Во-вторых, необходимо поставить вопрос также и о социальном происхождении того принижения чувственного мира, которое мы находим у Платона и которое целиком перешло от него и в неоплатонизм. Это принижение, несомненно, кроется опять-таки в глубинах той же самой рабовладельческой формации, потому что только с появлением этой последней мир узнал, что человек есть вещь или, в крайнем случае, домашнее животное, то есть что человек есть товар, и притом не самый ценный, что существование его не обладает никакой принципиальной ценностью, что оно текуче, эфемерно и ненадежно и что всякий человек существует только благодаря своему приобщению к чему-то над-человеческому, благодаря его безусловному повиновению этому последнему. Таким образом, принижение всего чувственного в античном платонизме и неоплатонизме есть не что иное, как результат той ограниченности сознания, которая вытекала из самых глубоких оснований рабовладельческой формации. Без этого также не может быть правильного понимания неоплатонизма. Относительно Аристотеля дело в этом вопросе обстоит несколько сложнее, потому что у него рядом с принижением чувственного и материального мы находим и элементы очень высокой оценки этих видов бытия и знания. Но зато Аристотель - это уже канун того нового учения о человеке, которое было создано новым этапом рабовладельческой формации, а именно эпохой эллинизма.
Приводя здесь последовательную марксистско-ленинскую точку зрения, необходимо сделать еще одно уточнение относительно социально-исторической значимости платонизма. Поскольку платоновские идеи не суть антропоморфные боги, но только их логическая конструкция, постольку Платон есть представитель и выразитель не общинно-родовой, но рабовладельческой формации. Поскольку, однако, эти идеи не находятся у него в таком же простом и непосредственном взаимоотношении с материей, как Ноэсис Диогена Аполлонийского или как Логос Гераклита и Демокрита, но во взаимоотношении логически опосредствованном, постольку подобная философия могла вырастать только из опыта весьма углубленной личности, которой уже хорошо знакома рефлексия не только над космическим целым, но и над собственным мышлением. В этом смысле, но только именно в этом и ни в каком другом смысле слова, Платон, можно сказать, также стоит в начале эллинизма, как и в литературе Еврипид и в практической жизни - сократовские школы. Но Платон углубляет человеческую личность вовсе не для того, чтобы ее изолировать и психологизировать на манер эллинизма, в отрыве от объективных основ природы и общества. Он ее углубляет ровно настолько, насколько это ему нужно для утверждения объективно идеальных основ все той же природы и все того же общества, то есть для сознательной и логической реставрации юности рабовладельческого общества. И в этом смысле он нисколько не эллинист, но представитель именно классической рабовладельческой идеологии. Таково двойственное положение Платона в истории классовой идеологии Древней Греции.
7. Эллинистическое рабовладение
Переходим к социальным связям эстетики неоплатонизма непосредственно с эпохой эллинизма. Простое и непосредственное рабовладение, которым характеризуется эпоха греческой классики, могло существовать только до тех пор, пока была гармония между количеством рабов и качеством рабского труда, с одной стороны, и жизненными потребностями рабовладельческого общества и государства - с другой. Когда рабов становится слишком мало или когда их становится слишком много, простое и непосредственное рабовладение приходит к концу. Становится гораздо более выгодным частично освободить раба, посадить его на определенный участок земли и предоставить ему полную свободу в обработке земли обязавши только определенными размерами оброка и барщины. Тут уже не нужно ходить за рабом и прослеживать каждый мельчайший этап его работы. Гораздо целесообразнее самому рабу соображать о характере этой работы, то есть гораздо целесообразнее понимать этого раба не как домашнее животное, но уже как человека, относительно разумного и относительно свободного. В конце концов такая эволюция рабовладения приводит его к полной катастрофе и замене его крепостничеством, то есть к феодализму.
Полного феодализма не образовалось в пределах античного мира, гак как полный феодализм - это уже совсем другая, а именно средневековая эпоха. Однако черты феодализации и крепостничества не только сильно развились в эпоху рабовладельческой формации, но они-то как раз и составляют самый существенный признак того этапа рабовладельческой формации, который обычно носит название эллинизма. Эллинизм, следовательно, есть эпоха зарождения крепостного хозяйства рабовладельческой формации и развития его до тех размеров, которые были совместимы с этой последней. Другими словами, эллинизм есть система косвенного, сложного и опосредствованного рабовладения в противоположность прямому, простому и непосредственному рабовладению эпохи классики.
Эта косвенность и опосредствованность пронизывает собою весь культурный облик эллинизма. От того общественно-личного монолита, который мы находим в молодом и героическом периоде рабовладения, не осталось здесь и следа. Личность, отдельный человеческий субъект уже не вырастает здесь естественным путем на лоне общественной и государственной жизни, но он резко противопоставляет себя и обществу и природе; он углубляется в себя, изолируется от всего окружающего, живет преимущественно своими изолированными переживаниями, замыкается в себе; и если он общается с природой, то это происходит у него не естественным и стихийным, органическим путем, но лишь в результате его сознательных усилий, усилий умственных, эмоциональных и волевых, путем преломления фактов природы и общества в крайне сложном аппарате его внутренней и самодовлеющей жизни. Государство для него есть нечто внешнее и насильственное, природа для него есть только источник его научных построений и эстетических переживаний; и общество и весь народ есть чуждая ему и тоже насильственная для него среда, с которой он имеет дело только в силу необходимости. Такая личность, конечно, всегда аполитична и ставит единственной задачей своей деятельности только охрану своего изолированного существования и создания в ней внутреннего и непоколебимого покоя, который мог бы всегда успешно выдерживать любой напор общественных и природных сил.
Что такое эллинистическая государственная жизнь в ее отличии от аристократического или демократического государства периода классики? Это, конечно, уже не та простая и непосредственная жизнь гражданского общества, в которой каждый гражданин участвует для удовлетворения своих непосредственных жизненных потребностей. Эллинистическое государство обездушено тем, что каждая подчиненная ему личность находит подлинную живую жизнь только внутри себя самой, а в государстве видит только внешнюю для себя необходимость. Это превращает государство в огромную бюрократическую машину, в чисто формальный аппарат проведения в жизнь отвлеченного законодательства. При этом специфические особенности нового государства делаются для нас особенно оригинальными, если мы посмотрим на это государство как на целое. Тут мы уже не имеем миниатюрного полиса классической эпохи. Перед нами огромное, многонациональное государство, в конце концов, мировая империя Рима, управляемая тоже общими над-национальными законами, общей бюрократической и иерархической машиной и возглавляемая опять-таки единой личностью (потому что для эллинизма все живое обязательно есть личное и личностное), то есть вместо прежнего аристократически-демократического полиса мы имеем огромное военно-монархическое государство вполне абсолютистского типа. Покамест греческий полис был объединением рабовладельцев, ограниченных непосредственными отношениями с рабами, до тех пор и полис был чем-то непосредственным, ограниченным и обозримым. Когда же пришлось развязать личную предприимчивость рабовладельца, то сам полис оказался в руках безгранично растущей личной инициативы. А это и значит, что, во-первых, он стал монархическим и, во-вторых, безгранично растущим вплоть до известных и доступных в те времена географических пределов. Таким образом, огромное пространство и непрерывная экспансия, военно-политическая и торгово-промышленная, отсутствие непосредственной обозримости и замена ее громоздкой чиновной иерархией является вместе с военно-монархической организацией таким же необходимым и очевиднейшим результатом эллинистического субъективизма и индивидуализма, как оба эти последние являются результатом опосредствованного рабовладения, переходившего в Дальнейшем в прямую феодализацию всего античного мира.
