Гриффин неторопливо прошла мимо пожарного гидранта и вернулась назад, чтобы обнюхать его. Если бы гидрант не был прикреплен к земле, я была уверена, что она попыталась бы засунуть его в свою звериную пасть и принести домой.

Этот маленький пушистый комок превратился в дюжину оттенков черного и коричневого длинного меха, который линял повсюду. А еще она была неуклюжей. Не такой милой неуклюжей, как, например, случайно скатившаяся с дивана. Нет, Гриффин была чертовски профессиональна в неуклюжести. Ее лапы были такими чертовски большими, что каждый раз, когда она выходила на улицу и пыталась двигаться со скоростью, отличной от черепашьей, она спотыкалась о саму себя, отправляя меня кувырком вниз по лестнице с поводком, намотанным на руку.

Шесть думал, что поможет записать ее — а значит, и меня — на курсы дрессировки собак, но Гриффин все время спала и ничему не научилась. Это не было бы проблемой, если бы не то, что она быстро перерастала мою квартиру.

Он не солгал, что я не смогу забыть позаботиться о ней, но тот факт, что он был прав, мало меня утешил. Нет, Гриффин каждое утро, часто еще до восхода солнца, прижималась своим мокрым носом к моей шее, а затем издавала высокопарный скулеж, пока я, наконец, не сбрасывала с себя одеяло, рысью бежала к своим сапогам у двери и выводила ее на прогулку. И как только мы заходили в квартиру, она снова начинала скулить, требуя еды. Она была первым настоящим домашним животным в моей жизни — прости, Генри, но ты не в счет, — и меня удивило, что у нее был такой график без моего участия.

— Приучи ее к своему расписанию, — посоветовал Шесть однажды вечером, когда я сетовала на свое горе в тот день: проснувшись в шесть, я час гуляла с Гриффин только для того, чтобы она едва пописала, а затем побежала обратно в дом, заставив меня не один, а два раза упасть на колени в попытке угнаться за ней, покормить ее, а затем лечь вздремнуть только для того, чтобы она зализала меня до смерти менее чем через полчаса. Я израсходовала столько собачьего корма, что имело смысл покупать только огромные пакеты — из-за которых мне приходилось ломать спину, поднимаясь по лестнице каждую неделю.

— Как, черт возьми, я могу приучить ее к расписанию, если у меня самой нет расписания, — спрашивала я.

— Может быть, ты можешь начать с себя, а потом приспособишь ее.

Так чертовски бесполезно. Меня шокировало, что этот восьми или девятимесячный щенок решал все вопросы в наших отношениях. Не раз я ложилась в постель и засыпала до полуночи, что, похоже, радовало Шесть.

— Она изматывает тебя. Это хорошо.

Он был хуже всех.

Я дернула поводок, когда Гриффин остановилась у дерева, к которому она была особенно привязана.

— Ты собираешься обнюхать весь гребаный город? — спросила я ее, но мой голос был спокойным, ровным. Я не могла притворяться, что устала, потому что, хотя она подняла меня еще до того, как открылась заправка на углу, чтобы я успела взять пачку сигарет, я заснула в восемь вечера.

Шесть, конечно же, не было, и это было отстойно, потому что каждый вечер, когда он приходил домой после работы, он брал Гриффин на долгую прогулку, которая очень утомляла ее и давала мне время подмести гору собачьей шерсти, которая скапливалась в углах моей квартиры. Но поскольку его не было, моим долгом было выгуливать ее по городу, пока она не падала в обморок, как только мы входили в дверь.

Однако иметь собаку было не так уж и страшно. Она составляла мне компанию, слушалась меня, несмотря на проваленный курс дрессировки. Казалось, она уважала меня, хотя в наших отношениях она была больше альфой, чем я. И, в основном, было приятно иметь кого-то рядом ночью, даже если этот кто-то был линяющим, храпящим, пушистым комочком в моей постели.

