– Тебе какая разница, кого брать?! Сказано же – княжна! – скинула маску любезности княгиня, снова начиная яриться.

– У нас сани с собой, снег плотнее ляжет, и уйдем назад, – ватаман нагло сел на лавку, выдвигая вперед ноги в дорогих сапогах, – за брошенные кораблики только с вас плату возьмем, да, что время даром потерял, будь добра заплатить – по гривне каждому из воев моих.

– Да как ты смеешь, у меня тоже дружина имеется?!

– Я свое слово сказал, – ватаман снова поднялся и зашагал к выходу.

– Мне подумать нужно, – бросила ему вслед княгиня.

– Подумай, светлая княгиня, подумай, – согласно махнул он головой и вышел вон.

Щеку обожгло огнем, это с разлету старая княгиня влепила Дарене пощечину.

– Все ты виновата! – с нескрываемой яростью бросила Евпраксия. – Стояла столбом, не могла улыбнуться, приманить! Думаешь, лучше жениха найдешь? А вот тебе, а не жених, вот тебе, – она выкинула руку вперед, показывая Дарене кукиш. – В монастырь запрут, да еще и кричать станут – самое место, грехи матери-распутницы замаливать!

Дарена понимала, что Евпраксия вымещает на ней гнев на ушкуйника, пробрать которого старой ведьме оказалось не по зубам, а вот прокусить беззащитную сироту вполне. «Короба, что княгиня сулила чужаку – это же приданое, оставленное мне отцом!» Дарена была тогда очень мала, но почему-то запомнила малахитовую змейку, карабкающуюся вверх по кованому боку. Забавно было. Теперь это все достанется ватаману, и саму ее, Дарену, княгиня хотела ему пристроить, убив одной стрелой двух селезней: и с находниками расплатиться, и вроде как приданое за падчерицу отдать. Только все пошло не по ее.

– В монастырь? Так согласна я, не отпираюсь, только приданое свое на монастырский вклад заберу, за помин души князя Глеба молиться стану, – дерзко вымолвила Дарена, указывая на короба и собирая в кулак всю волю.

Впервые она открыто перла на саму княгиню-мать, не осознавая, что подпиталась наглостью от ушкуйника.

– Свое? – заскрипела Евпраксия. – Да твоего здесь ничего нет! Живешь из моей милости, хлеб мой ешь, да еще и смеешь слово поперек молвить, неблагодарная! – княгиня встала, загораживая короба. – Как тебе мой хлебушек, поперек горла-то не встал?!

– И дня у вас не останусь, ешьте свой хлеб сами, а приданое мое ушкуям отдать не позволю! – топнула ногой Дарена, раздувая ноздри.

Что и говорить, смиренницей Дарья и раньше не была, а теперь ее просто распирало, она тоже, как и Евпраксия, от чужака пережила унижение, ее тоже размазали, указали место, и скопившаяся ярость требовала выплеска.

– Ну, попробуй, забери, – усмехнулась Евпраксия. – Людей своих поднимешь, город всколыхнешь? Так все понимают, что на благое дело серебро надобно. Я выйду пред вечем, слезы утирая, так еще и свое понесут.

– Вече на мою сторону встанет, – холодно произнесла Дарья, смело глядя в лицо обидчице. Взгляды скрестились.

Ой, не уверена была Дарена в том, совсем не уверена, и скорее всего старуха-то права, но словно что-то разжигало на дерзкие речи, может, пылающая от чужой пощечины щека.

– Ну, забирай, – вдруг отодвинулась в сторону Евпраксия, – бери. Ростислав всегда к тебе добр был, любил, берег, а ты, неблагодарная, о себе лишь печешься. Знаешь же, что бедны мы, ничего нет, а тать этот цену заломил, сама слыхала. А сыночек мой… – Евпраксия не договорила, села на лавку и отвернулась к стене, ее сгорбленная фигура была немым укором.

Удар был нанесен метко, Дарена любила князя Ростислава и ради него готова была отдать последнее, как-то в борьбе за свои права она упустила, что на кону жизнь брата.

– Забирайте, – устало проговорила Дарена и вышла вон из покоев мачехи.

Только оказавшись одна в своей горнице Дарена дала волю слезам. Жалко было и брата, и племянников, и бедняжку Соломонию, а еще себя. «Пусть монастырь, молиться буду, покровы напрестольные вышивать, покойно да благодатно. И никто тебе в след не кинет – байстрючка, никто не усмехнется».

– Устя! – крикнула она, вытирая слезы.

Устинья растерянно заглянула в горницу.

– Ночевать к тетушке Матрене собирайся. А если дозволит у себя пожить, так завтра добро к ней перевезем, здесь более не останусь.

