Услышав, как ее голос эхом рикошетит от стойки, я стиснула зубы и подняла трубку.

— Зачем ты мне позвонила?

В моем голосе не было ни капли гнева, который я чувствовала, но он звучал скорее тускло. Я не была великой актрисой, когда мои эмоции были на пределе, но величайшим наказанием, которому я могла бы подвергнуть свою мать, было равнодушие.

— Я звоню, чтобы узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь, — сказала она с более чем мягким презрением. — Помимо хорошего отношения, которого тебе явно не хватает.

Я прикусила внутреннюю сторону щеки и попыталась заставить себя повесить трубку. Но ста баксов, прожигающих дыру в моем кармане, мне не хватило бы до конца уик-энда, а в холодильнике у меня был только шнапс вместо алкоголя.

— Мне бы не помешали деньги, — наконец сказала я, хотя мне казалось, что я заключаю сделку с дьяволом.

Я крепко зажмурилась, устыдившись того, что уступила ее предложению, когда она сказала:

— Я вышлю тебе немного на этой неделе. Не трать их на лекарства, если они не прописаны по рецепту.

Это была та самая игра, в которую мы с ней играли. Она звонила каждый месяц или около того, чтобы напомнить мне о том бремени, которым я лежала на ее совести, а я боролась со своей версией — реальной версией — детства в доме, управляемом женщиной, страдающей от невылеченного биполярного расстройства. Она напоминала мне о том, какой несправедливой/злой/эгоистичный/драматичный я была, а потом пыталась купить мой временный покой предложением финансовой помощи. А потом мы обе притворялись, что я не использую эти деньги в гнусных целях.

— Отлично, — сказала я ей, уже представляя себе ее следующие слова в сценарии, который мы так часто репетировали.

— Я позвоню в следующем месяце и проверю, как ты, — сказала она, и я пробормотала каждое ее слово одновременно с ней. — В следующий раз постарайся быть хоть немного благодарной.

Это было отклонение от сценария, которое заставило мою остывающую кровь вновь вспыхнуть.

— Знаешь, — сказала я, мой голос сочился медом, — ты можешь пойти нахер. Обожрись деньгами, которые собиралась отправить мне, я знаю, это единственное, что делает тебя счастливой.

Я услышала ее резкий вздох и собралась с духом.

— Ну, конечно же! Потому что мне чертовски не повезло с дочерью. То, что ты еще не успела успешно покончить с собой, на самом деле свидетельствует о твоей полной неспособности быть человеком.

— Ну, простите, — выплюнула я. Я сильно сжала ручку кружки, угрожая сломать ее. — Смерть стала бы моим единственным освобождением от тебя. И поверь мне, я уже пыталась.

— Пробуй еще.

Телефон отключился, и я уронила его одновременно с кружкой в раковину. Словно взрыв гранаты, осколки фарфора разлетелись по всей стойке.

В моих венах бурлила ненависть, которую разбудила ее язвительность, кипящая ярость давила на мою кожу, как воздушный шар, надутый сверх меры. Потребность дышать была так сильна, так ослепительно необходима, а голоса так настаивали «Режь, режь, режь», что, даже не успев подумать, я схватила осколок острого фарфора и быстро и резко провела им по руке. Три раза. Порез, порез, порез.

Осколок упал на землю, и я скользнула на пол следом за ним, с болезненным удовлетворением наблюдая, как красный цвет полился из моей руки, собираясь в складки ладони. Давление ушло, сменившись облегчением, как будто вскрыв кожу, я позволила всему освободиться от темных частей моей головы.

Я долго сидела на полу, наблюдая, как кровь медленно стекает тонкой струйкой, свертывание крови защищало меня от слишком сильного кровотечения. Красные дорожки спускались вниз по противоположным сторонам моей руки, пачкая потертый линолеум на полу кухни. В тот момент, когда в моей голове наступила ясность, а сердце успокоилось, резкий стук в дверь эхом разнесся по всей квартире.

Я быстро заморгала, как будто туман облегчения погрузил меня в транс, и я только сейчас проснулась.

— Мира.

