8. Эллинистическая эстетика

Нетрудно представить себе, какая могла быть эстетика в эпоху эллинизма на такой социальной базе и при такой политической надстройке.

В начальный период эллинизма, когда движимая материальной нуждой старая полисная система только еще устанавливала свои первые связи с другими нациями и когда ради приобретения жизненных ресурсов и расширения рабовладения ей впервые пришлось участвовать в создании больших международных военно-монархических организаций, в эту эпоху эстетика эллинизма, конечно, находится только еще на стадии своего становления. И эллинистический субъект, призванный новой стадией рабовладельческой формации к самоутверждению и самоуглублению, еще не в состоянии настолько себя абсолютизировать, чтобы и во всем внешнем мире, то есть в природе и обществе, видеть только себя. Этот субъект занимает здесь пока главным образом оборонительную и пассивную позицию - подобно тому как и вся Греция этого времени со всей ее экспансией на Восток является пока только орудием внешних сил (Македония, а потом Рим) и более или менее пассивным материалом для формирования мировой империи. Греция здесь была завоевана извне, потому что новый тип государства уже не был органической ветвью гражданской общины, но был внешней для общества и индивида принудительной силой. И философские системы раннего эллинизма, стоицизм, эпикурейство и скептицизм, ставят своей главнейшей задачей оградить человеческий субъект от всякого рода волнений, проповедуют полный аполитизм и антиобщественность и хотят снабдить отдельного человека таким орудием, которое давало бы ему возможность покойно и безмятежно существовать среди любых катастроф и трагедий жизни. В этой ранней эллинистической эстетике весьма заметны черты пассивности и отрешенности, которые заставляют здесь даже в науках о природе находить единственный смысл, это - смысл охранения человеческого субъекта от всех внешних беспокойных воздействий.

Такая эстетика, конечно, могла быть только в начальный период эллинизма, в его первые два столетия; и параллельно с упрочением социально-политической системы эллинизма, с переходом от первоначальных завоеваний и эллинистических монархий к римскому принципату упрочивается также и самочувствие человеческого субъекта, углубляется его самоутверждение; и он начинает смелее рассматривать природу и общество и весь мир в свете своего растущего абсолютизма. Это возвышение и укрепление человеческого субъекта началось у греков уже давно. Подобно тому как эллинистическое искусство коренится еще в Еврипиде, то есть во второй половине V в., так же и эллинистический субъективизм и имманентизм коренятся еще в Демокрите, впервые выставившем свой макро- и микрокосмический тезис (В 34 Diels9, Маков.):

"И подобно тому как во вселенной мы видим, что одни [вещи] только управляют, как, например, божественные, другие - и управляют и управляются, как, например, человеческие [а именно - они и управляются божественными и управляют неразумными животными], третьи же - только управляются, как, например, неразумные животные, точно так же и в человеке, который есть, по Демокриту, микрокосм (малый мир) наблюдается то же самое. И [в, человеке] одни [части] только управляют, как разум, другие же повинуются и управляют, как сердце... Третьи же только повинуются, как вожделение".

Однако для абсолютного самоутверждения должны были быть приведены и соответствующие абсолютные основания; а это значило, что объективное бытие уже не могло теперь трактоваться ни как мировая, насквозь текучая огненная пневма (наподобие стоиков), ни как атомистические вихри и чисто материальные "видики" (наподобие Демокрита и Эпикура), ни как безразличная, неопределенная и алогичная текучесть вообще (наподобие скептиков), но как мир абсолютных и вечных идей, от которых зависит всякая материальная текучесть. Другими словами, на очереди здесь стала реставрация систем Платона и Аристотеля и переработка в духе этих мыслителей раннеэллинистического субъективизма.

