Генерал Дитерихс, выслушав доклад своего инспектора, поблагодарил:
— Ваше донесение вселяет бодрость.
Обследуя сектор станция Маньчжурия — Чжалайнор, Антон увидел едва ли не сплошные линии укреплений, обращенных в сторону советской границы: на склонах сопок и по гребням высот — доведенные до профиля стрельбы стоя окопы, связанные между собой ходами сообщения, сооруженные с учетом огневой связи, ведения не только фронтального, но и флангового огня; равномерно распределенные по всему фронту блиндажи под двойным накатом бревен и метровым слоем земли, с бойницами и раструбами для стрельбы из пулеметов; позиции для артиллерийских батарей, позиции для минометов… Инженерные работы продолжались полным ходом. Всего, как удалось ему выведать, на станции Маньчжурия уже было сосредоточено двенадцать тысяч солдат, в Чжалайноре — восемь тысяч; на подходе были пехотная и кавалерийская бригады, бронепоезда. Это не считая белогвардейских банд. В то время, пока Путко лазал по холмам, обследуя батареи, прибыл «Отряд смерти», собранный из добровольцев харбинского «Союза черных гусаров». На полевом аэродроме — двенадцать двухместных самолетов-бомбовозов систем «Пате» и «Брег», летчики — и чжансюэляновцы, и русские.
Концентрировалась внушительная сила. Хотя подготовка у части артиллерийских офицеров слаба: как оказалось, они умеют вести огонь только с открытых позиций, об угломере, буссоли, стереотрубе понятия не имеют. Он не придирался. Докладывая Дитерихсу, умышленно завысил оценки.
— Не пора ли, подполковник, на регулярную службу?
— Не испытываю желания идти под команду этих, — сделал ударение он голосом, полным презрения, на последнем слове.
— Парижская отрыжка, — нацелил на него монокль генерал. — Неважно, под чьей командой служить, важно — во имя какой цели. В данный момент в русских частях артиллерия имеется только в дивизии генерала Нечаева. У него же — пять бронепоездов. Артиллеристов там достаточно. Вскоре начнем получать пушки и для других формирований, полковник Такахаси обещал. Хорошо, пока считайте себя в резерве.
Теперь Антон сожалел, что поспешил с отказом. Будет ли Дитерихс привлекать его и впредь для инспекционных поездок? Как ему самому подобраться к Сунгарийской флотилии?..
Между тем белогвардейцы «осваивали» Китайско-Восточную железную дорогу. Уже до сотни высокочинных эмигрантов заняли кабинеты в управлении КВЖД. Опасаясь все же, что их нынешнее пиршество может закончиться горьким похмельем, белогвардейцы, не теряя времени, начали растаскивать все, что только возможно, начиная от вентиляторов и ковров в кабинетах, до строительных материалов на складах дороги. На харбинскую толкучку хлынули изделия с имущественными знаками «КВЖД». И сама дорога день ото дня работала все хуже: нарушения расписания; выход из строя систем сигнализации; порча железнодорожного полотна; крушения поездов…
Антон, ища подходы к решению новой задачи, собирал любые сведения о флотилии. Он уже знал: главная ее база и штаб находятся в городе Фугдин, далеко вниз по течению реки, в восьми десятках верст от впадения Сунгари в Амур; оперативная же база — в городе Лахасусу, почти в самом устье реки. Путко мог бы найти благовидный предлог для поездки по делам фирмы: Фугдин был довольно большим, на сорок тысяч жителей, уездным центром, с десятками самых различных предприятий, с отделениями фирм и конторами банков. Лахасусу хоть и гораздо меньше, но тоже достаточно крупный торговый город. Предварительно, чтобы безобиднее выглядела его вылазка, он послал и туда, и туда Костырева-Карачинского. Но он понимал: посещение тех мест в ипостаси торговца мало что даст. Корабли, конечно же, находятся вне города, скорее всего у особых причалов, а то и в протоках, коими изобилует эта равнинная река, уступающая по величине в этом бассейне только Зее и Уссури.
