Его слова проникают в меня, заклиная огнем и жаром.

— Но это волосы. Раньше я постоянно думал о том, каково будет видеть их обернутыми вокруг моего кулака, когда я буду трахать тебя сзади. Каково чувствовать тебя вокруг моего члена, мягкую и податливую. Были моменты, когда я думал лишь о запахе твоих волос и о том, как они будут ощущаться на моих губах… — Я ощущаю его губы на моих волосах, и поцелуй в макушку.

Мы только что были так близки — его пальцы были в моем влагалище, его член у меня во рту, но поцелуй в макушку действует на тело, как гулкий звон церковного колокола. Это мягкость и желание в одном движении и, после того, что мы сделали, такое влечение кажется более драгоценным, нежели излишества перед ним. На мои глаза наворачиваются слезы, но на этот раз не из-за физической боли.

Эш берет расческу и начинает водить ей по моим волосам ровными успокаивающими движениями. У меня оказалось несколько узлов, но Эш осторожно справляется с ними так, что я почти ничего не чувствую.

— Но больше всего я думал о том, — продолжает он, — как буду расчесывать твои волосы. Наблюдая, как они сверкают на свету, слушая, как по ним движется расческа. В Карпатах были ночи, когда мы патрулировали горы, замерзая в холодные часы; было слишком опасно разводить костер, и, чтобы скоротать время, я думал о том, что расчесываю твои волосы. Иногда представлял тебя в возрасте, когда тебе семнадцать-восемнадцать, а иногда ты была старше. Беременная, у моих ног, с кольцом на пальце.

Картинка на секунду заставляет меня замереть. В самые одинокие часы я представляла себе что-то похожее на его маленькую фантазию, и, услышав признание, я снова чувствую в теле звон церковного колокола.

Щетка замирает у меня в волосах.

— Тебе от этого некомфортно? — спрашивает Эш. — Я знаю, что иногда говорю абсурдные вещи. И не хочу, чтобы из-за моего статуса президента ты чувствовала принуждение или угрозу.

— Я вовсе не чувствую этого, — бормочу я, и расческа вновь начинает скользить по волосам.

Расческу сменяет рука, снова и снова проходя между локонами, сглаживая, разделяя пальцами, двигаясь, словно по воде. Невозможно описать эти прикосновения, когда ни мужчина, ни женщина, раньше так ко мне не прикасались. Когда я была ребенком, меня трогала любовь родителей, дедушки и бабушки; когда была подростком, мы играли и щекотали друг друга с моей двоюродной сестрой, которая была для меня лучшим другом. Но меня никогда не трогали, как взрослую женщину таким образом — с почтением и заботой. Запах секса все еще витает в воздухе. Это волнует и одновременно нервирует. Что будет, если все закончится? У меня не занижена самооценка, но разве я могу быть достойна любви такого человека, как Эш? Что произойдет, если он поймет это?

— Я знаю, что, возможно, недостоин такой привилегии, — говорит Эш после нескольких долгих минут поглаживания. — И возможно все изменится, но я буду рад, если ты проведешь ночь со мной. Если ты будешь спать, и я имею в виду только спать, в моей постели, со мной.

— Что именно изменится?

— Есть шанс, что пресса увидит, как ты уезжаешь. Шанс, что какой-нибудь сотрудник узнает тебя на выходе из резиденции. Шанс, что я буду выписывать твое имя на каждом законопроекте, что мне нужно подписать завтра.

Не могу сдержать девичьей улыбки, радуясь, что Эш не видит моего лица. После всех наших откровений, после электронных писем, мои опасения о возвращении в эту жизнь не уменьшились, но ко всему этому добавились перспективы. Эш стоит этого. Грир, которой я когда-то была, стоит этого.

Я разворачиваюсь к Эшу.

— Знаешь, мы можем больше, чем просто спать.

Следует укоризненное постукивание щеткой по плечу.

— Не искушай меня. Думаю, на одну ночь достаточно грехов.

Уязвимость, должно быть, мелькнула в глазах, потому что прежде чем я соображаю, Эш поднимает меня на ноги и глубоко целует. Язык Эша скользил по моему, его губы настойчивы, руки скользят по спине в поисках молнии. Он тянет застежку вниз, и я остаюсь лишь в трусиках и лифчике, а мое платье из синего хлопка падает у ног. Эш отходит назад с улыбкой и берет меня за руку, чтобы прижать ее к паху.