Устинья как-то сразу все поняла и ничего спрашивать не стала. Оделись поспешно, и в сопровождении охраны вышли из детинца. Никто их не останавливал.

День медленно клонился к закату, но было еще светло. Снег валил плотной пеленой, отгораживая Дарью от ненужных взглядов, падал на щеки, поглаживая и успокаивая. Снег она любила, чистый дар небес – набрать горсть и подкинуть со смехом вверх, засыпая себя невесомым пухом. Хорошо было в детстве, все казалось таким простым, а будущее светлым. А взрослеешь и начинаешь прозревать.

Матрена сразу всполошилась, по мрачному и зареванному лицу племянницы догадавшись о недобром, быстро подсадила Дарену к теплой печке, накинула пуховым убрусом, присела рядом.

– Чего ж стряслось, Дареша? – ласково проворковала, поглаживая расстроенную девку по плечу.

Дарене сперва не хотелось говорить, снова переживать сцену с чужаком, неприглядную ссору с княгиней, но Матрена умела быть настойчивой – шепотом задавала наводящие вопросы, кивала, подбадривая, и разговор пошел. Дарена поведала все: и про сватовство ушкуйника, и про попытку княгини заменить родную внучку нелюбимой падчерицей, и про приданое, от которого Дарена вынуждена была отступиться ради спасения брата. Выплеснув события дня, она замолчала, задумчиво глядя на потрескивающие в печи поленья.

– Я решилась, в монастырь сама уйду, так лучше будет.

– Кому лучше, дуреха ты моя? – потрепала Дарену по макушке тетка. – Да и какая из тебя смиренница, столько-то буйных кровей намешано? Я вот что тебе скажу, старая княгиня-то права.

– Как?! – Дарена удивленно распахнула глаза, такого она от самого близкого человека не ожидала. – В чем же права?

Сердце царапнула обида.

– О-о, уже губешки надула, – насмешливо протянула тетка, – ты послушай сначала. Ушкуйника нам этого надобно в мужья. Обойди Солошку, смани его, такая-то краса, нешто не сможешь?

– Зачем мне этот тать? – в конец обиделась Дарья, чуть отодвигаясь.

– Никакой он не тать, из рода знатного. Посадник, уж я успела Дедяту расспросить, он об этом Микуле с уважением сказывал, хоть и не понравился он ему.

– Так и мне не понравился, – откинула назад косу Дарена.

– Да пойми ты, так и приданое свое убережешь, и за мужем таким как за каменной стеной жить станешь, подальше от княжьих усобиц да раздоров. А здесь тебе житья не будет, без брата старуха тебя со свету сживет и до монастыря не успеешь доехать, – Матрена тяжело вздохнула.

– Так может Ростислав еще живой? – с надеждой посмотрела на тетку Дарена.

Тетка перевела взгляд на лижущий дрова огонь.

– Коли б жив был, нешто не проявился бы? Хоть какой, а след бы проступил. Смани ушкуйника и уезжай, послушай тетку свою, старую.

– Брезгует он мной, так и мне противен, – вспыхнула Дарена. – Никогда его слов поносных не забуду, так в ушах и стоят. Какой там муж, забудь.

– Не руби-то так скоро, присмотрись.

– Нет, – отрицательно замотала головой Дарена.

– Ладно, нет так нет, это ж я так, а вдруг, – с видимой легкостью согласилась Матрена. – Пойдем вечерять.

Разговор завершился. Дарена на тетку не сердилась, та хотела как лучше, ей из своего терема не видно, каков тот жених, а Дарена успела рассмотреть и, унижаться да заискивать дочь князя пред ушкуйником не станет. «Княжна ему настоящая нужна, так пусть добывает. А я постою да посмотрю, как он старую ведьму сможет переломить. Евпраксия исхитрится, напакостит, извернется, сквозь пальцы утечет, а унуку не отдаст. Мне ли ее не знать? Оставит она его в дураках».

Ночью Дарена долго не могла заснуть, ворочаясь в мягкой постели, а когда дрема все ж смежила очи, в мир девичьих сновидений ворвался волк с горящими желтыми глазами, он гнался за Дареной, скаля клыкастую пасть и злобно рыча. Дарена не оглядывалась, она бежала, что есть мочи, но рык лишь приближался, еще немного и зверь запрыгнет на спину, опрокидывая. Страх сковал волю, Дарена обернулась, чтобы принять смерть лицом… За спиной стоял ватаман, насмешливо скаля крепкие зубы. «Иди, приласкаю», – поманил. И такая сила от него исходила, что хотелось шагнуть навстречу. «Я ж тебе приглянулся, все ведаю». Дарена отшатнулась, отрицательно замотав головой… И проснулась.