Нечего и говорить о том, что тут не могло быть простого повторения платонизма и аристотелизма. Три века эллинистической философии создали такую культуру психологизма, насущно-жизненного практицизма, такого постоянного дрожания за судьбу человеческой личности, что отныне античные философы уже оказывались неспособными к размышлению над объективной реальностью как таковой и всякую объективную реальность отныне они могли допускать только в меру охвата ее психологическими усилиями отдельной личности. Это - то, что иной раз называется имманентизмом; и это - то, что находится в резком противоречии с объективным идеализмом Платона. Тот платонизм, который реставрируется теперь, обязательно охватывает и все достижения ранней эллинистической мысли, и прежде всего стоицизм с его гераклитовским материализмом и острой жаждой интимно-человеческого успокоения, избавления от жизненных несовершенств и совсем неоплатонической болью о личном спасении. Такая эллинистическая реставрация платонизма есть четвертое основное слагаемое неоплатонизма и его эпохи.

Первым ярким представителем такого стоического платонизма является Посидоний, философ I в. до н.э., который вместе с тем характерен и вообще для поворота греческой философии от секуляризации мысли и бытия в раннем эллинизме к их сакрализации в позднем эллинизме. Первые два века нашей эры, объединяемые обычно под названием философского эклектизма, и есть не что иное, как длинная и пестрая история попыток переработать субъективизм в духе Платона, Аристотеля и пифагорейцев.

9. Рост платоно-аристотелевской диалектики в период эллинизма

Тут-то мы впервые и подходим к эпохе неоплатонизма, который в социальном смысле не есть ни эпоха становления эллинизма, ни эпоха упрочения упомянутого выше косвенного рабовладения, то есть принципата, но эпоха уже окончательного развала рабовладельческой системы вообще и эпоха феодализации Римской империи, то есть переход от принципата к доминату, и эпоха самого домината как последней системы, пытавшейся спасти гибнущую рабовладельческую формацию. Но и эта феодализация, основанная на непосредственно личных отношениях, уже была возвратом к новой непосредственности, что не замедлило сказаться в эстетике, ставшей теперь тоже чем-то непосредственным, а именно реставрацией политеизма, и не в том его отвлеченном логически-конструктивном виде, как это делала некогда диалектика самого Платона, но в самом буквальном и абсолютно-реальном смысле. Поэтому в философском отношении неоплатонизм не есть ни стоицизм, с которым он находится в состоянии перманентной борьбы, ни даже стоический платонизм и эклектизм, с которым в прежнее время очень многие охотники его объединяли и даже отождествляли. Как мы не раз убедимся в дальнейшем, система неоплатонизма имеет мало общего и с Посидонием, хотя она в нем исторически и коренится, и с родственным Посидонию Филоном Александрийским, не говоря уже о прочих стоических платониках первых веков нашей эры, как еврейских и христианских, так и чисто языческих. В неоплатонизме мы находим уже окончательное преодоление и стоицизма и стоического платонизма при помощи реставрации философии Платона и Аристотеля, причем их философия, прошедшая сквозь эллинистический субъективизм, оказывается здесь на новой ступени, являясь, как мы только что сказали, в то же время реставрацией и еще более давних периодов человеческого мышления. Чтобы понять эту общегреческую резюмирующую роль неоплатонизма, необходимо всмотреться в этот поздний этап социально-политического развития древнего мира, в этот период окончательной катастрофы всей рабовладельческой формации вообще. В этом полном подчинении стоического натурализма, материализма и практицизма платоно-аристотелевской диалектике и заключается пятое основное слагаемое неоплатонизма и его эпохи.

10. Итог предыдущего

Таким образом, неоплатонизм и его эпоха действительно являются не только последним этапом античного социального и идеологического развития, но и последним его обобщением и итогом. Неоплатонизм, во-первых, есть реставрация общинно-родового строя и, следовательно, мифологии. Во-вторых, он реставрирует рабовладельческую формацию, и потому он никогда не может остановиться на простой мифологии, но обязательно выдвигает еще и рационалистическое отношение к природе и обществу. В-третьих, он реставрирует именно классику рабовладельческого общества, и потому он есть платонизм и аристотелизм. В-четвертых, он прошел сквозь горнило раннего эллинистического субъективизма, и потому его платонизм остро-субъективистский и жгуче-интимный. И, наконец, в-пятых, он есть детище последнего этапа эллинистически-римского мира, и потому он преодолевает все соблазны чистого субъективизма и в его свете трактует и всю старинную мифологию во всей ее буквальности, возвращаясь тем самым к доклассическим временам вполне непосредственного и дорефлективного сознания.