Я впилась в него взглядом, когда его пронзительный тон эхом разнесся по моей квартире. Мне мог звонить только один человек, потому что сам факт того, что она смогла дозвониться, значил, что она оплатила мои счета. Как всегда.

Телефон звонил и звонил, пока не включился автоответчик, и я мысленно улыбнулась, когда в трубке раздалось мычание ее вздоха.

— Мирабела, я знаю, что ты там, — произнесла она самым невыносимым голосом. — Ты либо под кайфом, либо ведешь себя как маленькая сучка, и, честно говоря, я даже не знаю, какую версию из этих двух я бы предпочла.

Я улыбнулась про себя и сев на пол, скрестила ноги, ковыряя уже начавший облезать лак на ногтях.

— Я перезвоню тебе через пять минут. Я жду от тебя ответа, если ты понимаешь, что для тебя хорошо.

Услышав это, я рассмеялась и упала навзничь на пол. Я не спешила подчиняться своей матери никогда в жизни, поэтому устроилась на деревянном полу с невыносимым комфортом.

— Если ты не ответишь, я тебя отключу. На этот раз я говорю серьезно. Ты слышишь, Мирабела? Отключу.

— Отключу, — громко повторила я, стараясь сохранять беззаботность. Но я не осталась равнодушной. Конечно, я помогала Шесть, и он помогал мне в ответ, но я была не в состоянии поддерживать себя в долгосрочной перспективе на одном единственном Бенджамине. Услышав, что она положила трубку, я вздохнула — эхо ее собственного вздоха.

Я собралась с силами, чтобы встать, и тут вспомнила о бутылке водки в морозилке. Мне необходимо немного выпить, прежде чем я буду страдать от телефонного звонка женщины, которая вытолкнула меня из своей вагины, как инопланетянина, которым она считала меня еще двадцать три года назад.

У меня не было ни одного чистого стакана, что не особо шокировало, так как их всего у меня имелось три штуки. Вот почему я схватила кружку, вероятно, найденную в магазине «Все по доллару», если судить по ярко-розовой картинке «Бабушка № 1» спереди, и опрокинула ледяную водку.

Генри сделал петлю в своем мутном резервуаре, как будто крича: «Накорми меня!», поэтому я насыпала сверху вероятно слишком много еды, и наблюдала за тем, как он с дикой самоотверженностью гоняется за разноцветными хлопьями. Я постучала по его посудине, видя, как я сама напоминаю свою пятидесятицентовую золотую рыбку, отчаянно нуждающуюся в пропитании, но живущую в некоем подобии тюрьмы. Я даже не знала, кому было проще — Генри, чья тюрьма окружала его, или мне, ведь тюрьма была моей голове.

Пронзительный звонок телефона напугал меня настолько, что я встряхнула свою кружку с водкой, которая расплескалась по всей стойке. Я тихонько выругалась, потерев большим пальцем лужицу водки, а затем, отхлебнув ее с кожи, стала ждать третий звонок, чтобы перед четвертым и последним, снять трубку.

— Привет, — сказала я неубедительно сонным голосом.

— Мирабела.

Я морщила нос всякий раз, когда она это говорила. Имена из четырех слогов были тренировкой для рта.

— Мама.

Она снова вздохнула, и в моем сознании всплыли ее похороны и то, что я хотела бы написать на ее могиле:

Здесь лежит Лала Кристи

Дочь бесчувственного человека

Мама При Удобном Случае

Бывшая жена x3

Сумасшедшая

Много вздыхавшая

— Мирабела, — повторила она, как будто ей нравилось напоминать себе полное имя, которое она дала своей дочери, в то время как ее собственное имя состояло всего из двух букв, и то повторяющихся. Мамины родители были славянами, совершенно не болтливыми — что объясняло имя моей матери — и, что неудивительно, такими же теплыми, как водка в моих руках. Я сделала большой глоток, а она продолжила: — Что ты там делаешь?

— Ты хочешь получить честный ответ или тот, который доставит тебе удовольствие?

Я ждала ее ответного вздоха и была вознаграждена буквально несколько секунд спустя. Я знала, мне понадобится учетная ведомость, чтобы следить за каждым ее вздохом во время нашего разговора. Для нас хороший денек — это когда я не перехожу на двузначные цифры.