Дни шли, а зацепки все не было. Антон понимал: сроки поджимают его. Если командование флотилии что-то замышляет, то попытается осуществить свой замысел в ближайшее время. Путко изучил метеорологические сведения по району Сунгари. Для сухопутных войск они большого значения не имели. А вот для флота… В октябре уже обычными становились ночные заморозки, могло быть похолодание даже до минус пятнадцати градусов, в первых числах ноября начинался ледоход, а шуга появлялась и раньше. В ноябре реку уже прочно закует лед — и до весны полученное Антоном задание утратит всякое значение. Как подобраться?.. Подсказать Дитерихсу?.. Но как подвести его к мыслям о флотилии?..
И на этот раз везение сопутствовало разведчику. Генерал вызвал его сам. В кабинете сидел невысокий китаец в мундире, с генеральскими звездочками в петлицах. Несколько офицеров почтительно стояли за его креслом.
— Познакомьтесь, подполковник. Адмирал Шен.
Путко пригляделся: в петлицах чжансюэляновца — якорьки.
— Мне доложили, что вы служили на флоте. Черное море? Бизерта?
«Мульча не оставляет без внимания, — подумал Антон, отвешивая молчаливый поклон. — Можно ли было предположить, когда разрабатывали легенду, что пригодится такая деталь? Хотя наверняка, ставя задание, Старик учел теперь как раз и это».
— Вы неплохо справились с первой инспекционной поездкой. Сейчас адмирал спешно дооборудует плавсредства своей флотилии артиллерийскими установками. Необходима ваша помощь. — Сделал паузу. — Прислуга у орудий китайская, но большинство офицеров — русские.
«Ага, ублажает меня!.. Надо не сразу соглашаться…»
— Разрешите подумать, господин генерал? Мои коммерческие дела… Я должен снова связаться с Шанхаем: я лишь представитель фирмы, а не владелец ее.
— В такой момент ставить выше интересы какой-то фирмы! — вспылил Дитерихс. — Да вы понимаете!..
— Слушаюсь! — вытянулся в струнку подполковник. — Согласен выехать немедленно, господин генерал!
— Вот это ответ, достойный русского офицера.
«Значит, действительно что-то готовится, раз они так спешат».
В Фугдине, куда Путко приехал, совершив двухсуточное путешествие на пароходе вниз по Сунгари, на причале его ждал легковой автомобиль под флажком самого командующего флотилией.
У входа в штаб флотилии рослый синьцзянец в форме военного моряка, протяжно выдохнув: «Чи-ик чок!», взял винтовку на караул.
Глава десятая
«Дорогой брат Федор!
Пишет тебе твой брат-краснофлотец Алексей.
Тут такие громадные истории, у меня все в голове ходуном ходит, будто шатун в механизме.
Первая история — оказывается, наш отец не какой иной, как герой гражданской войны, краснознаменец! А мы по сему сыны краснознаменца! Расскажу все по порядку. К нам на монитор прибывал сам командарм товарищ Блюхер и, проходя по кораблю, разговаривал со мной, вот те крест, не вру, и спросил, какая моя фамилия, а когда услыхал, сказал, что с ним воевал убитый боец-герой Арефьев Гаврила Иванович и что он после смерти наградил этого бойца, нашего отца, за великие геройства орденом. А когда я сказал, что наш батя совсем не убитый, а живой, товарищ командарм Блюхер все точно записал в свою книжку красную и адрес Ладышей тоже, и сказал, что бате обязательно выдадут орден! Так что теперь батя будет первый человек в Ладышах, куда до него всем Сергутиным и Чубриковым, тем паче, что они мироеды-кулаки, а наш батя герой войны! Блюхер Василий Константиныч такой серьезный, а сам простой, как наш школьный учитель в Ладышах Сергей Ионыч. Я поначалу оробел, но потом так получилось, будто с батей разговаривал. Он как на портретах, только красивей, глаза серые, брови темные и кустистые, и глядит прямо и открыто, и совсем не подумаешь, что это сам знаменитый командарм. Блюхер сказал: «Гордись, краснофлотец! Ты сын краснознаменца, настоящего героя!» О тебе, брат Федор, особого разговору не было, но коль я сын, значит, и ты тоже, хотя не краснофлотец, а червонноказачий кавалерист. Так что с нас обоих теперь новый спрос. Еще товарищ командарм Блюхер сказал, что я могу учиться на красного командира, и меня пошлют в Кронштадт, а командующий флотилией товарищ Озолин записал. Кронштадт это самая главная крепость на Балтийском море под городом Ленинградом, на настоящем море. Я как рассказал Вере, ну, которая сестра милосердная и «красная косынка», так она аж ахнула и другими глазами поглядела, а как, словами не написать. Ее отец тут, оказывается, командиром бронекатера «Барс», я и не ведал, а раньше он служил на Балтийском море и Вера жила как раз в Кронштадте и говорит, что нету на всей земле красивей места, ничего бы она не пожелала так, чтобы туда вернуться. И еще сказала, что ее мечта жизни стать врачом и верной женой краснофлотского командира, его боевой подругой. Эх, брат Федор, так у меня все запутывается и на душе колобродит, что хоть вой, хоть пой!..
