Немногочисленны также заимствования Плотина из греческих драматургов. Слово "украшение", или "блеск" (aglaisma), Плотин (III 5, 9, 9), вероятно, заимствует у Эсхила (Agam. 1318 Weil). Рассуждая о том, что материя скрыта как бы прекрасными оковами, как некоторые оказываются скованы золотом, Плотин (I 8, 15, 25) имеет в виду историю Амфиарая, на которую Софокл намекает в "Электре" (837-838 Dind.-Mekl.). Выражение "вся эта область священна" Плотин (I 8, 14, 36-37) заимствует тоже из Софокла (О. С. 54). Далее Плотин (V 8, 4, 40-42) говорит, что знание-в-себе находится рядом с умом, как у Софокла (О. С. 1382) Дика находится рядом с Зевсом. У Еврипида (Tro. 887-888 Nauck.) Зевс управляет смертными, следуя "бесшумным путем" и "по справедливости". Точно так же, по Плотину (IV 4, 45, 28), возникает этот чувственный космос. У Аристофона (Av. 1576 Bergk) есть выражение "отгородивший стеною богов" (ho apoteichisas theoys), которое имеет в виду и Плотин (II 9, 3, 20), говоря о божественной области, отгороженной стеною (apoteteichismena).

Наконец, замечательным образом использован у Плотина Вергилий. Плотин (VI 4, 15, 18-32) так рисует отличие души, погруженной в тело, от души самой по себе: "Благодаря своей божественности душа является безмолвной по своему характеру, опираясь на самое же себя; а тело, ввиду его слабости, приходит в замешательство; и само оно является текучим, и его поражают внешние удары; и оно первое возвещает это цельности живого существа и передает свое смятение целому. Так, в Народном собрании старейшины восседают в безмолвном раздумье; а беспорядочная толпа, требуя еды и жалуясь на то, что доставляет ей страдания, ввергает все собрание в безобразное смятение. Когда к ним доходит разумное слово от благомыслящего, - причем старейшины так и пребывают в спокойствии, - то толпа приходит в упорядоченное состояние и худшее не одерживает верх. А если этого нет, то побеждает худшее, а лучшее так и пребывает в безмолвии, потому что шумящая толпа не смогла воспринять свыше идущее разумное слово. И в этом и заключается порочность города и собрания". Все эти образы Плотин целиком заимствовал у Вергилия (Aen. I 148-153 Брюс.)

И как то часто в стеченьи народа, - когда возникает

В нем возмущенье и души свирепствуют низменной черни,

Факелы уж и каменья летят, ярость правит оружьем:

Если предстанет случайно заслугами и благочестьем

Муж знаменитый, - смолкают, и слух все стоят, напрягая,

Он же словами царит над страстями и души смягчает.

Близость Плотина к орфико-пифагорейской литературе несомненна. Достаточно указать хотя бы на трактат VI 6, который является у Плотина платонизирующим комментарием исконно пифагорейского учения о числе. У Плотина попадаются такие пифагорейские термины, как "монада" (VI 2, 13, 26) или "диада" (V 4, 2, 7). Плотин говорит также и о приобщении к телу согласно орфикам (IV 4, 22, 27-30; V 9, 5, 46), хотя расходится в интерпретации этого учения с Платоном (Crat. 400 с), который, собственно, и имеется здесь в виду (Orph. frg. 8 Kern). О сопрестольности Дики Зевсу, о которой мы выше говорили в связи с Софоклом, сообщает также и орфический фрагмент (158 К). Плотину (IV 3, 12, 1-44) известен также орфический мотив (209 К) о зеркале Диониса.

Что касается античных авторов, в частности прозаиков, то у Плотина по одному тексту приводится из Фукидида, Ксенофонта, Цицерона и Сенеки.