— Видишь? — спрашивает он, прижимая мои пальцы к эрекции. — Поверь мне, Грир, нет ничего, что я желал бы больше, чем бросить тебя на кровать и трахать так долго, пока не останется сил. Но я так долго ждал, чтобы ты оказалась здесь… — Он протягивает руку и накручивает прядь золотых волос себе на палец. — Я не хочу торопиться. Знаю, это звучит старомодно, но нам нужны эти первые шаги. Я хочу насладиться ими.

Странно, что меня это тронуло. Я тоже хотела насладиться этими моментами, но ожидание казалось невыносимым.

— Боюсь, когда ты говоришь так, трудно спорить с этим.

— Со мной сложно спорить, — сообщает он мне. — Именно поэтому я президент.

Эш резко поднимает меня на руки и несет в спальню. Я смеюсь. Кажется, ему это нравится, потому что, когда он опускает меня на кровать, его лицо практически сияет.

— У тебя невероятный смех, — говорит он, целуя меня в ожидающие губы. Он подходит к своему комоду и достает обычную белую футболку для меня. — Тебе когда-нибудь это говорили?

— Только ты.

Он вздыхает, его радует мысль быть единственным или первым для меня в чем-то. Эш протягивает футболку, и когда наши пальцы соприкасаются, я сопротивляюсь желанию притянуть его за галстук к себе, чтобы мы могли начать что-то наше первое.

Эш поворачивается к комоду и снимает запонки, медленно опуская их в блюдце, стоящее на комоде. Его красивое лицо становится неуверенным.

— Грир… если это — если ночь со мной, это слишком много, я хочу, чтобы ты сказала. Я знаю, что люблю контролировать, и иногда забываю спрашивать людей об их чувствах, перед тем как требую их послушания. Это, вероятно, хорошее качество для солдата или президента, но не всегда хорошо для любовника. Это одна из тех причин, по которой твои электронные письма оказали на меня такое влияние. Даже до того, как я узнал, кем являюсь и чего желаю, ты, казалось, точно знала, чего хочешь. Ты просила сделать с тобой то, что хотел сделать я. И это заставило меня почувствовать себя… может быть… — Он берет паузу и слегка трет лоб большим пальцем. Мило наблюдать за оратором, президентом, прославившимся своей уверенностью и надежностью, в недоумении. Из-за меня.

Я встаю, все еще в лифчике и трусиках, сжимая футболку в руке. Подойдя к нему, протягиваю футболку и поворачиваюсь спиной. Эш сразу все понимает. Его сильные руки расстегивает крючок за крючком на лифчике.

— Я все еще хочу этого, — говорю я ему, и оборачиваюсь через плечо. — Хочу, чтобы ты сделал это со мной. Помнишь, о чем я просила тебя в своем последнем письме?

Эштон вздыхает и цитирует:

— Хочу, чтобы мужчина или женщина заявляли о себе, как о равноправном партнере во всех отношениях, пока мы не останемся одни. Тогда я хочу ползти к нему.

Бюстгальтер падает на пол, и я поворачиваюсь к Эшу лицом, позволяя осмотреть мое тело с плеч до ног. Его зеленые глаза темнеют при виде моей обнаженной груди.

— Ничего не изменилось, — шепчу я. — Во всяком случае, сегодня это значит для меня больше, чем тогда. Я обещаю все тебе говорить — даже если думаю, что тебе не понравятся мои слова. Но я хочу, чтобы ты знал, что просишь не так много. Я знаю, что все развивается быстро, но у нас было десять лет, которые привели нас сюда. И даже несмотря на мои слова, кажется, будто я не знала, чего хотела на самом деле. — Я касаюсь пальцами его подбородка, и на мгновение Эш закрывает глаза. — Я готова перестать ждать.

Эш открывает глаза и улыбается.

— Я тоже. Подними руки.

Я не упускаю из виду, как его взгляд с жадностью пробежал по моей груди. Надеюсь, что Эш передумает о воздержании от секса на сегодня, но, несмотря на то, что эрекция мешалась ему в брюках, его самоконтроль был непробиваем. Он натягивает футболку на мои руки и голову, а затем слегка шлепает меня по попе.