Неверной рукой он наполнил рюмки:
— Будем!..
— Разрешите, я вас оставлю. — Мульча ладонью прижал плечо своего приятеля, как бы плотнее усаживая его. — Меня ждут там, — он кивнул на меркуловский стол.
Богословский со звоном уронил пустую рюмку. В упор воззрился на Ольгу:
— Б-бежать? Но куда же? На время — не стоит труда, а вечно бежать невозможно?.. Т-так?.. Птичка, выпавшая из родного гнезда?.. Цып… цып… цып… — Вел он себя нагло. Антон с трудом сдерживал себя. — Э-эх, все мы выпали!.. — тряхнул головой капитан, редкие пряди сползли на его посиневший влажный лоб. — Э-эх, гусар удалой, ты люби свой полк родной я для славы его не жалей ничего!.. — Оборвал речитатив, повернулся к Путко: — Помнишь, подполковник, у Зинки Гиппиус: «…Но только в час расплаты не будем слишком шумными… Не надо к мести зовов и кликов ликования: веревку уготовав, повесим их в молчании…» — Он потянулся за бутылкой. Плеснул. Острый кадык его судорожно задергался, будто это его шею перехватила петля. Оторвался от бокала. Глаза его были красны и мутны. Снова уставился на женщину. — Н-нет… Мы большевиков не на фонари!.. Щипчиками. По кусочку… Отщипнем ушки… Откусим пальчики… А ты, птичка, хороша… Залетная красивая птичка!
Ольга оцепенела.
Антон встал:
— Мне пора проводить свою даму.
Он помог подняться Ольге, задвинул ее стул.
— З-за такие роскошные плечи… перышки… Полмира… Всех!.. Хин се-се!..
Богословский был уже совершенно пьян.
— Какая скотина! Мразь! — Ольгу и на улице еще била дрожь. — Как он расписывал!.. Садист! Как смотрел на меня!..
— Богословский — бывший колчаковец, потом служил у Семенова в контрразведке, в бронепоезде-застенке «Мститель». Меня в Москве предупреждали о нем… А теперь, как видишь, повышал квалификацию у генералиссимуса… Это там он подучился — щипчиками.
— Страшно!..
— Сейчас он — офицером для особых поручений при Дитерихсе. И конечно, на пару с Мульчой — в их контрразведке. Такой мерзости тут — пруд пруди.
— Я боюсь…
— Ничего, ничего, родная! — Он обнял жену, крепка прижал ее к себе.
Глава седьмая
«Дорогой брат Федор!
Получил твое письмо, о чем сообщаю.
Я такой радый, что ваша бригада тоже вошла в Особую Дальневосточную армию. Значит, мы служим вроде бы вместе и оба под командой товарища командарма Блюхера. Надо бате написать об этом, он будет дюже радый, будто как продолжается его красноармейское дело. Хотя, конечно, разница между красноармейцем и краснофлотцем очень огромная, как ваши гимнастерки с нашими форменками не сравнить, а тем боле наш стальной корабль с твоим мягким конем. К тому же наш монитор «Сунь Ятсен» один из самых лучших во всей флотилии, потому что наш командир товарищ Никитин, хоть очень строгий, один из самых лучших командиров. На собрании говорили, что своими знаниями и энергией он толкает всю флотилию к высшему совершенству.
Недавно у нас снова были учения по взаимному действию краснофлотцев и сухопутных бойцов. Вместе с десантом пехоты и артиллерии снова прибыли на борт «красные косынки», дружинницы РОКК. Красноармейцы заполнили палубу, трюма и кубрики. А мы тянули на буксире баржу, там были ихние орудия и лошади. После выгрузки десанта сандружинницы делали нам перевязки. Все мы стали как белые чучелы, просто смехота! Мне делала перевязку Вера. Она уже имеет билет военной сестры милосердия.
Потом я был на палубе, когда вдруг раньше впередсмотрящего увидал что-то такое в воде, да с рогами, и как закричу: «Мина! Мина плывет!» Часовой с бака тоже увидал: «Мина!» Тут наши артиллеристы — за пушку и с двух выстрелов ее взорвали. Вот сволочи, пустить нас на дно хотели, на корм рыбам!..
Про эту мину я тоже написал стих:
Бушует ночь волной, штормами,
Шумит и бьется в борт Амур.
Враг там, за черными холмами,
К нам дула пушек повернул.
Он разбросал повсюду мины,
Нас хочет этим напугать,
Чтоб краснофлотец вдруг покинул
Рубеж, что должен защищать.
Но говорим врагу мы грозно:
«Уймись, пока еще не поздно!
Кулак наш сталью затвердел!
Терпенью подошел предел!..»
