьбы тверезым не был ни часу!