Гриффин остановилась у следующего дерева, и я закатила глаза, уставившись в небо, желая чего угодно, только не быть здесь. Погода становилась достаточно хорошей, чтобы я могла преподавать самооборону в парке рядом со своим домом. У меня не было класса или чего-то подобного, но у меня было достаточно людей, с которыми я познакомилась во время Сухого Пробега и которые с удовольствием проводили со мной практические занятия раз в неделю. Это было очень непринужденно, из уст в уста, и бесплатно на данный момент. Шесть подал мне идею заняться этим, но для того, чтобы попрактиковаться в общении с людьми и обучении, прежде чем я когда-нибудь сделаю из этого хобби что-то большее. Этот человек всегда искал способы, которыми я могла бы занять себя, но он устроил мне самый большой пожиратель времени в тот день, когда привел ко мне Гриффин.

Однако он не ошибся в ней, когда говорил о том, как она может помочь другим женщинам, с которыми я сталкиваюсь. Она оказывала на них успокаивающее действие, и я полагала, что именно ее одурманенное лицо и высунутый язык успокаивали их, что я не какая-то мошенница, которая хочет их обмануть. Во всяком случае, я почти никогда больше этим не занималась.

Шесть все еще платил за мою квартиру, хотя теперь я почти не помогала ему. В основном, я выполняла поручения. Доставляла посылки, забирала книги или сидела на скамейке в парке возле отеля с почасовой оплатой. Это было не так волнительно, как раньше, но я думаю, что мы оба все еще были немного обожжены тем, что произошло в тот день, когда я украла «Ролекс» у одной из его целей. Он платил за мою квартиру, клал деньги на мой счет, а я старалась делать вид, что ничего страшного не происходит, но это действительно начинало меня беспокоить. Я знаю, что он финансово помогал Коре/Андре, а со мной в придачу, я понимала, что это, должно быть, немного напрягает его.

Не то, чтобы он когда-либо что-то говорил или заставлял меня поверить в это. Но не раз я уговаривала себя подумать о том, чтобы переехать к нему.

Собака была частью этого, конечно. Но из-за практичности наших финансов и того факта, что его всегда не было дома, а я все равно присматривала за его домом, я не раз задумывалась о том, чтобы переехать к нему. Много раз, на самом деле.

В конце концов, у него была большая квартира. Может быть, я могла бы использовать его двор, чтобы практиковать самооборону с другими. Или, может быть, Гриффин могла бы использовать двор как место, где можно бегать, не нуждаясь в прогулках все время. Может быть, Гриффин могла бы съесть надоедливую соседскую собаку. Плюсы были бесконечны.

Я достала свой телефон, желая написать ему сообщение: Ладно, ты, манипулятивный ублюдок. Ты добился своего — давай жить вместе. Живи в грехе, как говорят дети.

Но что-то привлекло мое внимание на противоположной стороне улицы, у дерева, к которому Гриффин прижимала свое рыло.

Сан-Франциско был крупным городом. То, что я оказалась здесь, было полной случайностью. Но в то же время, это не было полной случайностью. Потому что я уже давно запомнила этот адрес. Наверное, я просто бессознательно пришла в это место.

Ее вьющиеся волосы сдерживала разноцветная бандана. Но ей это шло, и она выглядела так, будто вышла из каталога семидесятых. На ее бедре сидел ребенок, достаточно большой, чтобы быть, вероятно, малышом. У ребенка были темные волосы, миллион пружинистых локонов, которые украшали ее голову так же равномерно, как трава на зверушке чиа.

Я выглянула, чтобы лучше рассмотреть ее, все еще оставаясь в тени дерева, которое сейчас грызла Гриффин. До меня донесся голос Брук, живой и яркий, как и ее внешность. Исчезли темные круги под глазами, которые она носила постоянно, как татуировку. Ее щеки были розовыми, а бледная кожа — без единого пятнышка. Это было похоже на совершенно другую женщину.

Она присела на переднем дворе, который на самом деле был просто куском травы размером с почтовую марку, и посадила карапуза прямо рядом с кучей разноцветных блоков.

Я взглянула на дом, который был небольшим, но все равно каким-то очаровательным. Затем я перешла улицу, таща за собой неохотно идущую Гриффин.

Это был не очень оживленный район, судя по тому, что я не смотрела по сторонам и не попала под машину. Это было тихое, причудливое место, такое, в котором можно было бы растить детей.