4. Заключение

Если сделать общее заключение к предложенной у нас выше сводке сопоставлений Плотина с античной художественной литературой, то можно сказать следующее. Плотин, будучи до мозга костей мифологом, конечно, принимает очень близко к сердцу те мифы, и притом наиболее обобщенные, которые мы находим у Гомера и Гесиода. Что же касается прочих античных авторов, то можно только удивляться начитанности Плотина в этих авторах, поскольку, будучи даже далеким в иных случаях по своим концепциям от этих авторов, он очень часто пользуется их словесными выражениями просто ради украшения и разнообразия своего стиля. Нужно быть очень большим знатоком античной художественной литературы, чтобы так цитировать античных авторов или хотя бы даже приблизительно их использовать, как это делает Плотин. Что же касается мифологической основы его эстетики, то об этом мы будем еще часто говорить в дальнейшем (и особенно на с. 400-410, 567-582), теперь же еще раз укажем на то, что отношение Плотина ко всей античной художественной литературе лишний раз доказывает, что Плотин - чисто античный мыслитель и писатель и что вся греко-римская литература является для него родной и близкой областью. Ни о каких восточных влияниях не может быть и речи.

Несмотря на строжайшую систематику философии Плотина, эстетика даже у этого философа, как вообще в античности, не доведена до такой специальной дисциплины, которая имела бы свою собственную терминологию. Эта эстетическая дисциплина, правда, без особого труда делается вполне доступной для исследователя, если он к этому имеет достаточный интерес. Все же, однако, главнейшие философские и главнейшие эстетические интуиции представлены у него достаточно глобально, и нам не хотелось бы сводить эстетику Плотина только на одну понятийную систематику, хотя бы даже и диалектическую. Поэтому нам представляется целесообразным рассмотреть ряд таких проблем у Плотина, которые отличаются как раз своим пограничным, а именно понятийно-диффузным характером между теоретической философией и эстетикой. Здесь мы находим такое множество разных проблем, которое даже и невозможно исчерпывающе изложить в одной книге, но некоторые из них вполне поддаются достаточно вразумительному изложению, и в преддверии собственно эстетической проблематики Плотина мы их все-таки коснемся. И это тем более потому, что все эти проблемы носят символический характер, а символизм, как мы увидим ниже, является, вообще говоря, максимально типичной особенностью для эстетики Плотина.

Одной из таких главнейших и универсальных интуиции Плотина является область проблем, относящихся к времени и вечности. Эта универсальная интуиция Плотина вместе с ее детальной проблематикой была рассмотрена нами в одной из наших старых работ, в которой нами были переведены и проанализированы основные главы из специального трактата Плотина (III 7) "О вечности и времени"{136}. Поскольку с тех пор прошло достаточно времени, интересно посмотреть и то, что пишется на эту тему в настоящее время.

1. Некоторые современные исследователи (А.Фестюжьер, Ж.Гиттон, С.Самбурский)

а) Сначала нам хотелось бы обратить внимание на термин aion, "вечность", как он рассматривается в теперешних работах.

А.Фестюжьер{137} разбирает философское значение термина aion по поводу употребления этого термина Аристотелем в трактате "О небе" (De caelo I 9, 279 а 22-30). "Айоном называется, - говорит здесь Аристотель, - предел, охватывающий время каждой отдельной жизни, вне какового [предела] нет уже по природе ничего"" а с другой стороны, "айон" есть "предел всего неба и предел, охватывающий все время и бесконечность". На эти же два значения делит свой разбор термина "айон" и А.Фестюжьер.

Итак, во-первых:, "айон" - это продолжительность отдельной жизни, в отличие от "хроноса", времени в абсолютном смысле. "Айон" имеет при этом оттенок "естественного" времени жизни: в "Илиаде" Андромаха оплакивает Гектора, который "молодым ушел из жизни (айона)" (XXIV 725), как если бы уходить слишком молодым из "айона" было ненормальным. У Еврипида говорится о множестве порождений Мойры и Айона, который есть дитя Хроноса. Это сближение Мойры и Айона придает понятию айона оттенок "жизненного удела" (Heraclid. 897). Тот же оттенок А.Фестюжьер усматривает и в ряде других текстов трагиков (Soph. Trach. 34; Eurip. Androm. 121 слл.). В словарях, например в словаре Лиддла-Скотта, вторым значением слова aion указано "долгое время". Однако, по убеждению А.Фестюжьера, это значение - всего лишь расширение первого значения. То, что длится в продолжение всей жизни, очевидным образом всякому кажется длительным, особенно если речь идет о жизни, полной страдания. Однако в самом по себе слове "айон" этого значения длительности нет.