Шесть. Я резко вдохнула, как это бывает, когда выныриваешь на свежий воздух, а затем встала, схватив кухонное полотенце, которое он оставил в тот день, когда был в моей квартире, и крепко обмотала его вокруг своей руки. Не для того, чтобы остановить кровотечение, потому что оно уже давно замедлилось, а чтобы скрыть то, что я сделала. Какое бы облегчение я ни испытала от порезов, я все еще осознавала, что причинять себе вред — ненормально.

Осторожно подойдя к двери, я схватила свитер, который был наверху корзины для белья, и натянула его через голову, и выбросила полотенце, как только мои руки были закрыты.

Я распахнула дверь и встретилась с жестким взглядом Шесть. Он выглядел сердитым из-за чего-то, но некоторая часть этого чувства покинула его лицо, как только он увидел меня.

— Привет.

— Вау.

Я прислонилась к дверному косяку.

— Обычное приветствие от тебя. Чудеса не прекращаются.

Он смотрел куда-то мимо меня.

— Ты что, совсем одна?

Я рассмеялась и отошла от двери, пропуская его внутрь.

— Как всегда. Добро пожаловать назад в мою скромную обитель.

— Так ты выбросила стол и стулья?

Я посмотрела на пустое место, где они когда-то стояли.

— Да. Они мне не нужны.

Я уставилась на его обтянутую кожей спину, он стоял на полпути в мою квартиру и наблюдал, его голова повернулась, и он посмотрел на меня через плечо.

— Разве тебе не нужно где-нибудь сидеть?

Я указала на единственное потертое кресло в другом конце комнаты, а затем указала на пол.

— Это мне подходит просто идеально.

— Ты покормила золотую рыбку? — Он посмотрел в сторону кухни, где Генри со свистом носился в своей маленькой стеклянной тюрьме.

— Только что.

Он пробормотал что-то в знак признательности, а затем повернулся, словно осматривая мою квартиру.

— А себя покормила?

Я пожала плечами.

— Как раз подумываю об этом.

Он прошел на кухню и открыл мой холодильник. Он как будто запомнил его содержимое во время своего последнего визита, и его лоб наморщился.

— Вижу, ты уже прикончила свою водку.

Именно в тот момент, когда Шесть взял бутылку, я вспомнила о разбитой кружке. Он уставился в пол, и я возненавидела себя за то, что не могу разглядеть его.

— Извини, но ты застал меня врасплох. Я не успела подготовиться к встрече, — сказала я, надеясь отвлечь его внимание от беспорядка.

— Не думал, что ты убираешься к приходу гостей.

Он криво улыбнулся мне, что, как я поняла, было для него редкостью.

— Но это, похоже, больше, чем просто вопрос запущенного домашнего хозяйства.

Он встретился со мной взглядом, и в его взгляде был вопрос.

Как будто он мог видеть меня насквозь, я чувствовала себя голой. Потянув себя за рукав, я прошла на кухню и увидела, как он поднял крошечный мусорный бак под моей раковиной и начал бросать в него крупные куски разбитой кружки.

— Тебе не нужно приходить сюда для того, чтобы убирать за мной, — сказала я, подумав о своей матери. Желчь закипела у меня в животе, и я положила на него руку, чтобы оттолкнуть. — Перестань.

Он поднял руки в знак капитуляции, но никакие действия не смогли сдвинуть его с места. Он был намного крупнее меня, факт, который я часто забывала, пока не сталкивалась с ним лицом к лицу. У него, наверное, было больше ста фунтов одних мускулов. Его челюсть была крепко сжата, а губы сложены в твердую линию. Взгляд его был сердитым, но в то же время любопытным.

— Это был несчастный случай?

— А ты как думаешь? — я моргнула, надеясь, что мое лицо ничего не выдаст.

Его голова склонилась набок, когда он увидел осколки на полу и капли крови, на которые он наступил и размазал. Он присел на корточки, взял кусок фарфора, который я использовала в качестве ножа, и поднял его.

Я думала, что чувствовала себя голой, когда он смотрел на меня с другого конца моей квартиры, но настоящая уязвимость была в этот момент, когда он увидел мое собственное саморазрушение и смотрел на меня в поисках ответов. Это было вторжение в частную жизнь, демонстрация моего стыда, то, к чему я не хотела, чтобы он имел доступ. Было практически невозможно соответствовать образу жесткой девушки, когда кто-то мог видеть трещины под ним.