— Ты принимаешь свои лекарства?

Мне пришлось моргнуть, как будто трепещущие веки могли вызвать тот образ, который я искала. Лекарства. О каких лекарствах она говорит?

А потом с ошеломляющей ясностью на ум пришли розовые пилюльки.

— Литий? Нет.

— Ты должна, — настаивала она. — Доктор непреклонен. Слушай, я тоже не хотела принимать свои лекарства, когда доктор прописал их. Но посмотри на меня сейчас! Ты такая же, как я. Тебе это нужно.

Этой реплики было достаточно, чтобы прервать ее, но мне потребовалось несколько секунд слепого шока, чтобы снова научиться говорить, в то время как она продолжала:

— …тебе нужно контролировать свои маниакальные приступы, особенно когда я так далеко…

— Погоди-ка, — остановила я ее, подняв руку. — Во-первых, этот док был шарлатаном и дал мне дюжину разных лекарств. А во-вторых? Ты была далеко всю мою жизнь. Не делай вид, что тебе вдруг стало не все равно. И, в-третьих, что, черт возьми, самое главное, я — это не ты. Если кто-нибудь из детей когда-нибудь будет проклят, заполучив меня в качестве матери, я никогда, никогда не допущу, чтобы они испытывали какой-либо страх, в особенности страх перед собственной матерью.

Гнев, пронзивший меня, горячий, как пламя, пробежал по моей коже. Я подняла кружку и выпила еще, прежде чем поставить кружку на стойку с большей силой, чем это было необходимо. Я вытерла рот тыльной стороной ладони и уже собиралась повесить трубку, когда она снова заговорила.

— Я этого не заслуживаю.

В ее голосе была жалость, и если бы я не знала ее так хорошо, как, к своему несчастью, знала, то почувствовала бы мельчайший укол раскаяния. Но так как я росла под крышей этой женщины, правая сторона моего лица постоянно краснела от пощечин, а в ушах звенело от ее криков, и во мне не осталось ни капли раскаяния.

— А я не заслуживаю матери, которая провела мое детство, попеременно то крича на меня, то пренебрегая мной. — Я провела языком по зубам, глотая остатки водки, которые еще оставались во рту, и продолжила: — Не знаю, что я предпочла бы: чтобы ты шлепала меня во время своих пьяных истерик или забывала о моем существовании. Прямо сейчас я бы предпочла последнее.

— Ты всегда была такой драматичной.

Я практически видела, как она выплевывает эти слова, за сотни миль отсюда.

— Я только закончила оплачивать твой больничный счет с момента последней передозировки.

— Я не просила тебя об этом, — сказала я ей, но это был способ моей матери «подняться» в материнском части. Мира устраивает беспорядок, а Лала его убирает. Любимый сюжет моей матери.

— А ты не могла бы порезать себе запястья вместо того, чтобы промывать желудок?

Ах, это было отвращение, так хорошо мне знакомое. Я практически чувствовала, как она плюет в трубку.

— Ты знаешь, насколько дороже промывание желудка, чем несколько швов?

— Прости, что доставляю тебе неудобства, — с горечью сказала я. Мой взгляд упал на шрамы вдоль запястья, и на тот единственный шрам, который остался с последнего раза. — В следующий раз у меня получится лучше.

Но я бы не стала этого делать. Я привыкла быть разочарованием. Неудача неизбежна.

Голос моей матери стал отдаленным эхом, так как мои мысли вернулись к Шесть. Я сделала для него задание, и впервые за долгое время не потерпела неудачу, когда кто-то на меня рассчитывал.

— О, не будь идиоткой, Мирабела. Знаешь, совсем не трудно не принимать наркотики.

— Может быть, мне просто следует стать алкоголиком, как ты.

— Я вовсе не алкоголик. Ты можешь делать из меня злодея, но именно ты все испортила.

Я положила телефон на стойку и крепко сжала пальцы в кулаки, ногти впились в ладонь. Я не часто склонялась к насилию, но моя мать была спусковым крючком для моей ярости. Я действительно верила, что ей нравится видеть, как она действует на меня, хотя мы уже много лет не виделись.