А другая история такая, что к белокитайцам попал в плен наш товарищ-краснофлотец Валя Жуков, я его хорошо знал еще по учебному батальону, он у нас первый силач был, двухпудовик сорок три раза выжимал и на спор мог кулаком гвоздь в доску заколачивать, такой здоровяк был. Попал он по своей оплошности: нес вахту на палубе, сел и заснул, когда железный закон моряка — на вахте ни на момент не садиться, а только ходить и стоять. Но он нес «собачью вахту», после полуночи, поддался желанию отдохнуть, ну и сел. А тут волной его, и смыло. Как окунулся, так сразу прозрел, да не сообразил, где какой берег, выгреб на китайский, тут его и сцапали. И начали так пытать-мучить, что просто ужас. И кололи, и ломали, и жгли огнем, а когда изувечили, на наш берег выбросили. Он говорил, что ничего врагу не выдал, ни одной военной тайны. Но его так замучили, что он стал весом с малое дитя, а на вид совсем дряхлым стариком и уже не жильцом на этом свете. К нам на базу привезли его мать, да он не дождался последнего свидания, помер. Вера была при нем в лазарете сестрой милосердия и рассказывает, что это такой страшный ужас, что словами не передать. На базе был траурный митинг, и многие выступали с гневными речами. Такая у нас ярость и ненависть к подлым врагам, что хоть сейчас готовы в бой, чтобы отомстить империалистам за нашего замученного товарища. Теперь мы собственными глазами увидели, какие враги, и поэтому должны еще сильней крепить нашу оборону и боеготовность!
От всего этого у меня такое настроение, что я сочинил много новых стихов, так и сыплются они из меня, поэтому меня определили в моркоры не только нашего флотского «Аврала», а всей главной печатной газеты армии «Тревога». Но лучше я тебе такое напишу, какое как песня, мы его поем, когда маршируем по суше:
Стоим на страже
Всегда, всегда,
Но если скажет
Страна труда:
«Винтовку в руки!
В карьер! В упор!»
Товарищ Блюхер,
Даешь отпор!..
Только это не я сочинил, а неизвестно кто. Но все равно хорошо за душу берет и показывает на наше настроение момента, когда мы с засученными рукавами готовим свои родные броненосцы к отпору китвоенщине и белобандитам.
Очень даже хорошо, что ты, брат Федор, будешь курсантом, а потом младшим командиром. Ежели меня пошлют в Кронштадт, то я стану средним командиром, потом ты меня тоже будешь догонять и мы оба будем красные командиры Флота и Армии РККА. Вот тогда как приедем на пару в Ладыши, так вся деревня глаза выпучит и ахнет, какие мы Арефьевы! Так что ты тоже взял курс правильный, у нас говорят: «Ясно вижу!»
А жене Анне я отписал строгое письмо про хлебозаготовки, утайку хлеба, про колхоз и про батю тоже, какая она бессовестная, что он лежал больной и голодный-холодный, а она даже не приходила к своему свекору. Ежели мы такие разные характеры и целимся в разные мишени, то можем и развенчаться как классово несоответственные элементы, тем более поповское венчанье для меня теперь ноль недействительный. Об этом я не писал, но думаю и буду решать, такая во мне накипает злость на тухлый ихний евсеевский быт. Разве сравнить, как здесь! Как тут все охвачены одним желанием, и не только бойцы и командиры, но гражданское население и даже дети и девчата.
Хотел бы глазом глянуть на твоего Тунеядца, так ты его расписал всего. Не знаю, как у вас, а у нас тут начинается предзимье, леса как пожар, золотая осень с синим небом, красотища такая, что аж сердце колотится.
С тем остаюсь, твой родной брат-краснофлотец
Алексей Арефьев».