Этот мой стих даже пропечатали в нашей газете «Аврал», а наш оторг комсомола Олег Власов сказал: «Тебя в моркоры надо записать!» Моркор значит морской корреспондент. Он сказал, что моркоры должны насыщать «Аврал» полнокровным содержанием, а в моем стихе выражено политическое настроение момента. И еще сказал, что я — околоячейковый актив, здоровая база роста комсомола и вполне созрел подавать заявление. Вот я и задумал подать заявление. Допятил теперьча, какой несознательный был, когда устранялся от вас в Ладышах. Тогда у меня вместо мозгов была полынь. Уже составил заявление, вот такое: «В настоящий момент прошу принять меня в комсомол, чтоб больше взять ответственности по обороне Советской Родины».
Кажись, я писал тебе, брат Федор, про Борьку Бережного, с которым у меня получилась буза. Так недавно его перевели к нам на корабль. Борька здорово переменился. Он у нас гальванером, артиллерийским электриком, потому что хотя шальной и непут, да городской, из самого Ленинграда, и головастый по электрической части. Я по старому знакомству с ним подружился, камня за пазухой не держу, и он не держит.
Такие у нас жизнь и быт, а скоро будет праздник смотра флота и опять, наверно, приедут к нам «красные косынки»…
Шлю поклоны,
твой брат-краснофлотец Алексей».
«Здравствуй, брат Алексей!
Привет и поклон шлет тебе брат-кавалерист Федор.
Обидно мне, что ты кажный раз больно хвастаешься про свой флот. Тем паче что он не морской, а речной, а у нас тут тоже река текет, причем полноводный приток вашего Амура, река Аргунь, и еще неизвестно, что было бы с вашим Амуром, когда бы не текла в него наша Аргунь. И бригада наша ничем не уступит вашей флотилии, она воевала еще против Колчака и прочих беляков и хунхузов, а командир наш товарищ Рокоссовский краснознаменец с гражданской войны.
Не знаю, как тебе милы твои железные машины, а к нам недавно поступили на укомплектование кони, и мне вместо худопородной кобылы дали жеребца-трехлетку улучшенной верховой породы по имени Тунеядец, светло-мышастого, со звездой во лбу. Задние ноги у него по щетку белые, челка, грива и хвост рыжие. Раскрасавец он по сравнению с твоими железными машинами и хоть куда под седлом, и в вольте, и на препятствиях.
У вас еще только будет праздник флота, а у нас уже был праздник юбилея бригады с парадом в конном строю, с митингом, спортивными соревнованиями и военизацией гражданского населения. На празднике играли оркестры всех полков, на выступлениях была рубка лозы направо, налево, одоление препятствий и джигитовка. За гладкие скачки на полторы версты я получил приз — портсигар. Были эстафеты с патронным ящиком по овражной местности с препятствиями в походной форме, бросание бутылочной гранаты и перетягивание каната. Потом показная атака всей бригадой, а потом соревнования на лучший взвод песенников, на лучшего гармониста и танцора-плясуна. Гражданское население аж рты пооткрывало от удивления и радости, видя, каких больших успехов достигла наша бригада в боевой подготовке и культурной жизни. Девушки-комсомолки к нам тоже приезжали, да я им не придаю значения, это ты такой знакомистый.
А еще радостная новость, что меня направляют курсантом в полковую школу. «За примерное и внимательное отношение к обязанностям, за хорошее отношение к коню и оружию, исполнительность и дисциплинированность». Это я не для хвастовства, а потому как так написано в приказе. Когда окончу школу, буду удостоен звания младшего командира Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
А еще я получил письмо от бати, не знаю, написал он тебе или нет. Батя пишет, что нынче в Ладышах полным ходом идет коллективизация. Кулаков Ярцева, Сергутина, Петруничева и Чубрикова искоренили как класс, лесопильня и паровая мельница отошли к колхозу, а лавка Чубрикова к сельской кооперации. Но твой тесть и другие были как их подголосочники, а теперь в колхоз вступать не желают, излишки хлеба зарыли, чтоб советской власти не отдать. Так что ты, хотя с комсомолом решил правильно, получаешься только наполовину сознательный, а наполовину сам подкулачник, потому как в родстве с Евсеевыми. Я еще тогда знал, что добром не кончится с твоей ватрушкой и ее отцом-матерью, как они есть настоящие мироеды, хотя не прямые кулаки. А батя мне еще написал, что был совсем больной, а твоя жена Анна, его невестка, даже ни разу не пришла, чтоб пособить, приготовить что или постирать, так он один и лежал почти без дыхания. Вот такая твоя новая родня, так что сам покумекай своими мозгами.
А настроение у нас в кавбригаде не послабей вашего, всегда готовы дать боевой красноармейский ответ на все коварства врагов рабоче-крестьянского дела, Советского Союза и мирового революционного пролетариата.
А стишки твои складные, сочиняй далее, может чего из тебя и получится, хотя у нас в бригаде есть рифмачи не хужей.
С тем остаюсь твой брат, боец червонноказачьего полка N-ской кавбригады
Арефьев Федор».
